- В 21 год Миглиниекс сменил рижский ВЭФ на ЦСКА, но вскоре был пойман с валютой и отстранен от баскетбола на год
- Вернувшись, он выиграл с советской сборной Олимпиаду в Сеуле
- Сейчас Игорс тренирует в Китае, его клуб «Гуандун Саузерн Тайгерс» не прекращал тренировки даже в разгар коронавируса
- После нескольких месяцев без игр контракты приостановили, и Игорс вернулся домой, где всегда приятно вспомнить детство
«Если бы родители не добились моей реабилитации, закончил бы с баскетболом в 15 лет»
— Как занялись бальными танцами?
— Кажется, мама повлияла. Она полька, выписывала польские журналы и прочла там, что где-то танцуют не в брюках и пиджаке, а в комбинезоне — и сшила мне такой же. С семи до одиннадцати лет я с партнершей постоянно боролся за места в первом тройке, а, когда вышел в новом прикиде, мы вынесли всех в одни ворота. С тех пор все в Латвии стали шить такие комбинезоны.
От природы я не такой суператлет, как Марчюленис или Волков, и танцы мне очень помогли в баскетболе. Внутренние мышцы, которые сейчас все развивают, постоянно задействованы в танцах — например, когда держишь партнершу. Помню, в пятнадцать лет я подвернул в игре голеностоп, и доктор, взглянув на ногу, поразился: «Ты что, балетом занимался?» У меня был очень правильный голеностоп. Все-то бегают как медведи, а я привык в танцах прямо ставить пятку. Это и при прыжках помогало.
— Как все успевали?
— С первого класса носил после школы две сумки: сначала бежал на баскетбол, потом на танцы — в замок, где сейчас живет президент Латвии. А вечером играл во дворе в футбол или хоккей. Потом для повышения танцевального уровня требовалось брать уроки балета и ездить за границу. Баскетбольная карьера тоже развивалась, и совмещалось стало трудно.
— Как выбрали баскетбол?
— Повлияли важные танцевальные соревнования, где отбирали тех, кто поедет в Европу. После шести танцев мы шли вторыми, оставались простые для нас полька и вальс, но после восьмого танца мы вдруг откатились на девятое место. Всегда были в тройке, а тут не попали даже в восьмерку финалистов! Слишком подозрительно — наверно, какие-то блатные дела. Меня это так задело, что я извинился перед партнершей и полностью ушел в баскетбол, к которому и так склонялся.
— Ваш отец был суперзвездой рижского ВЭФа. Как это влияло на вашу карьеру?
— Для меня он суперзвезда, но лидерами ВЭФа все же были игравшие в сборной Муйжниекс, Валдманис, Круминьш, Юргенсон и Калныньш. Отец блистал в Лиепае, но после перехода в ВЭФ был где-то седьмым игроком. Когда добавились еще и звезды рижского СКА, вообще стал тринадцатым. При этом у отца был неповторимый стиль, за который его называли Дженкинсом — в честь какого-то американского баскетболиста.
На меня влиял не статус отца в команде, а его любовь к баскетболу. Он смотрел все мои игры и игры моего младшего брата Раймондса. Сейчас не пропускает матчи внуков — в восемьдесят один год! Уверен, по числу увиденных игр он первый в Латвии. Еще отец следил, чтобы я тренировался и избегал звездной болезни. Она могла начаться летом, когда сезон закончился, ты вернулся из-за рубежа, привез товар, продал, заработал. Но у меня не было времени на глупости, потому что сразу начинались тренировки.
— Отец помог, когда в пятнадцать лет вы нарвались на дисквалификацию?
— Да, это был уникальный случай. Мы возвращались с союзного финала в Алма-Ате, и в аэропорту произошел инцидент с продавщицей в киоске. Она отказалась разменять мне деньги. Слово за слово — дошло до того, что она меня побила и поцарапала. Моего друга забрали в милицию, чуть не избили, но та женщина закричала: «Нет, это не тот!» В итоге она обвинила меня в оскорблении ветерана, приурочив это к девятому мая. Меня осрамили в газетах, отстранили от баскетбола и написали родителям на работу.
