Есть люди, с которых можно писать портрет поколения, чья биография напоминает ту самую спортивно-производственную драму, что не сыграет ни один актер. Дмитрий Бочкарев за последние сорок лет - из них он прожил в Европе четырнадцать - успел дважды побывать чемпионом мира по конькобежному спорту, велогонщиком, тренером, водителем грузовика, телохранителем и трижды отцом, причем в третий раз на шестом десятке. О том, как сложилась его жизнь, Дмитрий рассказал «Матч ТВ», и рассказал предельно откровенно.
«Заболей, поспи в лесу на кроссе»
– Как вас занесло в советский спорт?
– Я был очень болезненный мальчик, по три-четыре месяца в году отсутствовал на уроках. Не работала печень, имелись проблемы с легкими. В школе, во дворе друзей нет – везде инородное тело. У меня было полное освобождение от физкультуры, хотя мы с папой по вечерам ходили на лыжах, катались на коньках. И вот в седьмом классе проводилось первенство города по кроссу. Дистанция – километр. Все стоят в трусах, в спортивной обуви, а я пришел посмотреть, и поэтому на мне школьная форма и пионерский галстук. Вдруг мне предложили стартовать для галочки, чтобы от школы был еще один участник. Финишировать задачи не стояло. Пробежали 500 метров, держусь в группе. Развернулись, и тут я понимаю, что ребята тихо бегут. Ну, я убежал от них и выиграл. После этого моя школьная учительница пошла в заводской спортивный клуб и попросила меня посмотреть.
А мама меня повела в филармонию слушать музыку. После филармонии прихожу в спортклуб. На мне черный пиджак, белая рубашка и галстук-бабочка, в них я и провел первую тренировку. Меня оценили, предложили заниматься дальше. Конькобежный сезон был закончен, стояла весна, поэтому сказали приходить с велосипедом. Я взял свою «Украину» и на ней поехал на первую тренировку. Восемьдесят километров я держался с велосипедистами. На следующий день меня вызвали в велосекцию спортклуба «Строитель» и дали ведро с гайками и запчастями: «Это твой гоночный велосипед. Собирай». Неделю я его собирал. После этого зимой был конькобежцем, а летом – велогонщиком.
– Сложно было совмещать коньки и велоспорт?
– Приезжаешь в апреле с последнего конькобежного сбора, пару дней пьешь чай с вином, затем берешь трековый велосипед, ставишь на него кроссовые трубки с грязевым протектором и по снегу, который еще не сошел, ездишь сотку в день. Гонялся я на городском уровне, причем началось это случайно. Звонок:
– Слушай, побудь сегодня Ивановым.
– А что такое?
– Да тут какой-то «Луч» проводит первенство по велоспорту, гонка с раздельным стартом 25 километров.
– Моя задача?
– Приехать на финиш, но не выиграть.
Ну вот, едешь так, чтобы не выиграть. Получаешь свои десять рублей, а это по меркам 1976 года шквальные деньги. С ними в качестве карманных можно было ехать на месячный сбор.
Лучший мой результат – разделка 25 км за 32:11. А мастера спорта по вело я выполнил еще до попадания в сборную СССР по конькам.
– Не жалеете, что ушли из велоспорта?
– Я ушел из-за честолюбия. Очень гордился дружбой с велогонщиками, тем же Сашкой Красновым (олимпийский чемпион-1980. – «Матч ТВ»), мы с ним ехали вместе чемпионат города, проиграли какие-то сотые доли секунды в командной гонке на 100 километров. Достижения в коньках тогда ценились выше и считались более элитными, что ли. Я хотел выигрывать.
– Когда попали в сборную?
– Весной 1977 года на Кубке профсоюзов СССР среди юниоров, я выиграл все дистанции кроме 500 метров. В итоге в мае вместо того чтобы поехать в институт, отправился в Москву на медосмотр сборной команды.
Нас крутили-вертели, смотрели размер аорты, потребление кислорода и так далее. Когда все цифры получили, подключился главный тренер сборной СССР, великий и ужасный Борис Барышев, который сказал, что, наверное, нужно меня брать в команду. Было мне тогда 19 лет.
– Он просто цифры посмотрел?
– У меня была очень большая аорта и максимальный пульс за 230 ударов в минуту при пульсе покоя ниже 50 ударов.
– Пульс за 230?!
– Да. Он уже на такой частоте не считается, аппаратура не могла точно зафиксировать, но я его переносил, еще соображал и даже успевал дышать.
– Помните день первой зарплаты в сборной?
– 17 июля 1977 года. Только вот я тогда не был в сборной, отказался с ней тренироваться.
– Самоубийственный шаг по меркам 1977-го.
– Еще до вызова я договорился о переходе к ленинградскому специалисту Юрию Чистякову, который являл собой, скажем так, альтернативу сборной. Одну из немногих. И когда меня пригласили в Ниду на сбор к Барышеву, получилась неловкая ситуация. Оказавшись перед выбором, обратился за советом к старшему товарищу Виктору Лескину, который как раз той весной установил мировой рекорд на 10 000 метров. Лескин сказал, что лучше уходить к Чистякову, потому что у Барышева на тренировках взрослые мужики плачут, прозвище у него было БМП, и спортсменов он порой просто перемалывал. Я пришел к Барышеву: «Борис Павлович, знаете, я, наверное, буду тренироваться у Чистякова». В ответ – рев бизона: «Ты из одного этого сбора сделал два – первый и последний! В сборную не вернешься!»
