Хейно Энден, эстонский игрок команды, которую Гомельский считал лучшей в своей тренерской карьере, вспоминает:
Годы в больнице и попадание в сборную из таллинского «Калева»
Победу на чемпионате мира, бойкот Олимпиады и суперфиналы с «Жальгирисом»
«Лежал в палате с русским ровесником, и мы учили друг друга языкам»
— У вас дома сейчас есть возможность играть в баскетбол?
— Во дворе есть корзина. Играю с младшим сыном. Ему одиннадцать, и он сейчас как раз занялся баскетболом.
— Ваши родители тоже были баскетболистами?
— И отец, и мать, так что я торчал в зале почти с рождения. Отец потом стал судьей всесоюзной категории, работал на матчах чемпионата СССР, а позже тренировал женскую юниорскую сборную Эстонии — у него играла будущая жена президента Леннарта Мери.
— Отец был такой же высокий, как вы?
— 185 см. Я его перерос на 15 см, потому что он меня очень хорошо кормил, ха-ха. Отец был директором продовольственного магазина. При этом в мои баскетбольные дела, когда я рос, не лез. А вопросы об игре парировал так: «У тебя есть тренер — он и ответит».
До восьми лет я играл только у самодельной корзины в деревне у бабушки с дедушкой и в зале, где судил отец, а потом наш класс посетил мой первый тренер (ему было всего восемнадцать) и позвал в баскетбольную секцию. Пошли все, а через две-три недели из моего класса остался только я.
— Как вы из «Калева» пробились в юниорскую сборную, с который выиграли чемпионат Европы?
— Попасть в любую советскую сборную было неимоверно сложно. Помню, в девяностые мы гуляли со Стасом Ереминым по финскому лесу около базы, где я организовал сбор ЦСКА, и он спросил: «Ты когда-нибудь задумывался, из какого количества людей нас с тобой отбирали?» Я признался, что нет, но с тех пор часто об этом размышлял. Недавно в фейсбуке* выложил фотографию сборной 85-го года, и мой финский друг, всю жизнь связанный с баскетболом, написал: «Только попасть в такую компанию — охренительное достижение».
У меня была дополнительная сложность — в 74-м обнаружили туберкулез. Запретили тренироваться и велели провести год в больнице. Обещали: «К весне 75-го все будет нормально». Но ничего нормального не было — я провел в больнице три года.
— Почему так долго?
— Никак не могли вылечить, потому что все ресурсы организма были направлены на бурный рост. В первый год вообще не выпускали из больницы, во второй и третий — пускали домой на выходные и летние каникулы. Кстати, я лежал в палате с русским ровесником, и мы учили друг друга языкам. Он пытался говорить со мной на эстонском, а я с ним — на русском, который немного освоил, гоняя в футбол во дворе.
— Туберкулез мешал потом играть в баскетбол?
— У меня очень большой объем легких, так что нет. Я вышел из больницы 13 июня 77-го, но еще весной меня выдергивали на юношеские турниры. Через месяц знакомый тренер взял меня на сбор талантливых эстонских баскетболистов, еще через месяц я попал на сбор таллинского «Калева», а в ноябре поехал в Ессентуки на сбор юниорской сборной СССР.
Ехал с мыслью: «Ну какой из меня сборник через полгода после туберкулезной больницы? Ладно, посмотрю на настоящих мастеров и вернусь». Поселился в номере с Хомичюсом, стал тренироваться и почувствовал, что справляюсь. Тот сбор дал мне сильный толчок.
— Потом на победном чемпионате Европы я подружился с будущей звездой итальянского баскетбола Роберто Брунамонти. После финала позвал его на банкет в нашу гостиницу.
— Как тратили первые баскетбольные деньги?
— Угощал друзей, из-за границы вез сувениры родителям, сестре, детям знакомых. Гомельский однажды написал в «Советском спорте», что в Америке все набирали товары на продажу, а юный Энден — подарки. Я еще был неопытным бизнесменом — потом-то освоился, привозил пластинки и продавал (за них очень хорошо платили), предварительно переписав на кассеты.
С деньгами связан еще один эпизод. Летом 79-го тренер «Калева» Аугуст Сокк установил мне стипендию 180 рублей: «Но, поскольку ты еще молодой и неосновной игрок, половину раздашь старшим». — «Хорошо». После этого я здорово сыграл в Кубке Балтики против финнов, шведов и латышей, и по пути на последнюю тренировку перед первым туром чемпионата СССР в Таллине Сокк подсел ко мне в автобусе: «Я не могу отнять у тебя половину. Ты уже в первой пятерке».
