- Хабиб порвал переднюю крестообразную связку — что было дальше.
- Почему лечение от Абдулманапа Нурмагомедова эффективнее, чем кажется.
- Прыжок Хабиба из клетки — был ли риск травмировать колено опять.
- Могут ли в России восстановить футболиста так же, как в Европе или США.
- Необычный бизнес семьи Королевых в 90-е.
- Сколько операций в день делает один из лучших хирургов России.
— В ноябре прошлого года Хабиб Нурмагомедов презентовал книгу. Завершают ее страницы с иллюстрациями: контракту с UFC посвящена одна страница, операции у вас — две. И, в общем, все знают, что летом 2014-го он оперировал крестообразную связку.
— Да, у него был разрыв передней крестообразной связки — очень важной для стабильности в коленном суставе. Я помню и его, и операцию. Единственное, не могу вспомнить, кто его ко мне направил. Обычно мы отмечаем в карточке, но здесь почему-то запись не сохранилась. Возможно, что кто-то из борцовского мира, кто оперировался у меня раньше.
В тот момент Хабиб был совсем молодым спортсменом, и я честно признаюсь, тогда мало о нем слышал. И о нем, и о его виде спорта.
— Условно вы бы скорее тогда называли ММА «боями без правил»?
— Скорее всего, да. Я и не мог предположить, что оперирую настолько выдающегося спортсмена. У него был разрыв связки и разрыв мениска. Мы обсудили ситуацию и решили, что для восстановления стабильности и возвращения к занятиям спортом, а мы говорим об очень контактном виде спорта, нам необходимо делать операцию. Хабиб мужественно воспринял эту новость, и мы приняли решение — оперироваться.
— У него был подписан контракт на бой с Дональдом Серроне, и это был один из самых важных для него боев в то время. «Точно не получится подраться?» — такой вопрос он вам задавал?
— Мне понравился Хабиб своим разумным подходом. Есть спортсмены, которым говоришь, что операция необходима, а они делают по-своему. Говоришь, как восстанавливаться, они делают иначе. У пациентов вообще после операции возникает ощущение, что они все могут. Им кажется, что они могут бегать. Но бегать четыре месяца нельзя. Хабиб сразу сказал, что будет соблюдать все рекомендации, что ему важны дальнейшие бои, его карьера.
— Летом 2015-го Конор Макгрегор дрался с Чедом Мендесом и говорил, что провел этот бой с разорванной крестообразной. Есть теория, что он чуть-чуть приукрашивает характер травмы для пиара, потому что по ходу этого боя он очень много бил ногами. Как хирург вы верите, что можно провести профессиональный бой в ММА с подобной травмой?
— Есть такая травма, как частичный разрыв. Она может называться так же — «разрыв крестообразной связки», но надо понимать, что крестообразная довольно толстая. И бывает, что только часть волокон разорвана, и такой разрыв не требует операционного вмешательства. Человек может довольно хорошо функционировать с такой травмой, если у него сильные мышцы и развитая координация движений. Под нашим наблюдениям есть много борцов уровня сборной, у которых были разрывы, например, задней крестообразной связки, и это не всегда нужно оперировать. Можно компенсировать окружающими мышцами и специальными тренировками.
— Если человек выйдет драться с полным отрывом передней крестообразной связки, что случится?
— Люди описывают ощущения, что голень как бы отделяется от бедра. Человек перестает управлять ногой ниже колена. Я был на одном из балетных представлений, когда у солиста оторвалась передняя крестообразная связка. Зрелище не для слабонервных. Он выпрыгивает, толкается одной ногой, приземляется на другую — и он ее больше не контролирует, теряет равновесие и падает. При такой травме возникает ощущение неустойчивости в суставе.
— Хабиб пишет, что после травмы и до операции около двух недель он накладывал тугую повязку и мазал колено смесью яичного желтка и меда, потому что в Махачкале качественное МРТ не могли сделать из-за сильного отека.
— Каким бы смешным это ни представлялось, часто даже внешнее применение меда имеет положительное влияние: уменьшается отек, оказывается противовоспалительное действие. Яичный желток я бы воспринимал как связующий агент, который чуть формирует это подобие мази. То есть ухудшить этим точно ничего нельзя, но полностью разорванную связку мазью вы не восстановите.
— Если бы он попал к вам на операцию сейчас, пять лет спустя, что-то бы менялось в тактике лечения, в технологии операции?
— Пять лет не такой большой срок для медицинского прогресса. Думаю, что мы бы делали все примерно так же. Оптика улучшилась, раньше мы работали на обычной камере, потом на HD, потом на 4К (камера вводится в сустав через прокол и выводит изображение на монитор. — «Матч ТВ»).
— Мне делали операцию в ноябре прошлого года. На дилетантском уровне я запомнил это так: делается надрез в подколенном сухожилии, оттуда берется фрагмент сухожилия, складывается вдвое и устанавливается на место оторванной связки. С одной стороны крепится болтиком, с другой — цепляется за петельку…
— Кстати, здесь можно вспомнить про одно отличие операции 2014-го и 2018-го. На тот момент считалось, что для профессиональных спортсменов лучше брать трансплантат из другой части колена. Эта методика предполагала более сложное восстановление, но обеспечивала большую надежность. Могу на вас показать?
— С удовольствием.
— Вот квадрицепс, вот коленная чашечка, под ней идет связка надколенника. И дальше бугристость большеберцовой кости, вот из этой части (показывает рукой чуть ниже коленной чашечки. — «Матч ТВ»), состоящей из кости, связки и кости, называется BTB — bone-tendon-bone. И фрагмент этой полоски устанавливается внутрь чашечки на место оторванной крестообразной связки. Это требует чуть большего канала для трансплантатов, около 10 мм. Сейчас мы при любой операции использовали бы трансплантат из подколенного сухожилия, поскольку во многих работах было показано, что никакой разницы нет.
— Еще мне говорили про «болтик» и «петельку», на которые крепится связка.
— У Хабиба фиксация была двумя винтами. Смотрите, я нарисую: вот бедренная кость — выше колена. Вот большеберцовая ниже колена. Мы проводим ВТВ в два канала и в этих каналах фиксируем двумя болтиками. В вашем случае, что чаще используется, мы берем два сухожилия, складываем их вдвое и получаем четырехпучковый трансплантат. Его проводим на место связки, и вверху он вешается на специальную титановую пластиночку. Она подтягивает его, и трансплантат приживается к каналу. Внизу крепится винтиком.
— В заключении у Хабиба написано, что он должен ходить на костылях 14 дней. Мне сказали, что надо начинать как можно скорее ходить без них. В интернете спорят. Кто прав?
— Теоретически можно ходить без костылей с первых суток, но мне не хочется, чтобы пациент рисковал своими деньгами, временем, карьерой и так далее. Риск травмы в первые сутки довольно высок. Мы — коммерческая клиника, но нам важно качество, а не чтобы пациент приходил на повторные операции. Я сторонник медленной аккуратной реабилитации, поэтому мы рекомендуем пациентам использовать костыли какое-то время после операции.
— Почему он улетел на реабилитацию в США?
— Мы обсуждали это. У Хабиба контракт с UFC, и он объяснял, что ему важно там находиться, быть на связи и показывать, что он восстанавливается. Он спросил, не буду ли я возражать, я сказал, что нет проблем. Такая практика встречается, когда мы работаем с футбольными клубами и иностранными спортсменами. Часто, например, латиноамериканский футболист получает травму, но хочет реабилитироваться на родине. Его вроде и можно понять: там тепло, семья, море, солнце. Но бывают случаи, когда это затягивает процесс реабилитации. К Хабибу это не относится, но футбольные клубы волнуются и хотят быть уверенными, что человек старательно занимается и его ничто не отвлекает, и они договариваются с нами, чтобы человек восстанавливался в клинике, а врач мог в любой момент созвониться с нашим специалистом и узнать, как идут дела.
— Сколько стоила тогда и стоит сейчас такая операция в вашей клинике?
— В районе 7 тысяч евро, у нас почти не поменялись цены за это время.
— Сегодня вы продолжаете как-то общаться?
— У меня есть его телефон, и он в свою очередь может позвонить мне. Хабиб приезжал перед боем с Конором, мы консультируем его по поводу коленей, можем проконсультировать по другим вопросам. Мне очень приятно, что он доверяет мне и реабилитационному отделению нашей клиники. Один из наших врачей летал в Америку перед боем с Макгрегором в качестве личного реабилитолога и массажиста.
— Правильно понимаю, что для вас прыжок Хабиба из клетки получился самым волнительным моментом боя 6 октября?
— Во время боя с Конором я, конечно, больше всего волновался за колено и смотрел, как оно себя ведет. Признаюсь, не было ощущения, что оно дрогнуло, что оно его не держит. И только я успокоился, что его колено выдержало самый важный бой в его карьере, он начал перелезать через сетку. Были жуткие ощущения: вижу, что он прыгает, и, пока он летит, у меня в голове все это проносится: «Сейчас нога встанет на неровную поверхность, разрыв трансплантата, и все по новой». Действительно, прыжок с большой высоты на уставшее колено, он ведь провел 3,5 раунда в бою, — вещь рискованная. Тут не надо думать, что оперированное колено как-то иначе держит нагрузки, вы можете получить такую травму снова. Хотя по-человечески его поступок я понимаю.
— В футболе стандартный срок восстановления после разрыва крестообразной — полгода. Сейчас все чаще говорят про 4–5 месяцев…
— Мне не нравится это сокращение до пяти месяцев. Мне кажется, это маркетинговый ход в какой-то степени. Потому что можно говорить: «Он тебя восстановит за полгода, а я за пять месяцев». Существует много научных работ, в которых говорится, что основные разрывы трансплантатов приходятся на срок 4 месяца после операции. Он еще не полностью прорастает сосудами, и от этого возникают проблемы.
— Почему российские футболисты оперируются в Германии или Италии, а не у вас на Проспекте Мира?
— Мне кажется, это удобно для клубов. В Италию может полететь кто-то из менеджеров, из врачей и провести там неплохо время. Во всех других видах спорта, где считают деньги, все происходит совершенно по-другому. И разговор с нами идет иначе, обсуждается ценообразование, финансирование медицинских услуг и т. д. Можно и «мерседес» гонять из Москвы в Германию на техобслуживание, но тогда и «Лексус» логично гонять на ТО в Японию.
***
— Ваша клиника располагается в 20 км от города, названного в честь вашего деда Сергея Павловича Королева (конструктор ракетно-космических систем СССР, под его руководством осуществлен запуск первого искусственного спутника Земли и первого космонавта планеты. — «Матч ТВ»). Так совпало?
— Еще ближе мы находимся к улице Академика Королева. Некоторое время назад в «Что? Где? Когда?» телезрители задали вопрос: «Имя какого российского ученого произносилось на телевидении наибольшее количество раз?» Знатоки долго думали, предполагали, что это может быть Менделеев, еще кто-то. Но секрет был в том, что во всех передачах времен СССР, когда еще не было интернета, зрители могли писать только обычные письма, в конце каждой передачи звучал адрес: «ул. Академика Королева, 12» (телецентр «Останкино». — «Матч ТВ»). Я считаю, что это некая компенсация за засекреченность моего дедушки при его жизни, эта секретность его огорчала, конечно. Он очень много работал над государственными проектами в ракетно-космической промышленности.
А клинику мы открыли здесь просто потому, что на продажу выставили хорошее здание, и мы подумали, что в нем можно будет обустроиться.
— У вас в кабинете есть фотография вашего деда с Юрием Гагариным. Вам было три года, когда не стало Сергея Павловича, и четыре, когда погиб Гагарин. Можно ли предположить, что вы с Гагариным виделись ребенком?
— Гипотетически — да, но документальных подтверждений этому нет. Я родился через полтора года после полета Юрия Гагарина в космос. В то время какого-то тесного общения между моими родителями и его семьей не было. Потом, после гибели Юрия Алексеевича, я довольно много общался с его сестрой Зоей Алексеевной, мамой Анной Тимофеевной. Их я помню прекрасно. Они часто были у нас дома.
— В Википедии написано, что Сергей Павлович умер на операционном столе. Понятно ли для вас как для медика, что произошло, и могла бы та операция закончиться по-другому?
— К большому сожалению, там была диагностическая ошибка, что случалось нередко на том этапе развития медицины. Не было ни КТ (компьютерная томография. — «Матч ТВ»), ни МРТ: предполагали маленькую доброкачественную опухоль, а опухоль оказалась огромной. Пришлось расширять анестезию. В какой-то момент его не смогли интубировать, то есть вставить дыхательную трубку. Он же шесть лет провел в тюрьме, сталинские варвары сломали ему шейный отдел позвоночника и нижнюю челюсть, из-за чего она не открывалась, а голова не откидывалась назад. В принципе, в Википедии все правильно написано, кроме вставки со ссылкой на профессора Ефуни, который говорит, что подтверждений, что челюсть была сломана во время допросов, нет. Все подтверждения есть, просто интервью у Ефуни брали в советское время, когда он еще боялся говорить об этом.
— В вашем кабинете на одной из полок очень странное сочетание икон и статуэтки самолета.
— Это подарки. У нас лечится много священников, и я очень ценю, когда они дарят иконы. Несмотря на то, что у меня свои отношения с высшими силами, но я с уважением отношусь к людям, которые увлечены какой-то идеей. Кроме того, большинство икон связано с медициной. Это или Варвара — покровительница медицины, или святой Пантелеймон, или святой Крымский Лука, он же Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, профессор, хирург, отсидевший более 20 лет в сталинских концентрационных лагерях и причисленный к лику святых. Он автор монографий, которыми до сих пор пользуются при лечении гнойных заболеваний.
А так, я считаю, что в каждом подарке есть часть души, кроме бутылки виски и водки. Иногда дарят, но я не пью. Есть и другие подарки. Вот мама одной пациентки подарила ангела, сделанного своими руками. Она — выдающийся художник, у нее выставки. Посмотрите, как это красиво!
— Вы сказали, что не стали космонавтом по двум причинам. Первая — рост 187 см, вторая — вы попали в больницу с воспалением аппендицита и после этого захотели стать врачом.
— Я учился в девятом классе и параллельно в физико-математической школе при Московском авиационном институте. Не могу сказать, что меня безумно вдохновляли физика и математика, где могла быть одна только задача размером с тонкую тетрадку, а решение — с толстую. В конце декабря я попал в больницу с аппендицитом. Мама должна была лететь на конгресс на Кубу в составе большой делегации. Отменять поездку она не хотела, и, чтобы за мной было наблюдение, она оставила меня в клинике на две недели. А это новогодние праздники, и у меня оказалось много свободного времени, когда я уже пошел на поправку. Я ходил по разным отделениям, побывал в реанимации, помогал ухаживать за детьми. В клинике была кардиореанимация, оперировали маленьких детей со сложными пороками сердца. Я проникся, было их очень жалко, я, как мог, помогал, читал им книжки, мерил давление, температуру. И когда вышел из больницы, точно понял, что хочу быть хирургом. Пока ни разу не пожалел.
— Мои впечатления от аппендицита: все до последнего думают, что болит живот, а в это время у тебя внутри развивается что-то очень плохое. У детей хирургов такого не бывает?
— Боюсь, что наоборот. Все поняли позже, чем должны были. Может, был бы я обычным пациентом, операцию бы сделали раньше, а тут дошло до смешного. Я лежал в мамином кабинете, приходили серьезные профессора из разных областей медицины, хотели удостовериться, что это аппендицит, старательно жали мне в это место, отпускали, убеждались. Боль, конечно, была, их было человек 20. В общем, они намяли все так, что у меня начинался перитонит, и операцию уже надо было делать как можно быстрее.
— Вы уехали учиться в Германию в 1992-м. Насколько здесь тогда было все плохо или хорошо?
— Честно скажу, быт выглядел неплохо, все-таки мы из интеллигентной семьи, мама была доктором, отчим — профессор в военно-инженерной академии. Мы жили скромно, как весь советский народ, но никогда не голодали. Зарплата на тот момент была смешная, но нам помогала предпринимательская жилка. Мы создали компанию, которая занималась частным туризмом. Есть такие люди, air-fans, кто увлекается фотографией самолетов. Для них самолет — живое существо. Один и тот же самолет, увиденный и сфотографированный в разных аэропортах страны или в разные моменты- на взлете, на посадке, на рулении, — для них счастье, уникальная ситуация. При этом самолет должен быть идеально освещен, повернут в оптимальном ракурсе.
В Российской Федерации для таких людей образовалась просто идеальная ситуация: Союз развалился, и появилось около ста авиакомпаний, многие из которых состояли, честно говоря, из одного-двух самолетов, но в разных раскрасках и с разными названиями. И мы этих любителей авиации возили по России, чтобы они фотографировали, а нам этот частный туризм очень помогал в то время.
— Почему вы не остались работать в Германии или США?