Они спросили меня: «Как было на самом деле?» Привыкли, что я изворачиваюсь, когда натворю фигню, и сначала мне не верили. Но я убедил их в своей невиновности. Потом родители бегали, копали и выяснили, что ту женщину выгнали из школы за то, что она била учеников. Из-за психических отклонений запретили работать с детьми, и она устроилась в аэропорт. Если бы родители тогда не добились моей реабилитации, я бы закончил с баскетболом.
«Казалось, что в ВЭФе меня душат, держат»
— Вместо этого в семнадцать лет заиграли в высшей лиге. Как так вышло?
— С Сабонисом и Волковым, моим партнерами по юниорской сборной, мы зашли в вышку почти одновременно. Тренер ВЭФа Валдманис поверил в меня и поставил в стартовую пятерку. Ну, и я не подвел: в семнадцать лет набирал в среднем по двадцать очков, хотя тогда, кажется, еще даже не ввели трехочковые. С Валтерсом и Екабсоном (потом еще Карлис Муйжниекс добавился) мы играли лихо, как сейчас «Голден Стэйт». Были в хорошем смысле пофигистами — любого могли обыграть.
— Как вас встретил Валтерс?
— Сначала хорошо ко мне относился, а потом ему стало неприятно, что раньше все газеты писали про него, а теперь — про этого семнадцатилетнего. Все знают, что он хотел быть единственной звездой — это, конечно, мешало команде. Но именно Валдис — основоположник быстрого стиля, в который сначала заиграли другие баскетболисты ВЭФа, а потом и другие команды.
— Кого считали главным соперником?
— Вильнюсскую «Статибу», нашего прямого конкурента. С «Жальгирисом» игралось труднее, хотя и в Каунасе помню сумасшедший матч: они подолгу комбинировали, забивали, трибуны взрывались, а мы отвечали быстрой атакой — за три-четыре секунды — и сравнивали. И так четыре раза подряд. Они нам — мы им. Трибуны с каждым разом хлопали все тише. Это был такой кайф — не давать им наслаждаться своим превосходством.
— Чем запомнился молодежный чемпионат мира-1983 в Испании?
— У нас сложилось феноменальное поколение — Сабонис, Марчюленис, Волков, Тихоненко, Сокк. Три года не проигрывали. А в финале чемпионата мира уступили американцам, которых превзошли в группе. Было очень больно. Тренеры слишком строго ориентировали нас на Сабониса. Даже если я свободен, а вокруг Арвидаса, как пчелы, кружат соперники — нужно отдать мяч ему. Сабас уникален, MVP того чемпионата, но играть в финале только через него было ошибкой.
— Когда вас впервые позвали за рубеж?
— В 1980 году, когда мы со сборной шестнадцатилетних играли в Нью-Йорке. Я тогда плохо говорил по-английски, но понял, что звали в американский колледж. Предлагали сбежать, пропасть. Я не мог этого сделать — семья-то осталась дома. Думаю, правильно отказался — иначе не стал бы олимпийским чемпионом, не приобрел бы всех нынешних друзей.
— «Жальгирис» вас приглашал?
— Кажется, был такой разговор. Вроде они хотели меня, но сейчас уже не вспомню — наяву это было или во сне. Я бы с радостью поиграл бы в одном клубе с Сабонисом, Куртинайтисом, Хомичюсом и Йовайшей, но реальность оказалась другой.
— Как попали в ЦСКА?
— В ВЭФе мне стало психологически трудно. Я бы никуда не уезжал, но на меня давило, что не расту, что меня держат под куполом. Я тогда провел за год девять сборов со сборной, но перед Универсиадой-1985 из Латвии не прислали мой заграничный паспорт, и я не полетел в Японию. Мне казалось, что меня душат, держат. Как любой азартный спортсмен, я хотел стать лучшим, а меня отодвинули в тень. Тренер сказал: «Тебе не надо бросать по кольцу. Ты разыгрывающий». И это только одна из проблем. Их было много.
Я не мог раскрыться в Риге и рад, что попал к Гомельскому в ЦСКА. Дело не только в том, что я играл и тренировался с Лопатовым, Таракановым, Ткаченко и другими мастерами. Я вырвался из сравнительно маленького мира, поиграл в еврокубках, прошел жизненную школу, встретил прекрасных людей — врача Авраменко, массажиста Барчо… ЦСКА — жесткий клуб: внутри команды каждый бился за свое выживание (всякими путями), а в играх — друг за друга.
