«В сборной СССР все были двухметрового роста — и тут мы, два «окурка». Сергей Клевченя — о трясущейся на пьедестале челюсти и женщинах, из-за которых стал буддистом

«В сборной СССР все были двухметрового роста — и тут мы, два «окурка». Сергей Клевченя — о трясущейся на пьедестале челюсти и женщинах, из-за которых стал буддистом
Сергей Клевченя / Фото: © РИА Новости / Рамиль Ситдиков
Большое интервью с большим чемпионом.
  • Старший тренер женской сборной России по спринту, Сергей Клевченя, увозит из Хамара, с чемпионата мира по многоборью, одну медаль — бронзу Ольги Фаткулиной
  • Для самого Клевчени в его спортивной карьере каток в Хамаре стал своего рода местом силы, где он завоевал серебро и бронзу Олимпиады 1994 года, золото и серебро ЧМ по отдельным дистанциям 1996 года и золото чемпионата мира по спринту год спустя. 
  • Мы поговорили с Клевченей после завершения программы спринтерского многоборья, когда он, наконец, смог выдохнуть и рассказать уже не столько о беге своих нынешних воспитанниц, сколько о своей долгой карьере в конькобежном спорте.
Сергей Клевченя / Фото: © РИА Новости / Нина Зотина

Главные темы интервью:

— ЧМ закончен, итоги подвели. Вы сами, когда приезжаете сюда, чувствуете какую-то ностальгию по тем моментам, которые переживали здесь как спортсмен?

— Раньше, когда приезжал в места былой славы и действий, вспоминал и переживал моменты тех дней, все было яркое и волнительное, а сейчас немного стерлось, наверное. Все стало однообразным. Сейчас приехали в Хамар, и все кажется таким же, как везде, одинаковым.

— Кризис среднего возраста?

— Скорее всего кризис, да (смеется). Но перед поездкой в Хамар-2020 открыл альбом с фотографиями и переснял их на телефон. Возможно это и называется ностальгия. Приехав сюда, я ждал, что должны нахлынуть воспоминания тех дней. Ждал, ждал… они нахлынули, конечно, когда Ольга Фаткулина завоевала медаль — это зеленое покрытие в центре катка, которое было 26 лет назад, такие же раздевалки, ничего здесь особо не изменилось с 1994-го.

— Эти 26 лет чувствуются или было как вчера?

— Что-то как вчера, а что-то как в прошлой жизни. Как-то параллельно идут воспоминания, нужно разобраться с этим, подумать посерьезнее.

Сергей Клевченя и Валерий Муратов / Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Как вы вообще попали в спринт, потому что если смотреть результаты юниорских соревнований, вы же были многоборцем?

— Я почему-то всегда вел дневники, записывал какие-то мысли, начиная с школьного возраста, и эти записи сохранились. Если их посмотреть, то последний год по юниорам я бегал многоборье практически каждую неделю, юниорскую программу 500 — 3000 — 1500 — 5000. И нормально все это было, ничего страшного. Но я всю жизнь говорил, что я спринтер, потому что длинные дистанции не понимал, мне нужно было быстро, мощно и качественно. Человек же рождается уже к чему-то предрасположенным, ты его не переделаешь. Возможно, я был рожден универсалом, но опять же — уровень юниорских результатов мог и не развиться в такие же места уже среди взрослых. То есть продолжи я карьеру многоборца дальше, не факт, что она была бы успешной.

— Как оказались в сборной СССР у Валерия Муратова?

— История умалчивает, как именно я там оказался, за какие заслуги. Тем более что если мы вспомним состав той сборной, то они все были ребята двухметрового роста: Железовский, Бахвалов, Хлебников — все они были мощные здоровые парни. И тут в команду попали мы, два «окурка», как говорил Муратов, я и Александр Голубев. Саша попал на год раньше меня, Муратов тогда сказал: «Возьму, посмотрю, что с ними будет». Я считаю, что ничем себя не проявил как спринтер, но почему-то получил приглашение в сборную. И вот там я уже спрогрессировал сразу же, в первый год.

Борис Репнин, Игорь Железовский и Андрей Бахвалов, 1985 год / Фото: © РИА Новости / Сергей Гунеев

— Вы пришли в команду к людям, которые бегали еще в начале восьмидесятых, прошли Сараево-84, Калгари-88, как там приняли «двух окурков»?