Я каким-то образом позвонил из Ниды Чистякову, и он сказал: «Сынок, нужно бояться физической боли, а не моральной. Тебе же не зубы вырывают в подвале». Так я и оказался у Чистякова, а в принятии окончательного решения о переходе, который предопределил мою жизнь, очень поддержал Лескин. Позже, когда после провальных ОИ-1980 он оказался в сложном положении, я вернул некий долг, поговорив с Чистяковым, и Витя еще два года тренировался в нашей группе.
Не знаю, какие сейчас настроения в сборной команде, поскольку не имею к ней никакого отношения, но тогда молодых не бросали на произвол судьбы, поясняя, что нагрузки, предлагаемые тренером, слишком большие. «Заболей, поспи в лесу на кроссе» – только благодаря таким советам старших товарищей я и выжил.
– Они на своей шкуре это прочувствовали?
– Знали, чем заканчиваются ускорения в песчаные дюны со свинцовым жилетом весом шестнадцать килограммов. На этих тренировках плакали все.
– Очевидцы рассказывали, что Александр Цыганков не плакал: он вынул свинцовые утяжелители, сделал такие же по форме деревянные, покрасил их алюминиевой краской и бегал, изображая страдание.
– Да, с Цыганковым мы много лет позже встретились на чьих-то похоронах, и он, вспоминая те времена, признался: «Если бы я не болел, не сопливил и не пропускал тренировки, то не прожил бы в сборной так долго!»
«За два дня до окончания сборов все тренеры с базы исчезали»
– Как зарабатывали на загрансборах?
– Как обычно, что-то везли туда, что-то оттуда. Экономили суточные, особенно выгодно это получалось в Швейцарии благодаря указу Молотова.
– Что за указ?
– Мы только слышали эту легенду. Якобы по указу Молотова от 1936 года у советских спортсменов, выезжающих тренироваться на альпийские курорты, суточные должны были составлять не менее ста швейцарских франков, а размещение проводиться в отелях не ниже четырех звезд. Поэтому в Давосе мы жили в пятизвездном отеле, а в Осло – в дешевом хостеле.
Мы возили с собой на продажу самовары. Но поскольку питание было полупансионом, только завтрак и ужин, то пытались сэкономить на суточных и в этом самоваре варили сосиски себе на обед. В конце сбора самовар отмывался и продавался за валюту.
– Правда, что некоторых сборных командах существовало некое подобие дедовщины?
– Не только дедовщина, было еще и региональное непонимание. Все же люди приходят разные по имущественному статусу. Как сказал покойный доктор нашей сборной, «черную икру за завтраком хает только тот, кто ни разу ее не пробовал».
– Есть мнение, что в конькобежной сборной СССР тех лет пили все, что горит, драли все, что движется, и выигрывали все подряд. Опровергнете?
– Вообще, если человек не пьет, он вызывает подозрение. Считалось, что сбор продолжительностью 18 дней – это отлично, 24 дня – караул, а 28 дней – конец всему. Отдавая должное Барышеву – за два дня до окончания сборов все тренеры с базы исчезали. Мы были брошены на массажистов, врачей, а они не закладывали спортсменов. И эти два дня мы выводили нагрузку доступными способами.
Насчет драли – так на сборах случайных девушек не было, и они порой тоже после тренировок не особо шевелились. Но вот эти ранние спортивные браки – порой сейчас мы можем наблюдать их последствия в виде сплошных разводов.
– Отказ от централизованной подготовки приводил к пролету мимо отборов на международные соревнования?
– Теплые отношения с тренером могли перевернуть все. Это когда ты существуешь в конкурентной среде, нужно чутье. А когда ты главный тренер сборной СССР и работаешь с лучшими людьми страны, чутье не особо нужно. Потому что все равно у тебя будут лучшие.
– Несмотря на весь блат группы Барышева, вы остались у Чистякова.
– Я был у Матвеича до конца. И был с ним до конца, до самой его смерти. Но это я уже вперед забежал. А так, да, мы тренировались отдельно, и когда оказывались на одних сборах со сборной командой, то смотрели и посмеивались, потому что не верили в математику в спорте. В красное вино верили, а в математику – нет.
Дело в том, что в сборной были привилегии. Выше зарплата, экипировка вовремя, распланированы все сборы, и знаешь на 100%, что ты на них поедешь. Лишь спустя несколько сезонов те тренеры, которые отделялись от сборной – Чистяков, Васильковский, – смогли доказать, что они тоже могут тренировать спортсменов уровня национальной команды. Но даже когда мы обыгрывали парней Барышева, у того была коронная фраза: «Мы подошли к этому старту под нагрузкой». По моему мнению, если в сборной СССР являешься первым номером, ты не можешь на отборе быть десятым и поехать решением тренерского совета. Не имеешь морального права.
– Это то, что случилось на олимпийском отборе 1984 года?
– Да. Люди, которые работали под руководством Барышева, имели другие критерии отбора. Он тогда применил новомодную «систему переводных нагрузок» профессора Сергеева (Биологически обоснованная система спортивной тренировки, сокращенно БОССТ. – «Матч ТВ»). И если ты обыгрывал его воспитанника, «мы подошли к старту под нагрузкой», а если проиграл: «Мы даже под нагрузкой вас обыгрываем!»