— С кем подружились?
— Я жил в съемной квартире с Тихоненко, но с ним мы и до ЦСКА были знакомы, а именно в Москве меня многому научил Виктор Панкрашкин. Самый светлый наш баскетболист. В духовном смысле опережал нас всех. Умница и на площадке, и в жизни. Взял, например, шефство над Валерой Гоборовым, который, приехав из Киева, строил из себя звезду, выделывался. Благодаря отеческой заботе Панкрашкина Гоборов через год стал нормальным парнем. Со своей жизненной мудростью Виктор не участвовал во внутрикомандной борьбе. При этом много шутил и позволял шутить над собой.
— Как, например?
— Однажды Панкрашкин выбросил старые кеды. Я взял их, что-то написал ручкой, положил в коробку и отправил ему же. Получив повестку, Витя пошел с ней на почту, забрал посылку, притащил ее домой, открыл — а там его старые кеды. Он сразу понял, кто прислал. Мы шутили благородно, любя друг друга.
Подкалывал я и Ткаченко, но это было опасно — в ответ он мог не рассчитать силу и шутя вырвать тебе руку.
— Почему Панкрашкин прожил лишь тридцать пять лет?
— Василий Авраменко уговаривал его лечиться от туберкулеза, но Витя говорил: «Мой Валерчик меня уже заждался». Гоборов ведь в двадцать три года погиб в автокатастрофе. По словам врача, Виктор обещал лечь в больницу, но так туда и не поехал.
До сих пор, задумываясь о жизненных проблемах, я вспоминаю уравновешенность, честность, собранность Вити. В этом он был примером для нас и в ЦСКА, и в олимпийской сборной. Мы и побеждали потому, что у нас не было гнилых людей, тянувших команду на дно.
«На меня настучали. Я кому-то мешал»
— Ваша дисквалификация в 1986 году связана с поездкой в Америку?
— Да, у всех была валюта, но настучали на меня и Белостенного. Получилось глупо — я был на пике, стал лучшим разыгрывающим сезона, стучался в первую пятерку сборной, был задрафтован «Атлантой», но вместо Америки оказался на допросе в подвале КГБ.
Наверно, нужно было сконцентрироваться на баскетболе и не брать с собой деньги, забыть о бизнесе, покупках, но в то время казалось, что без этого нельзя. И все же я бы ничего не изменил в своей судьбе. Всегда кажется, что мы заслуживали чего-то большего, но я слишком ценю то, что имею сейчас (семья, друзья), чтобы сожалеть о прошлом. Кто знает, было бы у меня все это без уроков, которые преподавала жизнь.
— Почему настучали именно на вас?
— Потому что я мешал кому-то по жизни, по баскетболу. Пограничник сразу сказал: «На вас написано письмо, поэтому проверяем досконально».
— На допросах выясняли, где взяли валюту?
— Конечно. Если б я сдал людей, у которых купил доллары, у них были бы очень большие проблемы. Я этого не сделал, хотя допросы были очень неприятные и жесткие. Да, я нарушил тогдашние законы, но ничего не своровал, никого не обманул.
Как военнослужащий я оказался в части. Тренироваться запретили, но потом я добился, чтобы меня пускали в зал с двенадцати ночи до пяти утра. Однажды начальник ЦСКА задержался на работе и в час ночи заметил свет в тренажерном зале. Хотя мне нельзя было там находиться, он отнесся по-человечески и ничего мне не сделал.
Я бешено работал: по утрам бегал два часа. Кроссы, скакалка. После такого психологического удара был безжалостен к себе — занимался всегда, когда была возможность. Вернувшись в команду, был сухой и быстрый, как легкоатлет.
— Сколько не играли?
— Меня отстранили после первого тура, а простили в конце чемпионата. В финале с «Жальгирисом» я еще не мог играть, но меня хотя бы пустили на трибуны «Лужников». На самый верх, чтоб никто не видел.
Гомельский хотел оставить меня в баскетболе и помог вернуться. Многое для этого сделал. Возможно, в силу молодости я не осознавал, как это важно — заслужить хорошее отношение такой сильной личности, попасть в его систему, делать с ним общее дело.
— Как себя чувствовали, когда перед Олимпиадой игроки выбирали, кого оставить в сборной — вас или Валтерса?