«Говорят, в выходные ты пил и гулял с проститутками»
— Как к вам относился Гомельский?
— Он открыл в моем лице новый тип баскетболиста — двухметрового универсального защитника. После Спартакиады-1979, где я стал лучшим молодым игроком, Гомельский взял меня со сборной в Америку. Мне девятнадцать, вокруг звезды — Белов, Еремин, Жигилий, — но Гомельский, специально создавая молодым комфортную обстановку, вложил в меня уверенность, и я, по его отзывам, отыграл неплохо.
Он просил меня постоянно делать то, что я и так больше всего любил, — играть на команду («Сынок, подкорми больших») и держать лидера соперников. Правда, первый крупный турнир, на который я должен был ехать, пришлось пропустить — за четыре дня до чемпионата Европы-81 я подвернул ногу на тренировке в Новогорске.
А в 83-м, когда в Эстонии уже знали, что я перехожу в ЦСКА, Гомельский впервые вызвал меня в свой кабинет на сборе в Сухуми: «Хейно, нам позвонили из Таллина — говорят, в выходные ты пил и гулял с проститутками». — «Вы знаете меня четыре года. Решайте сами, правда это или нет».
Наутро Гомельский подошел ко мне: «Сынок, не волнуйся. Я тебя знаю и тебе верю». Он относился к игрокам, как отец, и выручал из любых сложных ситуаций. Накануне он просто проверял, буду ли я оправдываться. А за что? Выпивали-то все, но знали меру — я позволял себе лишь бокал шампанского (еще тренер «Калева» советовал: «Когда идешь в бар — предупреждай меня заранее. А то другие названивают и говорят, что ты гуляешь»).
— Гомельский доверял мне и как игроку — когда я потянул заднюю мышцу бедра, дал передышку, чтобы сберечь для важных матчей. У нас были честные и хорошие отношения.
— Самый памятный его комплимент в ваш адрес?
— В 1986 году я женился на гимнастке Гале Белоглазовой и следующий сезон отыграл очень хорошо. Гомельский сказал: «Ты первый игрок в моей тренерской карьере, кто после свадьбы играет лучше. Остальные сдают как баскетболисты, потому что отвлекаются на семью».
— Звонок Гомельскому из Таллина — месть за ваш уход из «Калева» в ЦСКА?
— Скорее всего, да. Зависть и все такое. Меня звали в ЦСКА с 1981-го, но я хотел помочь «Калеву» и оставался (из-за туберкулеза была отсрочка от армии). А после перехода мне полгода не звонили из Эстонии. Только увидев, что играю в стартовой пятерке, оттаяли.
Я всегда привожу в пример финского хоккеиста Яри Курри — он в юности уехал в НХЛ и почти не играл за сборную, но на родине его все равно считают героем: когда игрок поднимается на более высокий уровень, надо хвалить, а не критиковать.
Скажу больше: не перейдя в ЦСКА в 1981-м, я много потерял в баскетбольном развитии. На тренировках «Калева» уровень сопротивления был гораздо ниже, чем в ЦСКА. Меня никто не мог удержать — было так легко, что самому становилось противно. Чтобы не деградировать, я был обязан покинуть Таллин.
Кстати, меня очень хотел и «Жальгирис». Особенно уговаривали Хомичюс и Йовайша. Обещали устроить в какие-то литовские войска. Я ответил: «У вас очень хорошая команда, но если я к вам перейду, начнется война между Москвой, Эстонией и Литвой. Будет неприятная ситуация». К тому же в ЦСКА меня позвали раньше.
— В первые армейские сезоны мне повезло, что рядом был такой умный разыгрывающий, как Еремин. Он видел, чей сегодня день и на кого надо играть.
— Как осваивались в Москве?
— Сначала меня поселили в общежитие на Песчаной, но мне там не очень нравилось. К тому моменту я уже подружился на сборах с Игорем Ларионовым, который хорошо знал директора гостиницы «Украина», и я часто ночевал там после поездок — мне делали скидку. Потом уж я получил квартиру в Строгино.
К слову, в Архангельском и Новогорске я много общался и с другими хоккеистами — Фетисовым, Макаровым, Быковым… Баскетбол и хоккей похожи по структуре, так что нам было о чем поговорить. Когда переехал в Финляндию, Владимир Юрзинов звал меня на тренировки ТПС, а после я помогал c переводом Анатолию Богданову (он не знал финский, а половина его игроков — английский).