Неудачные «роды»
– В 1982-м под руководством Чистякова вы выиграли золото чемпионата мира на пять и десять километров, стали вторым по сумме многоборья, а спустя два года финишировали лишь шестым на Олимпиаде. Что произошло?
– До олимпийского сезона все было хорошо. Я мог проснуться голодный, небритый и выиграть свои коронные дистанции у кого угодно. Проигрывал в основном только из-за падений. Но в олимпийский сезон нашлись люди, которые, отвечая в сборной за медицину, решили мне «помочь». И «помогли» – за ноябрь я набрал почти десять килограммов веса.
– Как эта помощь была организована?
– Разговор ведется очень мягко, тебе сообщают: «Дима, есть решение тебе помочь. Принято на самом верху». При этом намекают, что, если ты с их помощью будешь третьим на отборе, то точно поедешь на Игры, откажешься – даже со второго места не повезут. Отношения в команде теплые, ты не предполагаешь, что тебе могут сделать нечто плохое сознательно. Врачам доверяли полностью, потому что оказаться больным в сборной СССР – катастрофа. За невылеченный зуб на сборе – штраф 50 рублей при зарплате 200. Находясь 300 дней в году на сборах, ты, если хочешь выжить в сборной, будешь искать хороших отношений с врачом. Ну и плюс общая атмосфера конкуренции, неопределенного будущего, критики со стороны журналистов и телекомментаторов – все это добавляло нерва в тот олимпийской сезон.
– Что там про телекомментаторов?
– На чемпионате Европы 1983 года я получил травму, о которой, естественно, широко не говорилось. Упал и влетел в отбойник, очень сильно разбив поясницу и ягодичные мышцы. Из-за этого на чемпионате мира на дистанции 500 метров не сумел правильно пройти большой поворот, и комментировавший тот старт Сергей Ческидов сказал на всю страну в прямом эфире: «Он дрогнул!» А я не мог нормально согнуться, настолько все болело. Но слова Ческидова услышали миллионы.
– Ческидов – фигурист, ситуацию не оценил. Когда подобное позволяют себе журналисты, не владеющие полной информацией, как это воспринимать – игнорировать или бить морду?
– Когда-то я пытался объяснить это одному человеку следующим сравнением. Представьте себе роды. Женщина вынашивает девять месяцев и затем рожает вдали от посторонних самого прекрасного ребенка в мире, которого, хочется верить, ждет счастливое будущее. Его жизнь, однако, может сложиться и блекло, но понятно это станет только через много-много лет, и никто тогда не вспомнит тот день, когда малыш появился на свет. А спортсмены рожают публично, на экранах телевизоров, на нас смотрят миллионы людей. И неродившегося ребенка еще по ходу соревнований обсуждают все. Ты год готовишься к этому, соблюдаешь режим, пьешь витамины, тренируешься, но никто не знает, какой в итоге получится результат.
– Как прошли «роды» на Олимпиаде в Сараево?
– Самый тяжелый бег в моей жизни. Началось все с ошибки, я на контрольном старте перед Играми очень сильно пробежал 3000 метров. Делать этого было не нужно. Когда я вышел на старт 10 000 в Сараево, то после первого же круга понял, что сегодня не мой день. И начал финишировать со второго круга, пробежав с одной рукой почти всю дистанцию. Каждый круг был, как подвиг, то, что я приехал на шестое место, – просто чудо, думал, не доеду вообще. Если я и заслужил какую-то государственную награду по итогам карьеры – именно за тот бег. Когда до финиша оставалось пять кругов, у меня начало темнеть в глазах, потом появилось ощущение засыпания, ушла боль. За два круга было уже туннельное зрение, все замерло, я находился в какой-то трубе. После финиша с трудом нашел скамейку. Когда после Олимпиады меня повезли на чемпионат мира, внутри уже ничего не было, я просто не мог ехать.
– Под руководством Барышева провалили Олимпиады 1976, 1980 и 1984 годов. И только в 1985-м начались какие-то последствия. Почему так долго ждали?
– Ну, как сказать... Девственница стоит дороже, чем замужняя женщина, потому что обещает дать. А замужняя уже дала. Барышев мог найти такие слова оправдания перед начальством, которые принимались в расчет, и от него все эти годы ждали, что он даст. Но нельзя не отдать ему должное. После 1980 года он создал несколько альтернативных групп и сумел всю эту шоблу, которая тянула в разные стороны, возглавить. Это было золотое время нашего конькобежного спорта, и все победы 80-х имеют свои корни оттуда. При этом Барышев был тем «Мистером Зло», который сплотил всех остальных против себя. И это вынуждало тренеров, не слишком друг друга любивших, делиться хоть какой-то информацией, секретами подготовки.
«Рюмку махнул и пошел разминаться»
– Как вы оказались на Олимпиаде-88?