— Когда мне говорят про те выборы, я даже не помню, чтобы сидел и ждал какого-то голосования. Возможно, Гомельский устроил как-то так, чтобы мы с Валдисом погуляли, а игроки в это время проголосовали. Не знаю. Знаю только, что Гомельский хотел видеть в Сеуле сильный, морально сплоченный коллектив. Дисквалификация отодвинула меня от лидерских позиций в сборной, но я был хорошим позитивным помощником.
— Какая игра Олимпиады больше запомнилась?
— Самый эмоциональный момент — когда Гомельский выпустил меня на концовку полуфинала с Америкой. Я горжусь тем, что тренер был настолько уверен во мне, запасном, что выпустил в решающий момент Олимпиады. Надо было удержать мяч, и Гомельский верил, что я его не потеряю. Я не боялся, хотя войти в такую игру со скамейки психологически очень сложно. Что я мог сделать на последней минуте? Ничего грандиозного — только не засрать. Гомельский дал мне шанс не испортить все, чего добилась сборная, — и я не испортил. Потом — финал с Югославией, бешеная радость, веселье.
— Как вас потом встретили в Риге?
— После моего ухода в ЦСКА пара человек организовала кампанию против меня. Подговаривали журналистов писать обо мне неприятные вещи. Так что после Олимпиады меня дома никак не премировали и не благодарили.
«Политики поливали меня грязью. Родители очень переживали»
— Перед Олимпиадой-92 вы объясняли решение играть за Объединенную команду, а не Латвию, тем, что это ваш последний шанс попасть в НБА.
— Это одна из причин. Основная — я полтора года готовился к той Олимпиаде с Волковым, Тихоненко, Белостенным, Гориным, Ветрой, Базаревичем. Мы сплотились, и я не мог спрыгнуть с корабля. Говорят, что со мной и Ветрой Латвия прошла бы отбор на Олимпиаду, но попасть в четверку лучших в Европе было не так легко. Латвия и с нынешними звездами этого не добилась. А тогда латвийская сборная даже нормально не тренировалась. Так зачем мне туда ехать? Постоять под флагом? Я решил, что лучше представлю Латвию на Олимпиаде в составе Объединенной команды — на моей форме указывалась родная страна. Политики использовали это против меня: «Мы герои, а он — предатель».
— В Барселоне вы дважды сыграли с Литвой — в группе и за третье место. Что больше запомнилось?
— В первой игре побил рекорд Олимпиад — одиннадцать перехватов. Для меня это был очень удачный матч. А к игре за третье место мы подошли психологически убитыми после проигрыша хорватам в полуфинале. Это самое болезненное поражение в моей жизни. Ни тренер Селихов, ни игроки не могли собраться на матч с Литвой. Честно скажу, хоть я и выложился на сто процентов, мне было не жалко, что победила Литва. Все равно мы после игры вместе гуляли. Хомичюс, Куртинайтис, Марчюленис, Сабонис — это же наши ребята.
Вот если б мы выиграли у хорватов, а Литва стала третьей, мы бы стояли на пьедестале рядом с Dream Team. С каждой стороны — чемпионы Сеула. Это было бы очень красиво. Жаль, что не вышло.
— Переломный момент полуфинала с Хорватией?
— Много говорили про смазанные штрафные Волкова на последней минуте. Саша из-за этого сильно переживал, но ведь в оставшееся время хватало и других моментов. Был неудачный подбор, а за девять секунд до конца свистнули фол против Петровича, которого не было. Я в том эпизоде точно не нарушал правила, а Бережной, которому дали фол, — тем более, потому что стоял еще дальше. Но Петрович в первом тайме много мазал, бесился, душил судей — наверно, это сработало.
В конце на Горина, бросавшего из-под кольца, налетел Раджа, но фол не дали. Всего за последние пятьдесят секунд было одиннадцать моментов, сработавших против нас. Мы всю игру вели и проиграли. Было настолько больно, что я с тех пор ни разу не пересматривал тот матч.
— Вы несколько раз пытались закрепиться в Америке. Почему не вышло?
