О молодом Борзаковском, тренировках на урановых рудниках и том, как в 11 лет пробежать 96 километров за сутки. Истории из жизни Андрея Фарносова

О молодом Борзаковском, тренировках на урановых рудниках и том, как в 11 лет пробежать 96 километров за сутки. Истории из жизни Андрея Фарносова
Андрей Фарносов / Фото: © Instagram* Андрея Фарносова
После московского марафона 1987 года он дал свое первое в жизни интервью. После ЧР-2019 пришлось давать второе.

На недавнем чемпионате России по легкой атлетике Андрея Фарносова перед началом забега на 3000 метров с препятствиями представили как самого возрастного участника соревнований. К сожалению, до финиша дистанции, на которой он дважды выигрывал чемпионаты страны, 39-летний Андрей не добежал — после первой ямы с водой спортсмен сошел с дистанции, явно по причине травмы. И уже лежа снаружи, за пределами беговой дорожки, продолжал кричать, но не от боли, а по другой причине — в забеге выступал его воспитанник, Константин Плохотников, претендовавший на победу. И спортсмен Фарносов сразу же стал тренером Фарносовым. 

Когда позже поступила информация, что именно случилось с Андреем, а речь шла о полном разрыве левого ахилла, у большинства это не укладывалось в голове. Фарносова сразу перевезли в больницу, сделали там операцию, и спустя некоторое время он вернулся домой, в Москву. Там мы с ним и встретились, поговорив даже не столько о травме, сколько о легкой атлетике, в которой Андрей живет всю свою жизнь, а на высоком уровне с 1995 года, когда вышел на старт юношеского первенства России в Волгограде. Мы с Андреем хорошо знакомы, так что общение происходило на «ты».

— Ты, говорят, там в больничке «наркоманом» стал?

— На полставки. Сначала кололи трамадол, а когда привезли с операции, то я узнал, что в ходе нее мне ставили опиоидный анальгетик, который сильнее, чем морфин. Перед операцией была проблема, потому что от общего наркоза я отказался, делали спинальную анестезию, и медсестра не могла попасть, говорила, что очень сильные мышцы спины, игла гнется. Когда попала, нога сразу минуты через две онемела. Затем еще сделали блокаду седалищного нерва, под УЗИ шунтом, кубов двадцать в разные места.

— Сколько длилась операция?

— Часа три меня сшивали, по ходу этого мне еще раза четыре докалывали анестезию. Лежал на животе, иногда смотрел на мониторы, там в ноге была отвертка, которой вкручивали титановые якоря, к ним крепились лавсановые петли, на которые уже натягивали превратившийся в лапшу ахилл. Вообще раньше, если ты не спортсмен, эту травму не шили, просто ставили гипс на три месяца, и рубцовая ткань все скрепляла. Но подвижность стопы, понятно, становилась намного хуже. А мне каждый участок ахилла армировали лавсаном вдоль прикрепления к якорям.

— Я почему спросил про обезболивание: ты писал, что вкус пищи не мог разобрать, парни рассказывали, что у тебя один день выпал из памяти.

— Не, такого не было, но на утро после операции мне ребята говорят: «Ты голос свой послушай, которым нам сообщения записывал». Мне-то казалось, что он нормальный, а прослушал еще раз — там явно изменение сознания было. Смешно, конечно.

— Травма оказалась абсолютно неожиданной, или что-то беспокоило до старта?

— Перед стартом все было нормально. Зимой я лечил другую ногу, правую, полностью пропустил февраль, делал процедуры, все вроде прошло, ничего не беспокоило, и я уехал в Кисловодск. Затем поехал на трейл в Австрию, и после него ничего не беспокоило, хотя, конечно, болели бедра, потому что там спуски по одиннадцать километров, а на них в основном работает бедро. Так что к России я был готов. Ахиллы и икры не беспокоили.

— Ахилл же рвется с хрустом, ты вообще помнишь этот момент?

— Помню, конечно, набегаем на первую яму, толпа большая, хотя место было. Может быть, я чуть лишнего сместил центр тяжести вперед, хотя ноги от этого не рвутся. Приземляюсь после ямы и понимаю, что я как-то просел. Встаю на правую, делаю шаг, приземляюсь на левую, а голеностоп складывается вперед. Хруста было не слышно, но там же яма с водой, всплески, толпа народа, возможно, из-за этого. Хотя звук должен был быть, ахилл же рвется при нагрузке порядка пяти тонн. Где-то через полсекунды я начал понимать, что произошло, сместился вправо и ушел наружу от дорожки.