— Попав в команду к людям, которых я раньше видел только по телевизору и восхищался ими, я не почувствовал каких-то притеснений, дедовщины. Все были дружелюбно настроены, может быть, относились к нам, как к детям, которых нельзя обижать. Ну на самом деле, мы даже по росту были маленькие, а они большие. Не будут же большие обижать маленьких? Тем более что они все были уже люди с именами и дорожили этим. У меня были с ними со всеми хорошие отношения, может быть, они сначала к нам присматривались, а когда мы спрогрессировали в первый же год, то поняли, что мы нормальные спортсмены, способные составить конкуренцию, а не два «чайника», которых взяли для эксперимента.

— И вы конкуренцию показали, отобравшись в 1992 году на Олимпиаду в Альбервиль, будучи второй год в составе сборной.

— Я и в первый год мог поехать на ЧМ-91, но на отборе, который проходил на Медео, я упал на 1000 и не поехал. И был рад этому, потому что еще не готов был к выступлению на таком уровне международных стартов. И, в общем-то, в Альбервиле у меня был первый крупный турнир. Отбор на ОИ проходил на стадионе «Спартак» в Алма-Ате, не на Медео. Так как Игры проходили на равнине, главный тренер сборной Борис Барышев решил, что бежать надо тоже на равнине. Погода была теплая, лед на «Спартаке» естественный, и он растаял. А я маленький, легкий, и это помогло мне выиграть отбор. Хотя, в принципе, отобрались туда все сильнейшие.

— Та Олимпиада была для нас уже под олимпийским флагом, как она воспринималась вами?

— Форма у нас была еще советская, но у нас с Голубевым был такой возраст, что на эти вещи внимания вообще не обращали. Все время потратили на игровые автоматы, там была комната, где их стояло очень много, и это было бесплатно. Мы их в жизни не видели, а тут… играли до двух ночи, о соревнованиях мыслей вообще не было.

— Как результат — 21-е место на 500 метров.

— Я попал в пару с Дэном Дженсеном, как сейчас помню, а он уже тогда был чемпионом мира. Вспоминая свои ощущения, я еще не выступал на крупных соревнованиях и с полными трибунами болельщиков. Когда приехали в Альбервиль, на тренировках трибуны были пустые, все нормально. На раскатке перед стартом тоже зрителей еще не было, а затем мы ушли в подтрибунные помещения и не видели, как болельщики заполнили стадион.

И вот я выхожу через подземный переход на старт, и первый раз в жизни вижу полный стадион людей. Вышел, посмотрел и понял, что я уже сбегал. Всё, на этом мои соревнования закончились, тем более что оказался в паре с Дженсеном, звездой американского спринта.

Дэн Дженсен, Фото: © Chris Cole / Staff / Hulton Archive / Gettyimages.ru

— Дженсен, великий неудачник Олимпиад, тоже там неудачно выступил.

— Ну он, наверное, тоже увидел, что бежит с каким-то непонятным русским и понял, что сегодня не его день (смеется).

— Альбервиль дал хоть какой-то опыт, или это была вспышка, то, что нельзя переиспользовать, проанализировать позже?

— Скорее, вспышка. Приехали, посмотрели, увидели, и все. Мне даже не с чем было сравнивать, нужно было побегать этапы Кубка мира, чемпионаты мира, чтобы понять, как нужно волноваться на таких ответственных соревнованиях. А я «с листа» приехал, и сразу же — яркий свет, полные трибуны, дождь. Ничего не было, пустота. А вот уже в 1994 году, на Играх в Лиллехаммере, все было совсем иначе.

— Как?

— Это ни с чем не сравнить. Тебя трясет так, что я шнурки на коньках завязать перед стартом не мог. Ты ничего не делаешь, организм сам все это исполняет. Начинаешь завязывать коньки — трясутся руки. Стоишь на пьедестале — трясется челюсть, нужно заматывать себя в кокон, чтобы тебя поставили и ты просто стоял, и хорошо, если будет подставка, чтобы на нее опереться. Весь период, начиная с разминки и включая награждение, происходит страшный выброс адреналина, тебя всего колбасит.