— Летом 1990-го попал во Всемирную баскетбольную лигу, где были Джон Старкс, Марио Эли, Винсент Эскью. Лига для работяг — каждый фигачил сам за себя. Я был в числе лучших по ассистам и в топ-20 по подборам. Пробился на All Star Game. Из двадцати ее участников восемнадцать подписали контракты в НБА, а я уехал домой, потому что не имел нужного агента.
При этом думаю, что американский стиль подходил мне как разыгрывающему даже больше, чем европейский. После Барселоны поехал в тренировочный лагерь «Клипперс», рубился вовсю и устроил тренеров. Со мной хотели подписать контракт, но не смогли обменять задрафтованного игрока и освободить мне место.
— Вскоре появился новый шанс?
— Нам с Ветрой прислали из НБА одинаковые двухлетние контракты. Ему с «Миннесотой», мне — с «Шарлотт». Первый год — сто пятьдесят тысяч долларов. Второй — двести пятьдесят. Мы их подписали и отправили в Америку. Но Ветре было двадцать четыре года, а мне — двадцать восемь. Руководство «Шарлотт» вдруг заявило агенту: «Давай этого старенького еще раз проверим».
Надо было ехать на просмотр в октябре, после старта европейского сезона, а у меня уже были конкретные приглашения из Германии и Израиля. Что делать — цепляться за призрачный шанс или впервые в жизни получить гарантированный контракт с европейским клубом (раньше-то я играл только в Союзе и несколько месяцев в ВБЛ)? Рядом не нашлось человека с подобным опытом, а сам я после долгих сомнений выбрал Германию.
— Но больше предлагали в Израиле?
— Да, «Хапоэл» давал миллион долларов за три года, но нужно было получить израильское гражданство. Перед этим политики поливали меня грязью за то, что не сыграл в олимпийском отборе за Латвию. Родители очень из-за этого переживали. Если бы я в той ситуации еще и гражданство сменил, окончательно стал бы для политиков предателем. Я устал от неспортивных заморочек и предпочел скромный контракт в Брауншвейге.
— Ярчайший эпизод за два года в Германии?
— Зимой 1993-го меня сразил какой-то страшный вирус. Три дня лежал с температурой тридцать девять, потел, потерял шесть килограммов, но через день была игра с берлинской «Альбой». Их предупредили, что я «мертвый», но я вышел и налегке выдал такой матч, что «Альба» предложила мне контракт на следующий сезон. Для меня это был бы шаг вперед: все-таки «Альба» — топ-клуб. Но туда пришел Светислав Пешич и взял вместо меня серба.
— В 1995-м вы вернулись в ЦСКА. Почему вскоре уехали?
— При подготовке Еремин устроил страшные тренировки. В проверочных играх я был в функциональной яме. Из-за лимита на иностранцев меня не оставили в команде. Вернулся в Латвию, через две недели пошла отдача от тренировок Еремина, и я заиграл, как бог.
«Я был почти в эпицентре коронавируса»
— Во второй половине девяностых вы сменили четыре страны — Литву, Македонию, Болгарию и Швейцарию. Где было интереснее?
— В Литве. С Хомичюсом и молодыми ребятами играли в классный быстрый баскетбол и заняли историческое для «Олимпаса» второе место. В болгарском «Черном Море» я был самый высокооплачиваемый игрок, но посреди сезона деньги закончились. Зато потом в македонском «Вардаре» я кайфовал от полных залов — на каждой игре по пять тысяч.
— В промежутке между этими странствиями вы тренировали Латвию на Евробаскете-1997. Почему не играли?
— На тренировках участвовал десятым игроком, но латыши же дисквалифицировали меня за ту историю с Олимпиадой, так что я тренировал, а играть не мог. Тогда у нас почти все игроки представляли латвийские клубы, и не хватило опыта для борьбы с Югославией и Италией, будущими финалистами. Да и мне недоставало тренерских знаний. Были азарт и энергия, но этого мало.
— Что за бизнес затевали с немецким партнером?
— Благодаря знакомым художникам делали рекламные вывески — магазинам, банкам. В этом бизнесе я выбрался на третье место в Латвии, но уехал играть в Литву, и партнеры все разворовали. Вернулся уже к разбитому корыту. Чтобы не влипнуть ни в какие дела, пришлось все быстро закрыть. Я привык, что в баскетбольной команде все друг за друга. А в бизнесе — каждый сам за себя.