— Владимир Гомельский писал, что тренер ЦСКА Юрий Селихов давал игрокам больше свободы, чем Александр Гомельский. Правда?
— Да, в ЦСКА был тренерский совет, в который входили пять-шесть игроков (Ткаченко, Лопатов, Тараканов, Волков, Тихоненко и я). И в каком-то году утреннюю тренировку сделали добровольной — для нас, входивших в тренерский совет. Мы могли делать что угодно — спать, гулять или тренироваться. Обязательной была только вечерняя тренировка.
Для профессионалов это хорошо — мы много ездили, играли и сами чувствовали, что нам нужно: поработать со штангой, побросать или поспать.
Но и при Гомельском была свобода. Перед чемпионатом мира-1982 мы отправились в Мексику, где не тренировались, а каждый день ездили на автобусе на новую игру (наверно, спорткомитету предложили за это хорошие деньги). После этого мы так устали морально и физически, что попросили Гомельского на следующий сбор в Сухуми взять жен и невест и отменить там утренние тренировки.
И Гомельский, проявив хитрость, согласился. Понял, что мы хотим выиграть не меньше, чем он, и ради победы к нам стоит прислушаться. После полноценного сбора мы были бы мертвые, но мы ограничивались по утрам легкой зарядкой, а вечерами проводили игровую тренировку. В итоге восстановили силы и выиграли чемпионат мира.
Бойкот Олимпиады и суперфиналы с «Жальгирисом»
— Он прошел в Колумбии. Чем поразила страна?
— На игры нас сопровождали шесть мотоциклистов с автоматами. Охраняли хорошо, но мы все равно выходили на прогулки. Самое большое внимание привлекали центровые — Белостенный, Ткаченко, 17-летний Сабонис. Колумбийские мальчики бегали за ними толпами.
— Как выбирали соперника на финал?
— Мы вышли из подгруппы во второй раунд, где восемь команд играли в один круг. Две первые сборные выходили в финал. Перед последним туром мы обеспечили себе минимум второе место, и от результата нашей последней игры — с США — зависело, с кем встретимся в финале. Если проиграем — с США. Если выиграем — с Югославией. Ну, и мы решили, что хотим американцев. С ними было легче играть.
У них были Док Риверс и еще пять баскетболистов, вскоре попавших в НБА, но у нас было больше опыта. Выиграли-то мы с разницей всего в одно очко, но только потому, что быстро оторвались в счете и рано поверили в победу.
— Что еще решали на тренерском совете ЦСКА?
— В 1984-м из «Калева» пришел Тийт Сокк (будущий олимпийский чемпион Сеула). В состав ЦСКА он не проходил и даже на тренировках не попадал в две первые пятерки. Тогда мы решили отдать его московскому «Динамо», которое тренировал Евгений Гомельский, чтобы Сокк и дальше развивался. По-моему, даже договорились, что он не будет играть против ЦСКА.
Для меня участие в тренерском совете было проявлением доверия со стороны руководства, которое я должен был оправдать.
— Когда узнали о бойкоте Олимпиады-1984?
— За день до выезда на предолимпийский турнир во Францию. В тот вечер, честно говоря, мы загуляли всей командой. Какого черта ехать на предолимпийский турнир, если пропускаем Олимпиаду? Ночью, когда гуляли в гостинице «Союз», пришло сообщение, что во Францию все же едем — потому что Гомельский продолжал настаивать, чтобы в Лос-Анджелес, несмотря на бойкот, полетела одна баскетбольная сборная. Очень хотелось выиграть у американцев с Джорданом и Юингом. Но нас все же не пустили.
Турнир «Дружба», устроенный вместо Олимпиады, ребята выиграли без особого настроения — я его пропустил из-за травмы.
— Сборную-84 Гомельский ставил выше сеульской-88. Согласны?
— Да, у нас было идеальное сочетание опыта и молодости, к тому же в 84-м Ткаченко с Сабонисом были здоровы, еще играли Мышкин с Ереминым, был очень ровный состав. Гомельский считал сборную-84 самой сильной за всю его тренерскую карьеру.
— Чем запомнился ваш первый суперфинал с «Жальгирисом» — в 84-м?
— Очень сильные ощущения — впервые выйти в стартовой пятерке ЦСКА при каунасском ажиотаже. Там же был настоящий дурдом! Мы тогда выиграли, и за победу полагалась премия триста рублей, но нам дали по сто. Объяснили: «Министр обороны сказал, что неуверенно выиграли».