— Когда боль появилась?

— Она была сразу, но такая — непонятная. Там же в ахилле иннервации нет. Я пока лежал, кричал Косте (Плохотникову), смотрел все, удивлялся, почему он не выходит вперед, бежали явно медленно. Это была самая медленная Россия в мужском стипле с 2009 года. Так что еще обидно было за то, что при этом беге я мог влезть в призы. Третье место с результатом 8.35 — такого не было лет пятнадцать. Затем пришла медсестра, появились носилки, меня оттащили и отвезли в больницу. И боль появилась только уже на утро, когда мне начали ногу шерудить.

— Неужели на стадионе не болело?

— Эмоции, адреналин. Болело, конечно, но не так, чтобы ужас. Я, в принципе, сразу все понял, мне же не 25 лет, чтобы расстраиваться, я знал, к чему шел.

— Ты из спортивной семьи, отец заслуженный тренер России. Можно сказать, что в вертепе под названием «легкая атлетика» ты фактически родился?

— У меня дома грамоты лежат с детских стартов, датированные 1986 годом, например. В 1985 году попал в хронику ТАСС, когда во время Фестиваля молодежи и студентов меня во время пробега на плечи взял какой-то кубинец и так, со мной на плечах, бежал до стадиона имени Сталина, где пробег финишировал. В садик прихожу на следующий день, а там «Советский спорт», в котором я с этим кубинцем на развороте.

В 1987-м бежал 10 километров на ММММ — Московском международном марафоне мира, было мне тогда семь лет. Фото, где я после финиша в том забеге даю интервью, всплыло случайно, я увидел его много лет спустя в первом спортивном диспансере на Курской. Отец затем поехал и в обмен на конфеты и шампанское забрал фото, иначе оно бы сгинуло.

Ну и уже как спортсмен, в сознательном возрасте, застал то, что можно назвать «золотой эпохой» в нашей легкой атлетике. Все, что можно было увидеть, я увидел. Сейчас мы смотрим уже не конец фильма, а титры. Или даже не титры, а тот момент, когда титры уже прошли и появляется техническая надпись «Фильм снят на пленку «Свема».

— Все так плохо?

— Есть разные случаи, друзей и знакомых, рассказывающих их, очень много. Например, Тюмень, которая всегда была богатым регионом, обеспечивающим спортсменам достойные условия, начала урезать зарплаты, причем еще до окончания трудового договора. На вопрос спортсмена «почему» последовал ответ: «Ну, а что ты хочешь, легкая атлетика — это неолимпийский вид спорта». Когда мне такое рассказали, я понял, что все, это хорошая точка. Легкая атлетика при 47 медальных комплектах на ОИ воспринимается теперь как неолимпийский вид спорта.

— Ну, в стипле, который ты бегаешь, особо шансов-то никогда и не было, скажем честно. Почему ты вообще его выбрал?

— Когда приехали в 1995 году на юношеское первенство России, как раз тогда я и сбегал свой первый стипль. Нам поставили сразу взрослые препятствия высотой 91 сантиметр, но дистанция была, конечно, юношеская — 1500 метров. В своем забеге я стал вторым, а по сумме забегов, кажется, четвертым. Выиграл тогда Денис Жалыбин — это один из редких примеров тех спортсменов, которые выжили после детского спорта. Сейчас он действующий рекордсмен России в суточном беге. А по поводу перспектив — да, года с 1992 стипль стал кенийским видом спорта. Но когда тебе что-то нравится, ты об этом не задумываешься. И потом, есть еще один момент: приезжая на международные соревнования и видя там второй состав кенийской сборной, ты понимаешь, что их можно обгонять. Тем более что им зачастую не хватает специальной набеганности именно в стипле, особенно это касается техники преодоления препятствий. Они бегают все и сразу, у меня был знакомый кениец, так вот я как-то раз с ним пробежался соревнования, поехал домой, недели через две приезжаю то ли в Германию, то ли в Словакию, а он за это время еще три раза стартовал. Спрашиваю его:

— Зачем ты так часто бегаешь?
— У меня задача — заработать на трактор, чтобы сдавать его или работать на нем самому. Он стоит 4000 долларов. С призовых менеджер забирает 50%.

Вот он и бегал все подряд, куда ставили. Зарабатывал по 200-400 долларов, а когда накопил на трактор — больше не бегал, задачу он выполнил. Так бегают многие кенийцы, от безвыходности.

— Но есть элита.