На Олимпиаде 1994 года / Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Это при том, что к ОИ-94 вы с Голубевым подошли уже фаворитами.

— Можно сказать и так. Но Олимпиаду ни с чем не сравнить. Когда ты фаворит на Кубке мира, на чемпионате мира, это одно — все проходит в рабочем режиме. Но Игры это совсем другой формат соревнований, это никак не объяснить, можно только прочувствовать. Ты отключаешься вечером и ничего не соображаешь.

— Как не перегорели тогда, при том, что шнурки завязать не могли?

— Может быть, мой организм как-то предрасположен к тому, чтобы регулировать подобные вещи. Потому что многие, да, перегорают и выходят на старт уже пустыми, не могут бежать.

На старте стоять было нереально. Ты же должен замереть, но это невозможно сделать. Ты сжимаешь зубы — начинает трястись рука, зажимаешь руку — начинает трястись нога. Всё, что находится в расслабленном состоянии, начинает ходить ходуном. И нужно себя всего зажать, при этом не пропустив выстрел.

— «Пятисотка» завершилась золотом Голубева и вашим серебром. Но в отличие от Александра вы еще очень хорошо бежали 1000 метров. Попали в пару с Железовским и уступили ему на финише, на последних метрах. Что произошло?

— Это случилось на предпоследнем повороте. Лед в Хамаре скалывающийся при сильном давлении. Из-за этого на 500 метров был сбой у Дженсена, который подошел к Играм рекордсменом мира, единственным, кто бежал дистанцию быстрее 36 секунд. Он сбился и оказался за чертой призеров. То же самое произошло у меня на предпоследнем повороте, который был внешним. Нога ушла, я просел, сбился с динамики движений. Ноги обрубило полностью, за 250 метров до финиша они уже не двигались. Из последнего поворота мы с Игорем вышли вместе, но тут сказался недостаток опыта — нужно было просто катить и давить, а я попытался включиться, пошла суета — и все.

— Часто вспоминаете тот бег?

— Вот вроде бы все уже в прошлой жизни, но если не каждую ночь, то периодически это дело мне снится. Вспоминаешь, но потом начинаешь уже философски рассуждать — ведь могло бы и третьего места не быть, значит, случилось то, что должно было.

Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Призовые за Игры быстро выплатили?

— Сразу, прям там же, на месте. Мы пробежали, и нам наличными отдали. Деньги, конечно, небольшие по тем временам. За первое место давали 10 000 долларов, за второе то ли семь, то ли пять, а за третье — три. Иномарки тогда стоили от 20 000, так что судите сами. Можно было на десятку купить ВАЗ-21099, как раз хватило бы.

— Я помню, что в интервью оттуда на вопрос «На чем ездите на тренировки?» вы ответили, что раньше ездили на общественном транспорте, а теперь на машине. Какая тогда была машина?

— Жигули, «пятерка». Я ее купил в долг. Деньги взял у знакомого под залог будущих выигранных соревнований. Он дал мне деньги без процентов, я купил машину, заработал и вернул. Он сказал: «Ну ты молодец, уважаю».

Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Следующий олимпийский цикл принес много побед, вы стали лидером мирового спринта, выиграли два ЧМ подряд. Что стало причиной такого роста?

— Когда я был маленький и стал заниматься конькобежным спортом, мама сказала: «Ты чемпионом мира все равно будешь». И у меня в голове это осело, и через какое-то время я ее переспросил: «Ты точно знаешь, что я буду чемпионом мира?». Она ответила, что точно. И тогда я про себя подумал, что если я все равно буду чемпионом мира, зачем мне вообще тренироваться? Нужно только повзрослеть, дождаться этих соревнований и выиграть. С этой мыслью я так и шел к победам, что тренироваться много не надо, нужно просто почувствовать какую-то уверенность. А уверенность эта всегда была, потому что как только я пришел в коньки, то сразу стал все выигрывать — и выигрывать легко, без особых усилий. Меня куда-то повезли, я не понимал зачем, но там тоже выиграл. Когда попал в молодежную сборную, техникой бега с нами никто особо не занимался, в голове я это не держал, пока не оказался на сборе с Константином Кудрявцевым, чемпионом мира 1948 года на 500 метров, тренером Евгения Гришина.