— Затем вы проиграли три суперфинала подряд. Когда было обиднее всего?
— В 1985-м мы без шансов уступили в Москве, но во второй игре — в Каунасе — вели то мы, то они. Качели. Из-за травмы ноги я практически не мог бегать, сидел на скамейке, и в конце игры ко мне подошел второй тренер Зурик Хромаев: «Хейно, один трюльник забьешь?» — «Забью, если бегать не надо будет». Хромаев пошептался с Гомельским, и меня выпустили.
Мы проигрывали два очка. Я встал в левый угол, а держал меня Йовайша. Тараканов крутил-крутил и, увидев, что Йовайшу отвлекли, отдал мне мяч. Когда я собрался бросать, оставалось две с половиной секунды, но вдруг раздался выстрел, означавший конец матча. Я забил трюльник, но его не засчитали, и вместо нашей победы и третьей игры чемпионом стал «Жальгирис».
Валдис Валтерс, сидевший на трибуне, подтвердил: «Я видел, что при твоем броске оставалось две с половиной секунды».
— А 87-й?
— Это еще обиднее. Я несколько раз пересматривал третий матч и думаю, что главный виновник нашего поражения — Селихов. Мы вели под двадцать очков, а он затеял эксперименты с заменами, рано успокоился.
— Сложно было играть в Каунасе?
— После начала матча я концентрировался только на игре — трибуны вообще не замечал. Даже с судьями не спорил и почти не получал технические фолы.
На выезде никогда не терялся. Когда работал тренером в Финляндии, мы ехали на матч и один из моих баскетболистов сказал: «Мы сегодня все равно проиграем». Я ему: «Чего-чего?» — «Ну, мы же играем на чужом поле». — «Ну и что? Там корзины выше или мяч другой? Все в одинаковых условиях». Чужое поле — психологический фактор, который игроки сами себе внушают.
«В середине 80-х собрался такой состав, что тренеру оставалось только не мешать»
— Не терялись, даже когда с трибун летели монеты?
— В Загребе, где трибуны близко, в матче с «Цибоной» мне попало монетой по ноге. И водой брызгали. Но мне это не мешало играть и держать Петровича, который был в Загребе богом.
— Как вам мешал сам Дражен?
— Все югославы постоянно провоцировали. Старший брат Дражена Александр однажды специально наступил мне на ногу, когда я стоял за ним. Я убрал ногу — он еще раз наступил. Я снова отдернул. Он снова наступил.
— А вы?
— Заметил, что судья отвернулся, и резко ударил Александра локтем — и он отошел от меня. Потом мы стали хорошими друзьями.
— Чем запомнилось соперничество с Драженом?
— Накануне игры с югославами, первой на Евробаскете-1987, ко мне зашел Гомельский (он всегда приходил, когда игрок один в номере): «Кто завтра лучше всех сдержит Петровича?» — «Я и Хомичюс». Гомельский прислушался, и мы уверенно победили.
— Против кого еще было трудно играть?
— В мои первые годы в «Калеве» — против Сальникова и Белова. Тренер «Калева» даже просил сильно бить Белова по рукам. Я так и сделал, а Сергей сказал: «Молодец, что не боишься». Потом в турне сборной по Америке он еще и поддерживал меня как новичка. Также было трудно противостоять хитрецу Куртинайтису и Валтерсу, который быстро бежал и часто бросал из нелогичных мест — особенно, когда в твоей защите суматоха. В режиме «бей-беги» он набирал очень много очков. Но в позиционной игре был не так быстр — тогда можно было его спокойно удержать.
— Евробаскет-85 вы выиграли с тренером Владимиром Обуховым. Как это было?
— Чехия в плей-офф устранила югославов с испанцами, но в финале мы ее обыграли в одни ворота. После какой-то игры была забавная ситуация. Выходной. За обедом я, Валтерс, Волков и кто-то еще взяли по пиву. Тут подошел тренер Обухов и заговорил с нами, вообще не упоминая пиво. Вдруг подлетел второй тренер Шукшин из Беларуси и поднял шум: «Вы что тут делаете?! Вы что, ребята?!»
Даже Обухов выпучил на него глаза. Ну, раз главный тренер спокойно сидит с игроками — значит, все нормально. Чего помощнику-то кричать? Шукшину тогда не хватило понимания ситуации.
— Обухова знали давно?