— Знаете, я в первые два-три месяца в Германии получил стойкое ощущение, что оттуда не уеду никогда. Тем более это было прекрасное время для самой Германии — у меня была стипендия в немецких марках, которые тогда были сильной валютой, я жил в служебной квартире, до работы было 30 секунд пешком. Волшебные условия: Мюнхен, велосипед, сами баварцы — прекрасные, спортивные люди с отличным чувством юмора. А потом начинаешь вникать. Это как в старом анекдоте про посещение ада — «не путайте туризм и эмиграцию». У меня были идеальные условия только потому, что я имел четкий статус «врач-гость». Это означало, что у меня были особые условия: без проблем был признан мой диплом, кандидатская диссертация, мне дали повышенную стипендию, выделили служебную квартиру и т. д.
— Как только ты становишься эмигрантом, ты становишься человеком другого сорта. Я это хорошо понимаю, это как если бы вы или я очень долго строили свою квартиру, сделали бы ее очень комфортной, а потом кто-то бы приехал и сказал: «Не против, если я поживу?» В лучшем случае вам скажут: «Живи, конечно, но, наверное, лучше в коридоре». Как эмигрант ты натыкаешься на огромное количество сложностей: нужно сдать экзамены, подтвердить диплом и кандидатскую степень. Мне этого делать было не нужно, потому что я со временем ясно понял, что я вернусь в свою страну. И у меня остались прекрасные отношения с коллегами из Германии, мы можем в любой момент поговорить сейчас, часто общаемся, потому что я никогда не претендовал на жизнь в Германии. И потом, я так же четко понимал, что Россия — моя родина, здесь говорят на родном мне языке, и я люблю Москву, меня с ней многое связывает — все связывает.
— Как выглядит ваш день при условии, что вы одновременно и один из самых востребованных хирургов в России, и, очевидно, занимаетесь административной работой в клинике?
— Оперирую я много, я всегда мечтал много оперировать. Вообще люблю операционную, потому что там ты отключаешь мобильный телефон и полностью концентрируешься, отходишь от всего сумбура, который остается за дверями. Оперирую по понедельникам, средам и пятницам, 7–8 часов в день до 5–6 операций. Есть операции, которые идут 2–3 часа, есть 30–40 минут. От продолжительности зависит их количество за день.
Во вторник и четверг консультирую, до 40 человек в день. Но надо понимать, что мне помогают мои молодые коллеги, я бы не смог в одиночку дать так много качественных консультаций. Под словом «качественные» я имею в виду то, что есть возможность вникнуть в каждый случай каждого конкретного пациента и найти именно для него оптимальное решение. То есть мне готовят снимки, я общаюсь с пациентом, ставлю диагноз и определяю тактику лечения. Ассистенты потом занимаются оформлением.
— От чего зависит, кто будет оперировать: вы или кто-то другой?
— Если человек обращается с просьбой об операции лично ко мне, я стараюсь не отказывать. Просто существует лист ожидания, и я его настраиваю на те сроки, которые существуют, поскольку у меня есть семья и есть необходимость в отдыхе. Если человек готов ждать, он попадает ко мне на операцию. Если хочет срочно — к моим старшим врачам. Если операция нужна срочно, но сделать ее могу только я — то, конечно, делаю я, приходится как-то сжимать время: начинаем раньше обычного, заканчиваем позже обычного. У меня очень хорошие молодые коллеги — ассистенты на операциях, и у нас потрясающий оперблок, анестезиологи и операционные сестры. Без всех них настолько интенсивный график моей работы был бы практически невозможен.
— Вы хоть раз жалели, что вернулись, а не остались работать за рубежом?
— Нет. Ни разу не пожалел. Бывает, думаешь, что какие-то вопросы в той же Германии можно было бы решить гораздо быстрее, чем здесь. Но это происходит не всегда, есть масса ситуаций, которые, наоборот, в России разрешаются быстрее и логичнее. Думаю, что в любой стране, если ты хочешь хорошо жить, ты должен хорошо и много работать.
Больше текстов о смешанных единоборствах на «Матч ТВ»:
- Кто такой Хабиб Нурмагомедов. Биография от «Матч ТВ», где есть деньги, драки и врач Бекхэма
- Ее голос Хабиб слышит в последние минуты перед боем. Кто написал песню, под которую Нурмагомедов выходит драться?
- В ММА дерутся бойцы с лишним весом. Что об этом говорят тренер и диетолог
- Взвешивания в ММА — что это такое?
- «Не больно, но чувствуешь, что нос ушел в сторону». Боец UFC Яна Куницкая рассказывает про свой перелом
- Как ломают уши в ММА, вольной борьбе и за 1500 рублей с анестезией