Константин Кудрявцев и Валерий Муратов, 1972 год / Фото: © РИА Новости / Юрий Сомов

— Как вы к «Коке» (прозвище Кудрявцева. — «Матч ТВ») попали, ему же тогда было уже под восемьдесят?

— Муратову некогда было с нами заниматься, и он попросил Кудрявцева поработать над нашей техникой. Он два года это делал, и все, что он мне говорил, я старался исполнять. Просто старался, даже не знаю почему. А потом, когда все стали замечать, что у меня что-то хорошо получается, отвечал: «Это мне Кудрявцев сказал».

— Он по части техники бега был человек дотошный.

— Объяснял все четко. Был момент, когда основа уехала на сбор в Инцель, а мы, молодые, остались в Новогорске и катались на Водном стадионе. Ездили вчетвером на заказном «Икарусе» из Новогорска, пробок тогда не было, добирались быстро.

Кудрявцев был очень дотошный, требовал выполнения того, что считал правильным. И, как я сейчас понимаю, поступал верно. Был такой случай, мы приехали на тренировку, провели ее, подъезжаем в Кудрявцеву, а он говорит: «Давайте настройку с петлей сделайте». («Петля» — замкнутое продолжение поворота, позволяющее непрерывно отрабатывать технику его прохождения. — «Матч ТВ».) Мы сделали, подъезжаем к нему. Константиныч стоит, на тебя вообще не смотрит, показывает точки на траектории поворота, где что-то не получилось: «Давайте еще раз». Сделали еще раз. Снова корректировки. Еще раз. Мы говорим: «Тренировка закончилась!», а Кудрявцев этих слов не слышит. В результате доходило до двадцати повторений, если не больше. После раза седьмого-восьмого мы уже не спрашивали, когда тренировка заканчивается, а просто делали. А после раза четырнадцатого ты уже думаешь: «Сделаю-ка я лучше правильно». После шестнадцатого раза он говорил: «Ну вот, сейчас хорошо, давайте еще раз!», и я уже молча делал правильно. В общем, пока основа в Инцеле готовилась к ЧМ, Кудрявцев подготовил нас к дальнейшей спортивной жизни.

Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Возвращаясь к главным победам, какую медаль чемпионатов мира можно считать первой золотой? Там есть нюансы, давайте проясним их читателям.

— Нюансы есть, да. Дело в том, что раньше, когда не было чемпионатов мира по отдельным дистанциям, неофициально считалось, что медали на 500 и 1000 метров разыгрываются в первый день ЧМ по спринтерскому многоборью. Тогда первым золотом можно считать победу в Калгари в январе 1994 года на 1000 в первый день — 1.12,55, рекорд России.

Но главные победы пришли в 1996 году, сначала в феврале я выиграл сумму многоборья на ЧМ по спринту в Херенвене (Нидерланды), а затем в марте 1000 метров здесь, в Хамаре, на ЧМ по отдельным дистанциям. Мы тогда очень обрадовались, что появился этот чемпионат мира, возможно, это даже в какие-то деньги выливалось, но сейчас уже не помню (смеется).

— Как раз в зиму 1993/94 сменился экипировщик сборной, вместо японской фирмы, которая давно и успешно экипировала сборную СССР, пришла американская, у которой подобного опыта вообще не было. История, насколько я знаю, была веселая, сборная чуть ли не с матом отказывалась в этом бегать.

— Очень веселая. Это нельзя было назвать комбинезонами, это была просто тряпка, висевшая на тебе как балахон. Капюшон был очень большой, кстати, тот комбинезон у меня до сих пор сохранился. Но мы были люди неприхотливые и считали, что комбинезон — вещь второстепенная. Главным мы считали уровень физического превосходства. А капюшон на том комбинезоне, в котором я бежал Олимпиаду-94, я сам лично ушивал с двух сторон, подворачивая лишнее внутрь. А Саня Голубев ничего не ушивал и когда бежал, капюшон трепыхался на ветру, как парашют.

Штаны на молниях были очень теплые, и молнии в них заедали. Кофты огромные, пуховики как на Северный полюс.

— И тем не менее, с капюшонами-парашютами вы все равно обыгрывали и американцев и японцев, у которых была нормальная экипировка.