— Да, с ним мы и выиграли юниорский чемпионат Европы-78, а в 85-м он возглавил взрослую сборную, потому что Гомельского резко сделали невыездным. Обухов — очень хороший тренер для юниоров, но не для взрослого баскетбола. Такое бывает. Просто в середине восьмидесятых собрался такой состав, что тренеру оставалось только не мешать.
— У сборной восьмидесятых на ветеранских застольях есть традиция.
— Да, поем «Песню про зайцев». Наша фирменная. Не вспомню уже, с чего началось. Кто-то запел: «А нам все равно, а нам все равно». А остальные стали ноги задирать, как Миронов в «Бриллиантовой руке».
— Как вам впервые предложили уйти из ЦСКА?
— В первом же московском сезоне удачно сыграл два матча Кубка чемпионов с «Маккаби» в Антверпене — набрал 28 и 25 очков. Сразу подошли израильтяне: «Ты эстонец. Может, перейдешь к нам как-нибудь?» Но я тогда и не думал об этом.
Первое похожее предложение получил еще в 79-м, когда впервые поехал со сборной в США. Звонили американские эстонцы: «Можем задержать тебя здесь, поступишь в университет…» — «Нет, спасибо».
Финляндия, развод, журналистика
— Почему в 88-м согласились на Финляндию?
— После Евробаскета-87 мы с Йовайшей должны были ехать в Италию. Через Совинтерспорт подписали контракты с «Сан-Марино». Стали бы первыми советскими баскетболистами за границей (я к тому времени уволился из армии и третий год играл за ЦСКА как гражданский). Но у «Сан-Марино» закончился контракт со спонсором, и пока нашли нового, прошло полгода. В ноябре 87-го я стал отцом, получил новую квартиру, и когда после нового года все же позвали в Италию, я уже отказался.
А летом 1988-го ко мне приехал друг из Финляндии. Мы поплавали на катере в море, выпили шампанское, и я сказал ему: «Хочу уехать. Чемпионат Союза поперек горла». Так и очутился в Финляндии. Потом звали в Германию, но с маленьким ребенком я не хотел менять страну и прожил в Финляндии почти восемь лет.
— Почему пропустили сеульскую Олимпиаду?
— Решил даже не претендовать на поездку туда. Устал от круглогодичных сборов и разъездов, родился сын, захотелось провести лето с семьей. Не будь я чемпионом мира, может, и стремился бы на Олимпиаду, но в той ситуации попросил не звать на подготовительные сборы. Люблю баскетбол, но семья всегда была важней. Ребенок — на первом месте.
— С 92-го вы воспитывали сына в одиночку. Было тяжело?
— На удивление — нет. Мне хватало времени на все. И стирал, и готовил. По выходным делал руками тесто и пек булочки с корицей. Утром работал — преподавал физкультуру в школе. Потом тренировал — в один год сразу две команды, мужскую и женскую. Вечером забирал сына из садика и несколько часов проводил с ним в зале. Он играл в разные виды спорта, но профессиональным спортсменом не стал.
— Как решилось, что после развода сын будет с вами?
— У его мамы тогда не было особо интереса, поэтому мы даже не обсуждали этот вопрос. Все получилось само собой. Сыном и до развода в основном занимался я.
— В Финляндии сразу стали играющим тренером?
— После первой игры позвонили: «Ты теперь и тренер». — «Вы охренели, ребята?» Игрокам по 18-20 лет, их нужно учить баскетболу. Я не могу и сам тренироваться, и за ними следить. Потом появился тренер: днем работал, вечером выпивал восемь кружек пива и выкуривал пару пачек сигарет, а где-то в промежутке тренировал. Чему он мог научить? Но я сам согласился на Финляндию, так что воспринимал все спокойно.
К тому же стремительно освоил язык. Меня позвали в телепередачу и спросили: «Как вы так быстро выучили финский?» — «Все просто: чем неправильнее говоришь по-эстонски, тем больше похоже на финский». Ведущий так заржал, что долго не мог остановиться.
— Матчи вашей женской и мужской команды пересекались?
— Бывало, что в субботу у меня в два часа игра в Котке, а в пять — в Хельсинки. После первого матча садился в машину, ехал сто километров и выходил на второй матч.
— Самое трудное в работе с женской команде?
— Решить, когда заходить в раздевалку. С мужиками-то понятно, а тут думаешь — уже можно или еще рано? Или спросить кого? Неудобно. Девушки играли медленно, не все им удавалось, но зато очень старались и чувствовали, что прогрессируют.
— Почему покинули Финляндию?
— Там все слишком спокойно и надежно, а у меня как будто русской крови больше, чем северной: хотелось более интересной жизни.
— Бизнесом занялись в Финляндии?
— С финном — в Эстонии. Создали оптовую базу, но через четыре года разошлись. С партнерами везло не всегда. Лет семь назад открыл в Таллине пирожковую, о чем давно мечтал, — но не с теми людьми… Еще два года занимался компанией по переработке мусора — тоже полезный опыт.
— Каким опытом стала работа спортивным редактором газеты «Ээсти Пяэвалехт»?
— Эта лучшая газета Эстонии, и главный редактор захотел делать ее по-новому. Я согласился, но быстро разочаровался. Большинство игр и соревнований заканчиваются поздним вечером, а газету нужно сдать в половине одиннадцатого. Ничего качественно нового ты впопыхах не напишешь. На Олимпиаде в Сиднее я должен был руководить всем спортивным эстонским отделом, но отказался и ушел тренером в таллинский «Хотроник» — его владелец заплатил газете за мой билет в Австралию.
— Через год вы возглавили сборную Эстонии — суровое испытание?
— Я провел первую тренировку за два дня до отборочного матча Евробаскета-2001. Сначала выиграли, потом проиграли, но главное — в третьем матче превзошли в Таллине Францию, серебряного призера Олимпиады-2000. Серьезное достижение для эстонского баскетбола — его до сих пор вспоминают.
Я по точкам разрисовывал игрокам тактику и перед игрой с Францией, например, просил — не идите против Евтимова, пусть бросает, все равно будет мазать. Мы здорово отработали в защите и победили даже при неидеальной игре в нападении. После этого расслабились и получили «двадцатник» от венгров. А ответный матч с Францией проиграли из-за судей. Вели в счете, но нашему лидеру Мююрсеппу — чуть ленивому, но хитрому свободному художнику — быстро насвистели пять фолов: дали понять, что не позволят выиграть.
— Почему не развивали тренерскую карьеру?
— Не ставил целью работать в баскетболе. Тихоненко, тренируя ЦСКА, звал меня спортивным директором, но я понял, что в то время в той системе сложно что-то сделать. Да и переезжать не хотелось.
— Работая на ТВ, вы не только комментируете, но и берете интервью?
— Один раз. Я комментировал на российское ТВ таллинский финал четырех студенческой лиги и пришлось взять интервью у Тийта Сокка. Смешной эпизод: два эстонца в Таллине говорят по-русски.
Комментировать мне интересно. Получаю много отзывов, что я простым языком доступно объясняю баскетбольные нюансы.
— Вы пытались заявить таллинский «Ильвес» в КХЛ. Почему не вышло?
— Этой идеей меня увлек мой друг и партнер. Я посоветовался с Фетисовым и руководством КХЛ. Мне сказали: «Если найдете деньги — почему нет». Достаточно денег не набралось, но мы до сих пор думаем создать команду — уже в МХЛ. Я участвовал в организации матчей рижского «Динамо» в Таллине, и даже на чужие команды собрался полный шеститысячник.
— Какие свои матчи из восьмидесятых любите пересматривать?
— С «Жальгирисом» или с «Гранароло» в Болонье — с комментарием Нины Ереминой. Но я-то свои игры и так помню — важнее, что их помнят другие люди. В декабре перед матчем Лиги ВТБ ко мне подошли ребята из ЦСКА, до этого игравшие в Турции. Рассказали историю.
В Стамбуле живет грузин, уехавший туда в 91-м с мамой. Они собирались в Грецию, но пока ждали визу, его, пятнадцатилетнего великана, заметил тренер «Фенербахче» и позвал на тренировку. Так как он не турок, его не смогли взять, но пригласили в «Дарюшшафаку» и взялись сделать гражданство. С одним условием — сменить фамилию Эладзе на другую. А тот парень ходил на матчи ЦСКА в Тбилиси и так полюбил мою игру, что выбрал себе фамилию Энден (в 1998–2003 годах он был капитаном «Фенербахче». — matchtv.ru). Недавно мы встретились в Стамбуле и теперь общаемся. Классный парень — Заза Энден.
Читайте также:
- Работал охранником в больнице — через год позвали в «Чикаго Буллз». Интервью Евгения Кисурина
- Интервью легенды «Реала» Хосе Бирюкова: поножовщина в Москве, школа у психушки и работа с оскароносной актрисой
* Соцсеть, признанная в России экстремистской
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