— Да, есть элита, Коеч, Кембой. Но их тоже можно прибирать. Были старты, когда я это понимал. Они убегают со старта, бегут по принципу «олл ин». Кого-то накрывает за 400 метров до финиша, кого-то не накрывает вообще, но, как правило, это все просто «в талого» начинается, с первых метров. Они такие же люди. Да, примерно 10% кенийцев, особенно когда они бегут командой, обыграть сложно. А вот остальных — вполне. На чемпионате Европы можно попасть в призы при удачном стечении обстоятельств. Другой вопрос, что у нас в стране так построена подготовка, что нужно было очень хорошо выложиться на ЧР. Так что последние 15 лет я на ЧР в принципе не особо настраивался. Выходил, но не выкладывался.

А основными стартами были коммерческие в Европе. Моя менеджер, Валентина Федюшина,  как спортсменка метала и за СССР, и за СНГ, и за Россию, и за Австрию. Сейчас живет в Лиссабоне. Валя находила мне удобные старты, где можно попадать в призы, где можно было зарабатывать деньги. Да, как-то раз другой менеджер, Гусев, предложил мне поехать на «Бриллиантовую лигу» в Риме. Она тогда еще называлась «Золотой». А я в тот момент был разобранный полностью, думаю, какой смысл ехать, если проиграю 200 метров, там победители уже на допконтроль пойдут, а я только буду последнюю яму с водой преодолевать. Звоню Юре (Борзаковскому), спрашиваю: «Юрец, что посоветуешь?». Он-то, понятно, едет. В общем, подумали, что ехать мне туда за еду — это не очень интересно. А на более мелких стартах, если ты сбегаешь свое, то заработаешь больше.

— Какие тогда это были деньги? Уровень «за еду» и уровень «больше»?

— На более мелких стартах можно было заработать порядка 1000 евро. А на «Бриллиантовой лиге», порвав себя на части и финишировав восьмым, ты получал 500 баксов. С них отдаешь налоги, затем долю менеджеру, и вот получается «за еду». По тому курсу примерно 5000 рублей. Так что единственная причина, когда нужно было ехать на такие старты — это ситуация, когда нужен был результат, а показывать его лучше в хорошей компании. Но если нужны деньги, то лучше выбирать что-то менее престижное. Все кенийцы на мелких стартах — это ручные ребята.

Я, к сожалению, не застал времена, когда зарабатывать можно было действительно нормально. В начале 90-х контрактов как таковых не было, старшие рассказывали, что они просто вырезали из газет итоговые результаты соревнований, собирали их в кипу и шли к менеджеру той фирмы, которая их спонсировала. А менеджер платил наличными. Поэтому народ, который в те годы бегал хорошо, не разбрасывался на несколько дистанций, а бежал одну и ту же, на своем уровне. Зарабатывал и, приезжая в Россию, на доходы после сезона, например, покупал автопарк. Целиком.

— Какие у тебя с антидопингом отношения?

— Они меня проверяют, я их, потому что ошибки бывают у всех. С 2010 года веду тетрадь всех анализов крови, какие показатели когда были, порой даже ходил сразу после допинг-контроля сдавать анализ в коммерческую лабораторию. Нужно быть профессионалом полностью, контролировать все, что происходит вокруг тебя. Свои коридоры нормальных значений я знаю. Раньше проверяли чаще, сейчас реже. Хотя тоже это все относительно, что такое «часто»? Да, меня проверяют реже Никитина и Смирнова, у которых чуть ли не раз в неделю пробы берут. Но все равно проверяют. Раньше, кстати, бывало, мы сами приходили и просили взять у нас пробы после забегов, потому что без них не ратифицировали национальные рекорды, даже юниорские.

Есть другой момент. За русских, случись что, никто не будет впрягаться. Я как свидетель проходил по одному из дел ИААФ, давал показания из Москвы через скайп. Так на меня представитель ИААФ просто орал, что является нонсенсом с точки зрения этики поведения. Вопросы в ходе этой беседы выстраивались так, что однозначный ответ может быть истолкован в нужном следствию русле. Ты пытаешься что-то объяснить, а тебя начинают сбивать с темы.

— Методы ведения таких бесед можно назвать полицейскими?

— Да, причем ты знаешь — люди, которые давно работают в спортивном праве, сказали, — что это не комильфо, выдавать свои эмоции в ходе слушаний или подобных бесед.

— Когда начались публикации докладов Макларена, у тебя были опасения, что фамилия Фарносов окажется в каких-то списках?