— Я как-то это все анализировал. Чтобы себя подготовить к стрессовым ситуациям, нужен еще больший стресс. Возможно, та экипировка как раз и стала таким стрессом. Приходилось истязать себя в определенных тренировках. И доказывать, что мы лучшие, несмотря ни на что, — это уже дело принципа.

Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— Спринтерами рождаются? Я сейчас не о мышечных волокнах, а о психотипе.

— Спринтер это философия.

На самом деле, я удивлялся. Ну вот как? За месяц до чемпионата мира меня начинало трясти, и это было практически каждый раз. Подумал о соревнованиях — тебя трясет час. Час протрясло, температура поднялась, все как положено, потом проходит. Все нормально, ходишь, общаешься, снова о соревнованиях подумал — опять трясет, и никак с этим не справиться.

У Голубева было любимое выражение: «Ну все, пойдемте, помандражируем, и спать». Значит, у него то же самое было, он же не просто так говорил. Значит, тоже — лег, подумал о соревнованиях, его потрясло, успокоился и уснул.

Фото: © личный архив Сергея Клевчени

Говоря о физических данных спринтера — прыгал я очень далеко, с места 3,20, может, дальше меня в спринтерской элите никто не мог перепрыгать, собирал вокруг себя народ, японцев, корейцев и говорил: «Ну, давайте, кто дальше?». Это был уже показатель, что я сильнее других, изначально. Затем, в те годы очень хорошо выступали вышеупомянутые корейцы и японцы, и меня все время удивляло, как они держат корпус, словно влитой, и при этом очень быстро работают ногами. Они со старта очень быстро садились в посадку и дальше начинали все быстрее толкаться, но схема движения не менялась, росла только скорость. Смотрел я на одного, на другого, на третьего и пытался все это пробовать повторить. Пробовал-пробовал, искал-искал и на одной из тренировок почувствовал, что получилось. Запомнил это движение, и постепенно, метр за метром, довел исполнение уже до определенного уровня стабильности. Как говорится, «поймал прямую». Ну а поворот был изначально безобразный. схему, которая предлагается в повороте сейчас, я знал, понимал, что нужно так делать, а удалось освоить только под занавес карьеры. Но потом было легче передавать опыт.

— Историю с появлением новых коньков, «клапов», расскажете?

— Вспоминать ее не хочется совершенно. Очень сильно мы тогда это все проморгали, пропустили, затянули. В 1997 году ЧМ в Польше бежали в клапах, и до конца сезона многие на них вставали и уезжали от нас, как от стоячих.

Коньки старого образца, до 1997 года Фото: © David Madison / Contributor / Getty Images Sport / Gettyimages.ru

Мы долго ждали эти коньки, затем нам их привезли, но на той модели нельзя было сдвинуть лезвие относительно ботинка, чтобы найти то положение, в котором тебе, конкретно тебе, удобно катиться и толкаться. Мы начали их вручную дорабатывать, протачивать пазы для того, чтобы сдвинуть лезвие. Ботинки были очень мягкими, стопу не держали, на них стоять было нереально, не то что бежать. И общая наша ошибка, не буду никого конкретно обвинять, — подошли к вопросу несерьезно, потеряли время. Может быть, и ИСУ поступил неправильно, разрешив сразу же в тот сезон использовать «клапы» на Олимпийских играх в Нагано. Надо было, может быть, разрешить их начиная с сезона 1998/99, после ОИ. Это было новшество, не все успели подготовиться, и спортсмены находились в неравных условиях.

И уже на Олимпиаде голландцы вышли на новой модели «клапов», намного более совершенной, почти аналогичной той, которую выпускают до сих пор, на более жестких ботинках. И, конечно, были за счет этого на голову сильнее всех.

— И тем не менее вы позже приспособились.

— Да, уже на «клапах» я взял бронзу ЧМ-2001 на 1000 метров в Солт-Лейк-Сити. Но тогда у меня уже были коньки мирового уровня, и тренировался я не в сборной России, а в профессиональной команде у Питера Мюллера (олимпийский чемпион 1976 года на 1000 метров. — «Матч ТВ»).

Питер Мюллер и Дэн Дженсен, ОИ-94 Фото: © Chris Cole / Staff / Getty Images Sport / Gettyimages.ru

— Тогда Мюллер сделал из вас практически средневика, вы в Инцеле рекорд катка установили на 1500 метров осенью 2000 года. Это случайно получилось, или он вам четко задачу при подготовке поставил?