— Ваша первая тренерская работа в России — тульский «Арсенал». Позитивный опыт?
— Тула была хмурым городом, и я с радостью оживил там спортивную жизнь. Правда, было неудобно менять на тренерском посту моего друга Анатолия Мышкина, но он знал, что моей вины в его уходе нет, поэтому мы сохранили теплые отношения. С «Арсеналом» выиграли, что могли, вышли в плей-офф, гендиректор Фурсов предложил новый контракт, но сменилась власть, и баскетбол в Туле закончился.
— В питерском «Спартаке» вас злили иностранцы?
— Только хорват Дамир Маркота. У него были проблемы с головой. Остальные-то иностранцы классные, но у нас выпали из-за травм лидеры, к тому же в некоторых городах тогда работали с судьями — это не способствовало нашим победам. Под конец мы вроде разыгрались, и я бы остался в Питере, но «Спартак» наконец-то договорились с Женей Пашутиным, которого звали еще до меня, и я уехал.
— Почему ваш брат Раймондс не закрепился в ЦСКА?
— Просто не вписался. Так-то у него была лучшая передача в Европе. В 1996-м стал лучшим распасовщиком сезона в NCAA, играя за семидесятую по рейтингу команду. У меня и сейчас мурашки по коже, когда вспоминаю его уникальный пас. Брат здорово проявил себя на Евробаскете-2001, где Латвия стала восьмой, но в тридцать два года закончил из-за травмы бедра.
— Что с вашей баскетбольной школой?
— Открыл ее в тридцати километрах от Риги, потом появился филиал. Я занимался этим даже в минус себе. Нравилось смотреть, что в городках, где раньше спортом не интересовались, занимаются почти триста детей, получают шанс молодые тренеры. Но вмешались неспортивные интересы, и городские думы отобрали у меня обе школы. Из-за этого мой девятилетний сын в этом году не занимается баскетболом.
— Остальные дети играют?
— Старший сын — во второй итальянской лиге. Другой, девятнадцатилетний, поехал бы, скорее всего, на молодежный Евробаскет, если бы не пандемия. Двенадцатилетний сейчас активно тренируется. Про шестнадцатилетнюю дочь говорят, что она талантливая баскетболистка, но пока неясно, хочет ли она играть профессионально. А шестилетняя дочь еще мала для баскетбола.
— Вам самый успешный тренерский период — на Кипре?
— Да, с АЕЛ (Лимасол) два года подряд стал чемпионом. В еврокубке обыграли «Виртус», «Виллербан» и «Эстудиантес» — просто вау. Сумасшедшие болельщики прыгали от радости в бассейн, гоняли на мотоциклах с горящими файерами — благодаря им дома мы вообще не проигрывали, они просто убивали соперников психологически. Меня признали лучшим тренером Кипра — среди всех видов спорта.
— Впервые вы работали в Китае в 2005-м, когда помогали Казлаускасу в сборной. Как там с тех пор изменился баскетбол?
— Они сделали шаг вперед. Вкладывают большие деньги, каждый день показывают матчи НБА по телевидению, устраивают на играх яркие шоу, собирают полные залы. Правда, в китайской лиге жесткий баскетбол — иностранцам поначалу трудно.
— Как работалось в Китае в начале 2020-го?
— Я был почти в эпицентре коронавируса. Но в Дунгуане так грамотно с ним боролись, что я не столкнулся с проблемами. Мы даже тренировки не прекращали. Сорок-пятьдесят человек (игроки, тренеры, переводчики, повары) жили между домом и залом. С посторонними не контактировали — в Дунгуане девять миллионов жителей, но все сидели дома. Другое дело, что с января матчи прекратились, клубы не зарабатывали, и десятого апреля лига приостановила действие контрактов. Обещали, что возобновят их, когда сезон продолжится. Сегодня мне сообщили, что вроде как это произойдет через несколько недель.
Читайте также:
- Римас Куртинайтис: «Сказал игрокам: «Заберите мою зарплату и поделите ее»
- Хейно Эйден: «Гомельский сказал: «Ты первый баскетболист, кто после свадьбы играет лучше»
- Евгений Кисурин: «Работал охранником в больнице — через год позвали в «Чикаго Буллз»
- Хосе Бирюков: поножовщина в Москве, школа у психушки и работа с оскароносной актрисой