— Дело в том, что если ты куда-то отбирался и куда-то ехал, то выездной контроль сдавал как «Отче наш». Такая практика была всегда, но это же был официальный контроль, приезжало РУСАДА. Да и по приезду на международные соревнования тебя сразу же проверяли, уже иностранцы. Помню, меня в Риме, в отеле, перед выездом на старт заставили сдавать кровь. Слава богу, это получилось быстро. Правда, тех анализов я в своем профиле АДАМС до сих пор найти не могу.

— Тебе 39 лет, почему ты до сих пор бегаешь?

— Действительно, в какой-то момент встает вопрос мотивации и интереса. Да, я застал «золотой век» нашей легкой атлетики, хотя в сторону мужской выносливости особых поощрений не было. Мы были не очень интересны, все тренеры ходили и вслух говорили: «Вот, у меня бабы огонь, а вы, мужики, вообще говно. Вы никто, звать вас никак, сборы вам делать не надо». Поэтому я и не особо готовился к чемпионатам России, так как была возможность выехать и бегать коммерцию в Европе.

Да, в какой-то момент возник вопрос «что дальше?». Я в 2008 году не попал на Олимпиаду, а выступал тогда за МГФСО, и начальница говорит: «Давай, может быть, я тебя уже тренером возьму». Но я же чувствовал, что вроде бы еще способен бежать. По большому счету, я только в 25 начал бежать быстро, то есть развитие позднее. Поэтому так долго и пробегал, хотя были и застойные сезоны, когда понимал, что потенциал есть, но стенку пробить не могу. В этот период было много казусов, и увольняли, и много чего еще. Отвечая на твой вопрос: наверное, нужно любить это дело. Плюс, конечно, я надеялся, что в этом году нас выпустят, и хотелось еще и на международных турнирах постартовать. Но все-таки отвел душу, когда нас спонсор повез на командные соревнования по трейлу, и я там хайпанул от души.

— Ты же еще в прошлом году на трейл ездил в Пиренеи?

— Да, в Фон-Ромё, но тогда был не готов. Для трейлов нужно много крутить велосипед, закачивать бедро, чтобы проходить спуски. А где в Москве крутить, тем более в гору? Крылатское? Это слезы.

— Подожди, то есть чтобы бегать трейлы, нужно крутить велосипед?

— Нужно загружать бедро. Сильнейший трейлраннер России Дима Митяев уделяет этому очень много времени, постоянно работает на развитие бедренных мышц. Он крутит 100 минут на 390 ватт.

— Это очень серьезно.

— Я ему говорю: «Может, тебе на велик сесть, это же уровень минимум МС», но он не хочет. Вот сейчас на Монблане должен бежать трейл 145 километров. Он как трактор, вся работа на силовую выносливость.

— Как готовятся к таким соревнованиям?

— Основная суть подготовки — это даже не дистанция, а время и суммарный набор высоты. Нужно делать минимум 2000 метров набора за тренировку. Когда сидел в этом году в Кисловодске, то для достижения того уровня состояния, в котором проходится трейл, нужно отработать два часа. Только потом уже все начинается, состояние продавливания уставшим бедром. И когда бежал в этом году, то понял, что подготовился верно, что я контролирую этот процесс. А год назад был словно в темном переулке. В этом году в Австрии был более-менее беговой спуск, длиной семь километров, но у меня иннервация пальцев ног до сих пор не до конца восстановилась.

В прошлом году в Пиренеях я словил за четыре часа три марафонских «стены». Меня уже ничего не бодрило, ни кофеин, ничего вообще. Бежишь, начинается небольшой подъем, и ты просто кричишь, настолько тебе плохо. А если еще и почва сыпучая, то ты уже не можешь бежать, делаешь пять шагов и идешь, пытаешься бежать и снова идешь, кричишь на себя, а все равно идешь. И на одном характере это не пробежать.

Сейчас уже знаю, что нужно питаться упреждающе, брать с собой энергетические гели с запасом, обезболивающее, если прихватит печень. Плюс нужно понимать, что все трейлы проходят по перевалам, на высотах за 2000 метров, а если мы говорим, например, про Эльбрус, то там 3400 метров. А это совсем другое восприятие нагрузки, ты там дышать нормально не можешь. Просто ползешь на пульсе 155 примерно, а по факту идешь на этом пульсе и еще должен свой шаг контролировать.

— Когда альпинистов-высотников показывают, они делают два шага и затем стоят отдыхают, но это уже на высотах за 6000.

— Да. Это интересно с точки зрения самопознания. Не потому, что я в легкой атлетике все видел и все знаю, а потому, что для моего возраста это более профильно. Даже ты, бывший конькобежец, если встанешь на трейл, то вытянешь, просто нужно чуть сделать профильную работу, а мышцы свои ты приучил за время карьеры к силовой выносливости.

— Мне интересно, как те же ахиллы переносят такие подъемы.

— Нормально. Ты просто идешь перекатом стопы, без выталкивания носком. От этого свод стопы больше устает, чем икроножка. Главная проблема, еще раз повторюсь, это спуски. Ну вот где ты, готовясь в Москве, найдешь пятикилометровый спуск, причем не асфальтированный, а с камнями, корнями? Плюс нужно привыкать к трейловой обуви, она другая, не та, что для кроссов.

— Не, я ненавижу бегать.

— А там ходить надо больше.

— Помню, я в Казахстане пошел на перевал, так красиво, горы, озера, а вот затем повернул назад, и самым тяжелым было спуститься без трекинговых палок.

— Нужно было дальше идти, до Киргизии. Я, кстати, люблю Киргизию.

— Не ты один. Откуда это у легкоатлетов, тем более что последние два года это просто горячая точка?

— Слушай, там в 2007 году была революция, и все нормально люди пережили, находясь там на сборах.

— Я не про революции, а про активность РУСАДА.

— Да и бог с ними, они везде: и в Кении, и в Киргизии. А Иссык-Куль — место силы. Приезжаешь в какие-то другие горы, и это нельзя сравнить. Я не могу это объяснить словами. Смотришь вокруг, а там средневековье. Убираем советские многоэтажки, которые построили военные, остаются ослики, отходы от этих осликов, и какие-то целлофановые пакеты летают. Но смотришь вокруг, а там хребты Тянь-Шаня, перевалы под 5000, умиротворение, воздух чистейший.

— И бешеные водители, а бегаете вы по обочинам дорог.

— Это да. Бывало, сбивали. Как-то бежим, и рукав задевает боковое зеркало автомобиля. Я выпрыгивание с высоким бедром сделал чисто рефлекторно метра на два вверх. Некоторые ребята с камнями бегают. Есть такие водители, которые специально прижимаются к обочине или выезжают на встречку.

Но сейчас там еще больше спортсменов будет, потому что китайцы сделали шоссе, по два ряда в каждую сторону, отличный асфальт, и теперь туда начнут триатлеты и велогонщики ездить. Хотя казахстанцы и до этого там сидели.

— Помню, там какой-то ужас был вместо асфальта и культура вождения отсутствовала.

— Сейчас там под «Игры кочевников» столько денег залили… Правда, украли, наверное, еще столько же.

А культуры вождения там нет. Они же все здороваются с местными инспекторами за руку, а в ладони — деньги. Остановили просто так — 20 сом. Нарушил — 50 сом. Я так думаю, что если с человеком на капоте подъедешь к инспектору, то можно просто 5000 сом дать и дальше ехать, даже не снимая трупа. Все покупается. Полный арт-хаус. Плюс радиация.

— Радиация?

— Ну вот смотри. Поселок Бостыри: мы выходим на тренировку, снега нет. Машины едут с обеих сторон, заваленные снегом. А у нас полоса 60 км, где нет снега. Говорят, что виной этому некие природные радиационные факторы. По северной стороне озера такой точкой является Бостыри, а по южной это Каджи-Сай, который вообще был построен в 1947 году как «Почтовый ящик № 8» ну или «Комбинат № 8» после обнаружения там урановых месторождений. На бомбу не наскребли, но с ураном там по-прежнему все в порядке, как и с наследием СССР — попав туда, оказываешься максимум в 1991 году.

— И там тренируются?

— Еще как. Челябинские марафонцы в Союзе там по 70 километров вдоль гор бегали. На высоту 1800 забирались и по тропинкам вдоль хребта бежали. Пейзажи там, конечно, постапокалиптические, можно фильмы снимать. Радиационный фон повышенный, но естественный. Плюс питание — вчера баран бегал, а сегодня мы его едим. Атмосфера — все бегают, все тренируются, ничто не отвлекает. Ты словно находишься в какой-то медитации, обнуляешься. Там можно месяц спокойно просидеть, дальше уже будет сложно.

— Судя по тому, что я услышал, там просто со скуки можно запить.

— Ну а ходоки наши… в союзные времена вечером батарею выпивали, с утра их на автобусе увозили на 50 километров, обратно они уже сами шли. Врабатывались, а после вчерашнего выхлоп перегара такой, что с ног валит. Народ квасил, да. Наверное, как тренируешься, так и пьешь.

— Ты ходоков упомянул. Для большинства людей неочевидно, как вообще можно идти 50 километров, бежать 100 километров, бежать сутки, бежать по марафону каждый день на протяжении нескольких дней.

— Ну вот смотри. В конце 1980-х в Союзе пошел бум всех этих ультрамарафонских дисциплин, в том числе суточного бега. Года с 1990-го у нас в Подольске проводился чемпионат страны по суточному бегу. Проводился он в манеже, перестроенном из бывших пороховых складов. Длина круга была 133 метра, высота потолков… ну, может, два метра с небольшим. И мой отец проводил этот турнир года с 1993-го, а затем все это развилось до того, что летом на базе в Подольске провели этап Кубка Европы, уже на открытом треке.

В общем я на эту тему смотрел, смотрел, смотрел и в 1991 году, в возрасте десяти лет сказал, что хочу попробовать. Сейчас, конечно, я бы своему сыну не разрешил. А тогда я пробежал 40 километров, поехал домой, поспал, проснулся, вернулся и добежал сутки. В итоге получилось 63 километра. На следующий год я настроился пробежать 130 км за сутки, и уже в возрасте одиннадцати лет вышел на старт в полдень, пробежал до ночи, часов десять в общей сложности, и пошел спать. В итоге спасибо маме, которая меня не разбудила, когда я взял эту паузу и ушел в раздевалку. Планировал четыре часа, а проспал восемь. Я очень расстроился, оставалось бежать четыре-пять часов. Начал бежать и понял, что нужно хотя бы попробовать закрыть 100 километров за сутки. В итоге получилось 96 километров 565 метров, кажется.

— Какие ощущения были у одиннадцатилетки от подобных нагрузок?

— Если ты устаешь бежать и останавливаешься, чтобы отдохнуть, то сначала ловишь баланс тела, потому что ноги настолько убиты, что тебя шатает. Ноги уже не ноги, а каменные ходули. Если остановился, то полчаса нужно идти, чтобы затем оказаться способным бежать снова.

— Напомни рекорд России в суточном беге?

— Денис Жалыбин, 282 километра 282 метра. Предыдущий рекорд принадлежал Анатолию Кругликову, 275 километров 982 метра. Анатолий вообще-то изначально мастер спорта по лыжным гонкам, он меня знает с детства, а карьеру активную закончил несколько лет назад. В 2005 году выиграл ЧМ, в 2007 — ЧЕ по суточному бегу.

— Если честно, то у меня в голове эти цифры не укладываются.

— Человеку снаружи не понять этой темы. Крубликов, помню, в Кисловодске утром бегал темповую тренировку 50 километров на скорости порядка 3 минут 50 секунд километр, а вечером просто забегивал еще 20 километров. Как-то раз при мне звонил своему начальнику, жаловался, что болит колено и поэтому упали объемы — в месяц получилось пробегать только 900 километров. Я стою, слушаю это все и думаю: «Тут 600-то набегаешь, и уже круто». А когда колено не болело, Толя, как выяснилось, набирал за месяц до 1500 километров.

— Но ведь такие объемы просто переварить уже задача.

— Когда мы говорим о подобных нагрузках, то те, кто через них проходил, едины во мнении, что никакая фармакология там уже не работает. Нужно быть рожденным для подобных вещей, все, что больше 100 километров, требует качеств, которые нельзя приобрести.

За Толю очень обидно, потому что в 1998 году он готовился бить мировой рекорд в суточном беге, который до сих пор принадлежит Янису Куросу (Греция) — 295 километров 30 метров. Но из-за валютного кризиса организаторы «Белых ночей» в Питере, где планировалась попытка побития рекорда, отменили суточный бег и оставили в программе только марафон. Толя вышел на марафон и финишировал его за 2 часа 20 минут. Но для него марафон — это спринт. Готовился-то бежать на результат 303 километра за сутки, то есть каждый километр по 4 минуты 52 секунды. Это к вопросу о радиации, вот из чего такие люди расщепляют энергию? 1998 год, никаких гелей, батончиков, пульсометров у них не было. На овсяночке, на киселях бегали.

Равиль Кашапов, который в Сеуле-88 был десятым в марафоне, а затем ушел в ультрамарафоны, рассказывал, что он пробегал тренировку 90 километров, приходил, садился, шнурки развязывал, а потом его тащили его в ванную, сам уже не мог.

Эти люди попали в себя, понимаешь. Вот я почти всю карьеру занимался тем, что пытался попасть в себя.

— Давай о Борзаковском поговорим. С какого возраста вы знакомы?

— Лет с 12-13. Как начались эти юношеские соревнования, так и познакомились. Юра —  это человек, в плане дара своего поцелованный богом, не просравший этот дар, плюс попавший к очень хорошему тренеру, который никуда не спешил. Поэтому Юру не выжгли по молодости, когда стал понятен его талант.

— Он по юниорам уже зажигал.

— Да вообще. 1.47 бежал, копейки не помню.

— Рассказывай дальше.

— Когда люди говорят о чем-то или ком-то и не понимают чего-то или кого-то, то зачастую это просто потому, что у них мало фактов. Чтобы говорить о Юре, надо знать некоторые вещи, в курсе которых только те, кто наблюдал его с детства, видел, как он бегал еще в 90-х, когда широкая общественность и не знала о таком спортсмене.

Оттуда, откуда выбрался Юра, и то, чего он достиг, это именно «вопреки» и «парадокс».

— Поясни.

— Я вспоминаю, где он жил, когда мы заходили к нему домой, году в 1997-98. Пятиэтажка, первый этаж, жили очень скромно. Потом у него появилась отдельная комната. Человек вышел из нищеты. Ему говорили: «Ну чего ты бегаешь, иди сварщиком работай». Он же учился в ПТУ на сварщика.

Когда он в эстафете выиграл машину, москвич «Святогор», все офигели. А когда начал родителям помогать, все близкие были в шоке, что так, оказывается, можно — зарабатывать бегом. Самое интересное, что, уже став звездой, он, пройдя такое сложное детство, отказывался от денег, когда его звали на коммерческие старты после того, как они с тренером решили завершить сезон. Там платили даже за приезд, но они отказывались. Потому что подготовка была важнее, и если решали отдыхать, то отдыхали. Отказывались от денег, на которые в то время в Кисловодске можно было купить квартиру. Кстати, возможно, именно поэтому он так долго выступал на высоком уровне.

— Получается, Евстратов его все-таки действительно сберег.

— Ему невероятно повезло с тренером, Вячеславов Евстратовым. Я тоже у него тренировался какое-то время, но тогда Юра был уже звездой, Евстратов акценты в подготовке и все свое внимание уделял ему. Я, кстати, благодарен Евстратову, мы с ним по два-три часа несколько раз в неделю сидели, и я получал бесценную информацию. Сейчас только жалею, что не приходил к нему каждый день, знал бы еще больше.

Евстратов показывал мне тренировочный план на миллиметровой бумаге. Вот, говорит, смотри — это работы, которые Юра должен выполнить в августе. То есть он понимал, к чему нужно идти и, повторюсь, не торопился. У него был колоссальный жизненный и тренерский опыт. Помню, рассказывал, как они, тренеры его поколения, учились. Ничего не было, литературы, интернета, ничего. И он сидел в отдалении, наблюдая, как тренируется Владимир Куц, двукратный олимпийский чемпион 1956 года. Тренер Куца, Воробьев, стоял, брал отрезки своего воспитанника, а молодой Евстратов смотрел издалека и учился. А как он мог еще получить эту информацию?!

— Но то, что подходило Куцу, убило бы 99 из 100 спортсменов, там просто копировать увиденное было бы самоубийством, кстати, как и копировать Борзаковского, если он вдруг решится опубликовать свои тренировочные дневники.

— В какой-то момент времени Юра уже копировал сам себя молодого. Я ему говорил тогда, что это опасно. Но он был на эмоциях, преодолевал себя, шел на работы, на которых другие бы сломались.

— Ты для себя понял, в чем талант Борзаковского, наблюдая его всю карьеру, с юношей?

— Знаешь, вот у кого-то корень аорты в диаметре пять сантиметров, и это делает его сердце созданным для нагрузки. Это тоже можно назвать талантом, просто врожденным. У кого-то врожденная пластика движений.

У Юры, как мне кажется, было одно качество, именно физиологическое, которое далеко не всем дано. Когда у человека уже забиваются мышцы, когда там один лактат, то иннервация ухудшается. Ломается техника и снижается усилие из-за того, что сигнал от мозга хуже передается в мышцы. Так вот: Борзаковский мог продавить этот сигнал, мог заставить мышцы работать на предельной усталости на 100%.

Я был свидетелем, когда году в 1998, на южном ядре Лужников, они бежали с Борей Кавешниковым 800 метров. Их разгоняет парень, делает первые 400 метров за 50,5 сек., сходит. На отметке 600 метров Боря пытается выйти, Юра ему не дает. На финишную прямую Борзаковский выходит первым, но Боря его проходит. Я смотрю, Юра уже никакой, но за 60 метров до финиша он добавляет. А за 30 метров добавляет еще. В итоге финишируют с разницей в 0,04 сек. Только вот Боря-то 1974 года рождения, а Юра на семь лет моложе. Боря после финиша разулся, шиповки взял и пошел, он взрослый 24-летний мужик, для него это был нормальный бег, а 17-летний Юра еще два часа валялся под лавкой, потому что смог загнать себя туда, где другие бы и не оказались. Мы ему голову водой поливаем, он встать не может. Ему предлагали скорую, что-то уколоть, но Юрец отказывался. Даже говорил при этом, словно кассету в магнитофоне замедленно проигрывали, нарушение речи из-за колоссального физиологического стресса. Но он смог это выдать. Да любой другой человек там бы уже на отметке 600 кола словил и остановился!

И потом — мотивация. Он же мог завязать на следующий день после победы в Афинах, и все было бы в шоколаде. Но он бегал дальше. Да, результаты где-то упали, но возраст не отменить. Когда ты 20-летний пацан — это одно, а когда тебе уже 30 лет — ты здоровеешь, становишься тяжелее. От этого не уйти. Но мотивация осталась. Мы когда в Тэгу были в 2011 году на ЧМ, Юра расстроился своей бронзе. И когда в 2005 году Рашид Рамзи обошел его на ЧМ, Юра тоже расстроился, только вот Рамзи в 2008 году хлопнули на допинге, а Юра гематоген ел и пиццу, без диетологов, без штата обслуги, которые бы с него пылинки сдували. Он в основном и проигрывал таким вот непонятно откуда вылезшим на непродолжительный период времени персонажам, многих из которых затем ловили на допинге.

— Ну эта ситуация с однодневками была и на более низком уровне, в России.

— Конечно, была. Я тогда многого не понимал, в середине нулевых. Появляется парнишка, обгоняет нас всех, кто уже лет 10 бегает, проходит два года, и он пропадает. Или просто не бежит. Или выезжаем с тем, кто выиграл Россию, убежав от нас на последних 300 метрах, в сентябре на международные старты, а он ничего не может, сидит, плачет, говорит, что не может. И таких, если смотреть протоколы, можно найти на каждом ЧР тех лет. Где вы сейчас, ребята? Текучка народа в стипле за 20 лет очень большая.

— Ты в самом начале разговора говорил о том, что уже все, мы видим титры нашей легкой атлетики. Почему, для себя понял?

— Кадровая политика все решает, и это касается не только легкой атлетики. Если назначают кого-то начальником, а он, положим, далекий от спорта человек, то у него хотя бы зам должен быть толковый. А у нас же и замов берут из своих, по принципу знакомства, а не по принципу компетентности. В результате происходит обвал. Я не спорю, спортивный функционер может быть просто хорошим менеджером, но тогда он не должен лезть в тренировочный процесс. И у него рядом должен быть специалист, который ас именно тренировочного процесса, а таких людей все меньше и меньше. 

Люди из легкой атлетики уходят, потому что вид бедный, вариантов заработать, после того как нас перестали выпускать на международные коммерческие старты, никаких. Нищета. Развития я не вижу. Знаешь, я начинал бегать с чемпионами Союза, а сейчас легкая атлетика, как Союз, подходит к своему финишу.

Плюс демографическая яма между 1992 и 1996 годами, она сейчас уже видна. А те, кто моложе, глядя на ситуацию, завязывают. В последнее время из легкой атлетики ушло очень много людей. Скандал с допингом отвернул от вида родителей, которые не хотят вести в наш вид своих детей, опасаясь всех этих историй. Еще лет пять, и на ЧР в некоторых дисциплинах на старт будут выходить всего несколько человек, едва набирая состав на пьедестал.

— А для себя ты как спортсмен, после того, как ахилл зарастет, видишь что-то дальше?

— Я вижу для себя трейлы. Во-первых, это отличная атмосфера, люди приезжают, как на праздник. Во-вторых, организм это переносит легче, нет пиковой нагрузки. А в-третьих, это то, куда я могу поехать, сказав ИААФ, если ничего не изменится: «Пока, ребята, я сам себе хозяин».

Больше материалов Лисина:

* Соцсеть, признанная в России экстремистской