— Петя такой человек, он заводит людей, и окружающие готовы идти за ним, не думая, что и как. Он сказал — они делают. Тем более что тогда у него уже были спортсмены топ-уровня, олимпийские чемпионы, чемпионы мира, и уговаривать было не нужно.

— Система подготовки отличалась от нашей?

— Все было совершенно другое. Но, поимев опыт тренировок с Мюллером, я считаю, что наша школа спринта — самая лучшая. И сейчас все учатся у нас.

У Мюллера я не видел чего-то обоснованного, целенаправленного, логики в тренировках. Первое время было весело, потому что новое, потому что я попал в другую жизнь, столкнулся с другим уровнем подготовки спортсменов. Там ты не думаешь о том, что тебе поесть и хватит ли денег, как ты куда-то поедешь. Все было на суперпрофессиональном уровне. Если длительный перелет, значит, бизнес-классом. Если питание — то в лучших ресторанах. У человека просто в руках была карточка, и ей за все платили. Если у тебя на хватало каких-то спортивных вещей, тебе их сразу покупали. Если ты недоедаешь, тебя привозят в магазин и покупают все, на что ты покажешь пальцем. Привозят ящики формы, велосипеды, и ты выбираешь себе все что хочешь. Для меня, уже неоднократного чемпиона мира, призера Олимпиад, это был страшный шок. Мне первый раз в жизни дали нормальный новый велосипед для шоссе, и такой же новый маунтинбайк. Формы выдали столько, что я даже не знал, что существуют все эти наименования, вещи. В команде были механики, массажисты. Нужно двух массажистов — будут два. Нужно трех — будут три. Вопросов вообще не возникало. И я считаю, что это правильно, если без излишеств. Конечно, первое время глаза разбегаются, но создаются все условия, чтобы спортсмен показал результат, ни в чем вообще не нуждался.

Сергей Клевченя / Фото: © Todd Warshaw / Staff / Getty Images Sport / Gettyimages.ru

— И к ОИ-2002 вы шли под руководством Мюллера?

— Да. В олимпийский сезон была очень высокая интенсивность, непонятные суперскорости на тренировках, огромный вал нагрузки. Умерли все, вся команда, перетренировались.

— Не было ощущения, что вас с казахстанцем Сергеем Цыбенко тогда позвали к Мюллеру как рабочих лошадок под голландцев?

— Я бы сказал, что в первое время они были для меня рабочими лошадками, потому что сразу я ничего не мог. Нет, ощущения такого не возникало, все были равны. Просто мы на тренировках отлетали как ступени у ракеты. Поехали пятьдесят кругов, я через десять встаю, потому что не могу больше, и так достаточно, чтобы устать. На велотренировках человек открывает дверь технички и подгоняет тебя, кричит. В этом специфика голландцев — они мотивируют и помогают друг другу на тренировках и соревнованиях. Как следствие — тебе очень сложно схалявить, потому что над тобой стоят напарники по команде и подбадривают. Ты, может, уже и не хочешь делать, а приходится.

— Посылать их не пытались?

— Пытался. Обижались: «Как так, все делают, мы тебе помогаем». У меня просыпалась совесть, и я тоже делал. Причем за пределами спорта они могут не разговаривать с тобой, не общаться, а на тренировке или соревнованиях — опять начинают поддерживать.

— Когда поняли, что перед Олимпиадой-2002 перебрали с нагрузкой?

— Я это почувствовал в середине лета. Была мысль уйти, но так получилось… может быть, еще и финансовая зависимость была — они же еще и зарплату платили. В общем, когда это все наступило, я понял, что кранты. И выбираться из этой ямы придется очень долго. И бег всей нашей команды на той Олимпиаде напоминал агонию.

Сразу после тех Игр я закончил с большим спортом, потому что сил у организма уже не было никаких. Приходил в себя год-два, может, больше, и мне еще повезло, отделался без госпитализации. Молодого тогда Марка Тёйтерта, будущего олимпийского чемпиона Ванкувера на 1500 метров, положили в больницу, настолько все было серьезно.

— Мюллер никого не жалел?