– Чудом. Главным тренером сборной стал Борис Васильковский. Мы с Александром Мозиным как кандидаты на поездку в Калгари не рассматривались, и когда в Новогорск приехали снимать мерки для пошива олимпийской экипировки, нас проигнорировали. При этом все знали, что Мозин и я тренировались по плану Чистякова, даже находясь на сборах с командой. Куражиться, уходить из сборной, хлопать дверью и готовиться отдельно уже не позволял возраст. Ну, и финансовые возможности при централизованной подготовке были получше, я мог оставить дома сытую семью. Тем не менее в Канаду мы поехали, но выступление было из рук вон плохое, я стал 17-м на 5000 метров.
– В чем причина провала многоборцев в Калгари?
– Самое страшное в большом спорте – не поймать четырехлетние качели формы, когда ты выходишь на пик как раз к Олимпиаде. Мы же в Союзе каждый сезон готовили как последний, и никто не предложил: «Ребята, давайте годик отдохнем, побегаем по пятым местам». Вот эта гонка за ежедневным результатом и стала причиной провала на Играх.
Если же говорить лично обо мне, то приключилась следующая история. Когда-то давно олимпийский чемпион-1976 на 1000 метров, тренер сборной США Питер Мюллер подарил мне майку, на которой было написано Speedskating USA. Майка стала счастливой, я в ней выиграл все свои главные медали, надевая ее под комбинезон. За годы она вытерлась, стала практически сеточкой. И вот в Канаде иду с тренировки через олимпийскую деревню, коньки в руках, комбинезон расстегнут и снят с верхней части туловища, а на груди – Speedskating USA. Меня видит какой-то то ли динамовский, то ли армейский генерал, спрашивает, кто такой, ему говорят – Бочкарев. Он интересутся, почему на груди написано USA. Я попробовал объяснить, что майка – талисман. Получилось неубедительно. Далее был диалог:
– Какую дистанцию бежит этот спортсмен?
– 10 000 метров.
– Он не бежит 10 000 метров!
Ну и вместо профильной десятки меня поставили на 5000. А Мозина, который должен был бежать «пятерку», наоборот, воткнули на 10 000, сделали рокировку.
– При том что Мозин в 1986 году стал чемпионом Европы именно на 5000 метров.
– Да, как раз в середине олимпийского цикла. И я тоже в тот сезон, готовясь отдельно от сборной, был в потрясающей форме. Тренировки начинались в шесть утра со ста километров на велосипеде. К девяти я уже выходил на лед. Герб СССР я с формы спорол и заменил на букву «Л» – Ленинград
Зиму 1985/86 открыл в Киеве, пробежав по неподготовленному льду на второй результат сезона в мире дистанцию 5000 метров. Затем поймал какую-то простуду, пролетел мимо отбора и пропустил весь большой международный сезон. Сидел в ванной на Медео, плакал, пил водку из горлышка и говорил: «Какую лошадку укатали!» Просто не верил, что меня никуда не взяли.
Но пришел в себя, подготовился к Спартакиаде народов СССР в Дивногорске, выиграл там у всех сборников 5000, а еще через две недели стал победителем матчевой встречи СССР – ГДР. Меня взяли обратно в сборную на ставку, но после голодного года на самоподготовке я был уже выгоревший и просто радовался тому, что есть зарплата, сборы, условия.
– Что после Калгари?
– Еще в Канаде сказали, что в наших услугах больше не нуждаются. Но после Олимпиады у нас на Медео проходил чемпионат мира. И перед ним был запланирован сбор. Мы, никому не нужные, сидим, пьем водку «Золотое кольцо», вдруг заходит Барышев. Мы уже были настолько оборзевшие, что Мозин ему наливает стакан:
– Что надо?
– Союз бежать в Москве!
– Так молодежи же много.
– Молодежь устала.
– Странно, только пришли и уже устали.
В общем, договорились по условиям, он оплатил нам перелет, гостиницу, и мы побежали тот Союз. В итоге я стал вторым по сумме многоборья и выиграл 10 000 метров. А вот Мозин выступил не так удачно. Дело в том, что в Москву с Украины вернулся Юра Харченко, бронзовый медалист Калгари в санном спорте, и привез с собой несколько банок самогона. Я рюмку махнул и пошел разминаться, а Мозин бежал в восьмой паре, и когда он вышел на старт, стало понятно – тяжело ему бежится после выпитого.
Уехали домой, нас никто не беспокоил, но и со ставок не снимали, и были мы членами сборной до 1992 года.
Русский конькобежец в немецком велоспорте
– Когда узнали, что Союза больше нет?
– Мы были в Голландии, уже как профессионалы. Помню, Костя Коротков сидит, ругается: «Сволочи! Какую страну развалили!» А мы ему: «Костя, ты же коммунист, прекрати пропаганду!» Но полного понимания масштабов события, даже веры в то, что оно произошло, не было.
– Как получилось, что в 1989 году вы уехали выступать на профессиональных марафонах в Голландии?
– Еще в Калгари подписал контракт, объявил об этом Барышеву, услышал: «Валите куда хотите». В Москве пошел в спорткомитет забирать загранпаспорта для себя, Мозина и Короткова. В кабинете сидит такой важный чиновник, я для него как моль, к тому же списанная из сборной. Происходит у нас с ним следующий диалог:
– Я… мы… хотим…
– Короче!
– Нужны загранпаспорта.
– Зачем?
– Ехать за границу, выступать.
– Зачем?
– Ну, мы в сборной уже не нужны.
– Решаете не вы, а мы.
Тут я понимаю, надо что-то делать, как-то давить, иначе подставлю и себя, и ребят. И говорю: «Слушай, вот сейчас ты мою судьбу решаешь, а завтра я твою решу!». В ответ крик: «Пошел вон!» Вышел, постоял, вдруг секретарша зовет: «Зайдите, пожалуйста». Захожу, получаю кипу загранпаспортов, пять из них мои. Видимо, все было решено заранее, человек просто захотел напоследок поиграть на моих нервах.
– В каких условиях тренировались профессионалы в Европе?
– Жили мы у какой-то бабушки, которая считала, что куска хлеба с маслом нам хватит на весь день. С тренировки приходили голодные, лезли в холодильник. Она, обнаружив потери продуктов, охала. Через три дня смотрим – на холодильнике две петли и висячий замок. Она же нам объяснила, что в четверг ночью стирать вещи дешевле. Но мы-то тренировались каждый день! В общем, стирали руками.
Затем нас перевели нас в пансион для престарелых, хозяин которого нормально кормил, но ему за это не платили. Через какое-то время он объяснил нам ситуацию. Предложил поработать, мы согласились и копали ямы, прокладывали трубы, отмывали следы от сигарет. Затем вопрос оплаты нашего проживания решился и за работу нам выдали по 500 гульденов, это примерно 230 евро. Учитывая, что дома остались дети и жены, заработок оказался небольшим, но спас случай.
Первый спонсор нас кинул, не выплатив обещанного. Появился другой человек, пообещал, что или раскрутит скандал с первым спонсором, или найдет нового. Через некоторое время звонит: «Я нашел вам спонсора!» Им оказалась компьютерная фирма Bite, вместо денег она выдала нам по компьютеру на суперсовременных тогда 386-х процессорах. Мы, счастливые, поехали в Союз и сразу же в питерской гостинице «Спортивная» продали все каким-то жукам.
– Как-то непохоже на сказку про сытый быт профиков.
– На второй год ситуация улучшилась – команде предоставили автобус, оплачивали бензин. По тем временам мы шиковали. Между тем голландцы, друзья наших спонсоров, решили открывать офис в Москве. Мне предложили с сохранением зарплаты прекратить на время выступать и помочь им пробить офис. Закончилась та поездка классической кабацкой дракой, когда один из голландцев, толком не разобравшись, прихватил за попу девушку бандита. Голландцу выбили зуб, и наутро он решил, что открывать офис в Москве не хочет.
Мы вернулись в Голландию, и сложилась неудобная ситуация. Несмотря на то, что я пропустил почти весь сезон, контракт решили продлить, а вот остальным ребятам не так повезло: советских конькобежцев было больше, чем контрактов. Я сказал, что в дележе мест не участвую и уехал в Россию. Но пришлось срочно эвакуировать семью, потому что получил предупреждение, что странные люди на странных машинах искали именно меня. Пришел домой, соседка рассказала – на лестничной клетке курили два непонятных типа. Видимо, кто-то дал наводку, что я богатый человек, привозящий из-за границы компьютеры, хорошо одевающийся. И меня решили немного распотрошить.
Я жутко испугался, увез семью в Голландию. Нашел там работу по продвижению их хлебопекарен в России. Затем мы перебрались в Германию – мне обещали там карьеру тренера. Но в итоге я стал водителем грузовика.
– Обманули?
– Сначала я хотел устроиться тренером по конькам, но возникли две проблемы. Во-первых, до катка от того места, где мы жили, было двести километров. Во-вторых, требовалось закончить тренерские курсы в Берлине за свой счет. Узнав, кто на этих курсах принимает экзамен, сильно удивился – этого человека я рядом с собой в коньках не видел вообще, он выступал где-то на три уровня ниже. На курсы я не поехал и попросил взять меня просто тренером, без оплаты. Но так было нельзя, потому что на катке могли работать только лицензированные тренеры. В общем, они защищали свой рынок, а учиться у тех, кого обыгрывал, я не захотел. Знания мои оказались в коньках не востребованы.
Зато в Косфельде, деревне, где я жил, узнав, что я чемпион мира по конькам, предложили работать с детьми в велоспорте. А чтобы платить зарплату, фиктивно оформили водителем грузовика. И первое время все так и было — я работал тренером, а получал зарплату как водитель. Через какое-то время меня попросили перегнать грузовик из ремонта. Перегнал. На следующий день попросили запарковать. Запарковал. Потом что-то еще, и еще, и еще. В результате стал полноценным водителем, а дети-то, которых набрал, уже прикипели, и нужно было с ними тоже заниматься. Выкручивался как мог. Вносил маршрут тренировки в путевой лист грузовика, дети делали темповую работу за ним на федеральных трассах, где движение велосипедов вообще запрещено. Иду 90 км/ч, за мной группа велогонщиков сидят в воздушном мешке, за нами полиция с мигалками. Останавливают: «Так делать нельзя!» Потом полицейские вспомнили свои спортивные годы, отпустили. Постепенно научился выкраивать время для работы с детьми. В итоге из этой деревенской команды получилась неплохая полупрофессиональная, мы меняли города и названия спонсоров, потому что в Косфельде нормальных денег не было. Перешли в Кельн, два года подряд становились лучшей подростковой командой земли Северная Рейн-Вестфалия. В Косфельде на меня обиделись, но ведь вся подготовка была за счет родителей. Я взял автобус в кредит, ездил по спонсорам, которые представляли бесплатно рамы и оборудование.
Переезд в Кельн оказался полностью оправдан. Постепенно добрались до взрослого проконтинентального дивизиона, правда, из моих детей к тому времени мало кто остался, место ушедших заняли другие. И затем — Протур, высший дивизион велоспорта, много денег. Команда называлась Team Coast, за нас ехал лучший швейцарский гонщик тех лет — Алекс Цулле. Все было неплохо, но сгубили амбиции. Главный гонщик Германии Ян Ульрих после скандала с обнаруженными в его организме «спидами» (Яна остановила полиция во время возвращения с вечеринки. — «Матч ТВ») остался без контракта. Появилась возможность его подписать. Подписали.
Тут же резко выросли аппетиты у всех, от массажистов до руководства команды, которое сознательно подало на сезон заниженный бюджет, и в мае деньги закончились. Когда главный спонсор понял, что бюджет занижен и нужно вкладывать в команду еще и еще, то оказался в непростой ситуации, потому что необходимых сумм у него не было. Владелец компании, которая нас спонсировала, не успел вовремя продать свой McLaren F1, чтобы выплатить долги по зарплатам, UCI вскрыл банковский депозит (каждая команда Протура должна держать его про запас) и погасил долги из него. Как только депозит исчерпался, лицензию команды отозвали, и она очутилась в подвешенном состоянии. Позже ее спасли итальянцы, она ехала «Тур де Франс» под их брендом, но меня в ней уже не было.
– Почему?
– Полностью я никогда не был своим — русский конькобежец в немецком велоспорте. Инородное тело. Помню, едем гонку в Нормандии, кажется, третий этап с раздельным стартом, и нужны задние дисковые колеса. Я директор команды, сам уже ничего не делаю, есть механики, массажисты и т. д. Вечером перед этапом смотрю — механик готовит велосипеды к завтрашней гонке, а дисковых колес нет. «Где диски?» — «Эта команда так плохо едет, что ей ничто не поможет». Я сажусь в машину и в ночь с севера Франции еду в Германию, на нашу базу, где все хранится. Забираю диски, к утру возвращаюсь, все ставим, едем гонку как положено. И механик пишет на меня докладную, что я, вместо того чтобы готовить гонщиков к старту, поехал за колесами. Это было первое предупреждение. Ну и плюс разница менталитетов, даже после обучения в немецкой спецшколе я был советским спортсменом, который не стеснялся говорить в лицо людям, что они плетут лапти на гонке, если это имело место.
«Ложится первый снег, а твой чемодан на антресолях, и ты никому нафиг не нужен»
– Вы были в велоспорте расцвета эпохи ЭПО. Что скажете?
– Расскажу случай. Этап велогонки, и мне спортсмен заявляет, что не стартует. Спрашиваю почему. Он отвечает, что забыл термос с ЭПО в гостинице. А в те годы была такая тема, что, если перед стартом поставить 5000 единиц, то якобы лучше прет. Учитывая механизм действия ЭПО — полный бред, но гонцы верили. Я сообщаю человеку, что он придурок, потому что мы из гостиницы съехали, и там сейчас идет уборка номеров. Бросаю команду на второго директора, отправляюсь в гостиницу, через окно залезаю в номер, нахожу этот термос и выкидываю его в озеро. Возвращаюсь, гонщик уже трясется, как наркоман: «Привез?» — «Выкинул». — «Я не еду!» — «Вали домой!» Потом мне за это от руководства команды влетело, мол, я неправильно поступил.
Надо сказать, у профессионалов в велоспорте есть следующая схема. Человека подписывают на два года, и он первый из них особо не напрягается. На второй начинает стараться, чтобы подписать новый контракт. Вот с теми, кто не напрягался, я конфликтовал очень серьезно. А профессиональный спорт предполагает зарабатывание денег с минимальными усилиями. Это нужно учитывать, когда ты в него попадаешь.
К примеру, тебе платят тысячу евро за то, что копаешь ямы. Если будешь копать не пять ям в день, а две, работа станет более выгодной. А вот если ты подумаешь, что начнешь копать десять ям в день и тебе повысят зарплату, то это ошибка. Хозяин решит, что ты на своем месте, и ничего не повысит.
– В сборной СССР этого не было?
– Мы не понимали ничего. Не копили. Считали, что 40 лет никогда не наступят. И для некоторых они действительно не наступили.
– Причины?
— Здоровье было не ахти у большинства. У кого-то давление, у кого-то склонность к спиртному. Обойдусь без фамилий, титулы у людей крайне серьезные, незачем их принижать. И все это усугублялось после окончания карьеры. Ложится первый снег, все уехали на сборы, а твой чемодан на антресолях, и ты никому нафиг не нужен. Это сильно било по людям.
В плане семьи тоже все было не очень хорошо. По сути, с нашим режимом мы были приходящими отцами и мужьями. Семьи учились жить без нас: когда мужчина постоянно в разъездах, иначе нельзя. И когда ты, завязав со спортом, возвращался домой, то зачастую на постоянной основе был не особо нужен, там не привыкли жить с тобой непрерывно дольше трех недель.
Оставшись без цели в жизни, без страны, чей флаг и герб защищали, эти люди хоронили родителей, близких и вообще теряли ориентиры.
Скажем, семикратный чемпион мира и дважды серебряный призер Олимпиады-84 Сергей Хлебников подрабатывал, строя коровники в Карелии. И ушел глупо, нелепо, утонув в пруду.
– Кто еще из друзей ушел раньше времени?
– Владимир Лобанов, призер Олимпиады-76. Саша Сафронов, чемпион мира. Витя Лескин, рекордсмен мира, призер ЧЕ и ЧМ. Сережа Марчук, чемпион Европы, Женя Солунский, чемпион СССР (на фото ниже справа). Сережа Морозов, лучший горняк Велогонки мира, Дима Нелюбин, олимпийский чемпион Сеула по велоспорту. Я могу долго перечислять.
Может быть, у нас был не спорт красивых, богатых и успешных. Но это был спорт до конца ё*****х.
«Спецназовец сказал, что их в Британии учили выживать. Я ответил, что нас в СССР учили умирать»
– Как ушел ваш тренер Чистяков?
– Уехав в Европу, я бросил отца и мать, приезжал только на их похороны. Поэтому с Матвеичем, который был для меня вторым отцом, остался до конца. Началось все в 2009 году с цирроза печени и гепатита С. Нас вызвали в Боткинские бараки, фактически на прощание. Но он выжил, правда, открылся сахарный диабет.
Прихожу как-то к нему домой, открываю дверь своим ключом, а он лежит бледный. Меряю сахар — 34 ммоль/л (в 10 раз выше нормы). В спешке смахиваю с тумбочки все, что там было, и мне в руку вонзается использованная игла. Делаю ему инсулин, Чистяков «выныривает», а я вспоминаю, что у него гепатит С и кровь его была в той игле. Как раз в этот момент мы с моей второй супругой, Женей, пытались завести ребенка. В голове выстраивается цепочка: гепатит — вирус — разложение от температуры. Бегу на кухню, включаю газ, держу руку над огнем. Матвеич, пришедший в себя, подходит, смотрит на меня, на руку, от которой уже жареным мясом пахнет, и спрашивает: «Что, укололся?» — «Да». — «Не ссы, все только через шесть месяцев начнется».
Потом я узнал, что для заражения нужна венозная кровь, не менее капли, и попасть она должна в вену. Но Женя меня тогда все равно чуть не убила, когда узнала. Год был под наблюдением, о ребенке пришлось на время забыть.
А у Чистякова все продолжилось. В 2012-м были инсульт и гангрена ноги с последующей ампутацией. 12 августа 2014 года его не стало.
– Мистика. Ровно в этот день моему отцу, с которым Чистяков вместе противостоял централизованной подготовке в сборной, исполнилось бы 74.
– Я помню твоего отца визуально, но не могу вспомнить голос. Он был крайне немногословен, как, впрочем, и все представители того поколения, про которое Высоцкий спел «Балладу о детстве». Слишком через многое они прошли.
– Мы уже куда-то вперед забежали. Чем занялись в Германии после ухода из велоспорта?
– Пошел в систему безопасности. Оказалось, в 42 года я находился еще в очень хорошей форме. Сдал экзамен на телохранителя, по ночам подрабатывал в баре, делая вышибание бузящих клиентов наименее болезненным для них. Затем проводил ночное патрулирование в городе Эссен, отвечая в составе группы за безопасность отдельных объектов.
– Жесть на этой работе случалась?
– При грамотной постановке подобной деятельности ее не бывает. Задача — предугадать конфликт, избежать его. Если конфликт начался — ты уже допустил ошибку. Доведение его до побоища опасно, неприятно и дорого.
– В чем заключался экзамен на телохранителя?
— Во-первых, это физическая подготовка, во-вторых, умение правильно действовать в состоянии стресса. Несколько дней ты мало ешь, мало пьешь, у тебя неожиданно происходят изменения обстановки, тебя доводят «до ручки» и наблюдают, как ты себя поведешь, сорвешься или сохранишь работоспособность. Инструкторами у нас были находящиеся в отставке бойцы британского спецназа SAS. С одним из них у меня случился интересный разговор. Он сказал, что их в Британии учили выживать. Я ответил, что нас в СССР учили умирать.
– Велогонщик, конькобежец, менеджер по продажам, водитель грузовика, тренер по велоспорту, директор команды, телохранитель. Я все перечислил?
– Еще грузчик, массажист и повар.
– Семья уже несколько раз прозвучала в интервью как важная причина стремления к стабильному заработку. Когда она у вас появилась?
– В 1981 году я женился на сестре Василия Эрлиха, который в составе сборной СССР был серебряным призером ЧМ-1979 на треке. У нас родилось двое детей, сын Артем и дочь Даша.
– Когда перевезли старших детей за границу, сколько им было?
– Артему семь лет, Даше три года. В Голландии сын сразу пошел в школу, а дочка в садик. Помню, еще до начала занятий Артем стеснялся заказать сосиску в тесте, потому что не знал языка. Но через полгода они уже заговорили, потому что окружающий социум этому крайне способствовал. Пацанам во дворе было без разницы, знает Артем язык или нет, он просто погрузился в новое окружение, и все.
– Сейчас, живя столько лет там, они европейцы?
– Артем насквозь русский, но скорее времен СССР. А Даша, да, европейка. Но даже сын все равно многого не понимает в России. Несколько лет назад он ко мне приезжал, и пришлось ему объяснять, как ловить машину в городе. Не такси, а частника. Он никак не мог понять, почему они должны остановиться, зачем им это. Даша тоже приезжала, и ей все здесь очень нравится, но как туристу. Для нее это не дом.
– Насколько знаю, Артем (на фото выше) занимался велоспортом.
– Он вице-чемпион Германии в гонке с раздельным стартом среди молодежи до 23 лет и пятый среди всех, включая профиков. Но в какой-то момент у нас состоялся такой диалог:
– Папа, а это нужно мне или тебе?
– Конечно тебе, сын.
– Папа, я заканчиваю.
Мои амбиции оказались слишком высоки, я считал, что Артем должен прожить ту же жизнь, что и я, продолжить династию. С младшим сыном Федором я такой ошибки не сделаю.
– Где сейчас старшие дети?
– Даша живет в Испании со своим молодым человеком, работает в индустрии моды. Артем в Германии, сожительствует с учительницей начальных классов (смеется).
«Из страны «типа» и «опа» я вернулся в страну «как бы» и «неким образом»
– Вы учились в немецкой спецшколе. Когда впервые оказались в Германии, язык отличался?
– Нас учили правильному немецкому, а там пришлось осваивать идиомы, сленг того социума, с которым общаешься. Спортсмены, скажем честно, не самые образованные люди. Если же ты из спорта выпадаешь еще ниже, это вообще другой язык. Мой старший сын Артем Достоевского сначала прочитал на немецком, а затем уже в оригинале, и только тогда он понял, сколько времени потерял, читая наших классиков в переводе.
– Когда вернулись на родину, что больше всего поразило в России?
– Язык. Он очень изменился. Носителей старого языка осталось в моем окружении не так много, а русский новодел, как литературный, так и вербальный, поразил. Я уезжал из страны «типа» и «опа», а возвратился в страну «как бы» и «неким образом». А это отражает мышление поколений, их устои. «Типа» раздражало, но «как бы» раздражает еще больше. Все говорят так, чтобы легко было дать задний ход, отказаться от сказанного, перевернуть при необходимости слова до практически обратного значения.
– Люди изменились?
– На моей подводной лодке все хорошо. Но у меня очень маленький круг общения. На работе стараюсь говорить на хорошем правильном русском языке. Главное, чтобы все понимали, что ты хочешь.
– Почему вы вернулись?
– Не скажу, что я был в Европе неуспешным человеком, но каждый раз, когда всходило солнце, смотрел на восток и думал, что в Россию уже никогда не возвращусь, что это пожизненно. Умирали мои друзья и близкие люди, а я лишь прилетал на похороны. Это было страшное ощущение. И вот как-то раз мне позвонили Антон Шантырь, призер Олимпийских игр в Атланте по велоспорту, и Николай Гуляев, олимпийский чемпион 1988 года по конькам, нынешний глава Москомспорта. Спросили, что делаю. Ответил, работаю в секьюрити. А они говорят: «Приезжай-ка домой!» Тут как раз на фирме, где я трудился, произошел довольно жесткий конфликт. Я подумал, сунул зубную щетку в карман и сел в самолет до Питера. Меня встретили с моим новым российским паспортом — уезжал-то я в 1989-м еще с советским.
Приехал, никого нет, все родственники умерли. Друг, отправившийся работать в Малайзию, бесплатно поселил в своей большой квартире на Невском. Однажды захожу в кафе, там сидит девушка. Я спросил, что здесь можно заказать, она сказала — всё. Девушку звали Женя, мне было 45. Через десять лет она родила мне сына, а я на ней женился.
– Долго запрягали.
– Расписались случайно, когда родился Федя, очень желанный ребенок, ожидание которого стало для меня огромным стрессом. И когда мы пошли его регистрировать, у нас посмотрели паспорта и сказали, что, если хотим, то можно сразу же расписаться.
Мы согласились, через полчаса нас какими-то подземными ходами провели в другое здание, где оформляют бракосочетания, и быстренько расписали. Было 26 марта 2013 года, на нас оказались черные водолазки и какая-то зимняя одежда. На обратном пути я купил букет цветов и торт. Мама Жени, оставшаяся дома с Федей, очень удивилась таким новостям.
– Почему рождение Федора стало стрессом?
– Во-первых, вспомните историю с гепатитом. Во-вторых, предыдущих детей я на ранних стадиях не воспитывал, поскольку пропадал на сборах. Все было без меня. В-третьих, мне сейчас 59 лет, и очень страшно, что со мной что-то случится, а сыну я ничего передать не успею, ничему не научу.
– Прошедшие сборную СССР — отдельная каста?
– Это не каста, это... как бы сказать... совместно пострадавшие.
– Вы из числа людей, которые по всем раскладам могли стоять на олимпийском пьедестале. Но не стояли. Обидно?
– Сейчас я считаю, что ничего не потерял. Моему сыну пять с половиной лет, я живу в самой лучшей стране на свете, и это счастье стоит всех медалей мира.
Фото: личный архив Дмитрия Бочкарева
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