— Можно так сказать. А почему я удачно пробежал чемпионаты мира 2001 года? 31 декабря я поехал делать имитацию на доске, и как-то так получилось, что подвернул ногу. Три недели ничего не делал, а как раз по истечении этого времени стартовал ЧМ по спринту в Инцеле. На 500 метров я стал 23-м, потому что нога не держала, а на 1000 попал в пару с Шимицу, олимпийским чемпионом Нагано на «пятисотке». Сижу и думаю: «Как я с такой ногой буду разгоняться? Шимицу меня окружит с разгона, вот позор будет». В общем, настроился на Шимицу так, что разогнался, выхожу из поворота, а его нет — отстал. И на этом настрое показал третий результат. На следующий день, правда, благополучно слил оставшиеся дистанции.

Затем поехал домой и заболел. Месяц лечился, после чего приехал в Калгари, и там все пошло — стал третьим на финале Кубка мира на 1000 метров. Затем ЧМ по отдельным в Солт-Лейк-Сити и бронза на 1000. А вот на следующую зиму так не получилось.

— После завершения карьеры сразу стали тренировать сборную, как это получилось?

— Предложение от Муратова поступило еще двумя годами ранее, так что в 2002 я просто ему позвонил и сказал, что готов. И вся группа спринта — Дорофеев, Лобков, Прошин и остальные — начали новую эру: осваивать направление космических скоростей и технического совершенства общими усилиями.

— Возникла проблема того, что еще вчера вы с ними вместе тренировались и ходили по ресторанам, а сейчас стали их тренером?

— Думаю, что была, но делить нам было нечего, задачи стояли общие. Нужно сказать спасибо Муратову, он не лез, не стоял над душой, просто отдал мне ребят, и я начал с ними работать.

— Как удалось за четыре года довести Дорофеева до серебра Олимпиады и чемпионата мира?

— Когда мы начали работать, мне сказали, что Дима — чистый специалист дистанции 500 метров. Я ответил, что докажу обратное. Дима — очень скоординированный атлет, он мог повторить любое движение из любого вида спорта очень точно и качественно. Мы вместе искали правильные подходы к технике, я был глазами, а он исполнителем. парень он быстрый, а координационные возможности позволяли ему справиться со всеми поставленными задачами. В олимпийский сезон 2005/06 мы сделали ему новые коньки, до того у него были мягкие ботинки и такие же мягкие лезвия, которые под его массой и силой толчка гнулись. Как только заменили все на более жесткое — человек спрогрессировал. Мы — не знаю, каким чутьем — поняли, что нужно работать над силой и сохранять ее в сезоне.

— Легко было адаптироваться в роли тренера?

— Это совсем другая жизнь. Когда ты спортсмен, то думаешь только о себе и считаешь, что все тебе должны. А став тренером — думаешь о всех и должен всем.

Мне и до сих пор иногда хочется самому пробежать вместо спортсмена, потому что так спокойнее, я же знаю, чего ждать от себя, а вот насчет спортсмена — не так уверен.

Сергей Клевченя и Ольга Фаткулина / Фото: © личный архив Сергея Клевчени

— А в роли успешного женского тренера, которым являетесь сейчас?

— Вообще я сам удивляюсь, это для меня загадка до сих пор. Адаптироваться к ситуации мы стали вместе и по ходу, так же, как и когда я в 2002 принял парней. Опыт работы с женщинами у меня был (так как я всегда отвечал за спринтерскую команду). После моего 4-летнего периода работы в Казахстане мне предложили подготовить Ольгу Фаткулину. Затем присоединилась Ангелина Голикова, так все и пошло. И постепенно, в процессе, я стал понимать женскую психологию, их повадки (смеется).

— Как удается избегать конфликтов внутри такой сильной и ровной по результатам группы амбициозных спортсменок?

— Это отдельная тема, и она не уходит за пределы команды. Женщины это женщины. Я даже поменял свою философию, обратившись к буддизму. Я буддист сейчас, в связи с тем, что приходится работать с девушками. Христианскими мозгами это дело не понять. Нужно воспринимать все как само собой происходящее здесь и сейчас. Сегодня нормально все — значит, нормально. Завтра может случиться взрыв, катастрофа. Послезавтра все снова будет нормально.

Другие материалы автора: