«Ровесник века», потомок разорившихся белорусских дворян Юрий Олеша с трех лет жил в Одессе, учился в Ришельевской гимназии, играл в футбол с форвардом сборной Российской империи Григорием Богемским, а через пять лет после революции переехал в Москву, устроился в «Гудок» и ночевал с Ильей Ильфом в углу печатного отделения типографии.
В двадцать восемь Олеша написал «Зависть» — роман о послереволюционных метаниях интеллигента Николая Кавалерова. Главный герой, неудачливый автор монологов для куплетистов, напоминавший Валентину Катаеву самого Олешу, ощущает себя «плохим сыном века», не вписавшимся в новую реальность. Кавалерова подбирает на улице директор треста пищевой промышленности Андрей Бабичев. Николай живет в доме Бабичева, слушает, как «по утрам он поет в клозете», но вскоре выясняется — придется съехать, когда из Мурома вернется настоящий любимчик Бабичева, восемнадцатилетний футболист Володя Макаров, «совершенно новый человек».
Восьмая и девятая глава «Зависти» целиком посвящены футбольному матчу наших с немцами, во время которого Кавалеров планировал убить Бабичева. Символу нового поколения Володе Макарову Олеша противопоставил немецкого ветерана Гецкэ: «Володя был профессионал-спортсмен, — тот был профессионал-игрок. Володе был важен общий ход игры, общая победа, исход, — Гецкэ стремился лишь к тому, чтобы показать свое искусство. Он был старый, опытный игрок, не собиравшийся поддерживать честь команды; он дорожил только собственным успехом; он не состоял постоянным членом какой-нибудь спортивной организации, потому что скомпрометировал себя переходами из клуба в клуб за деньги. Ему запретили участвовать в матчах на розыгрыш первенства. Его приглашали только на товарищескую игру, на показательные матчи и на поездки в другие страны. Искусство соединялось в нем с везением. Его участие делало команду опасной. Он презирал игроков — и тех, с которыми играл, и противников. Он знал, что забьет любой команде мячи. Остальное ему было не важно. Он был халтурщик».
Писатель и спортивный журналист Александр Нилин считает, что прототипом Макарова послужил Андрей Старостин, капитан «Спартака» конца тридцатых, игравший с Раневской и Пляттом в комедии «Подкидыш», сидевший и тренировавший в Норильске, а потом почти тридцать лет служивший чиновником футбольной федерации. Старостин назвал «Зависть» «первым художественным произведением, в котором писатель затронул спортивную тему, в частности футбол, давно уже завладевший сердцами мальчишек».
Старостина и Олешу познакомил у гостиницы «Националь» автор «Разгрома» Александр Фадеев. Разговорившись о Григории Богемском и истории одесского футбола, Старостин и Олеша подружились. В 1962-м Андрей Петрович вспоминал:
«Сняв по звонку телефонную трубку, я услышал:
— Здравствуйте, Андрей Петрович. Вам нужны деньги?
— Какие деньги? Кто это говорит?
— Деньги в купюрах Госбанка СССР. А говорит Юрий Карлович Олеша. Мой бюджет к вашим услугам: я баснословно богат!»
Старостин с благодарностью отказался, но через несколько дней, когда деньги действительно понадобились, заехал в «Националь» и застал Олешу с драматургом Штоком и актером Яншиным. К тому моменту у Юрия Карловича осталась одна смятая купюра.
«Сделав строгое лицо и протянув руку со смятой бумажкой ко мне, он сказал:
— Вот это вы все же возьмите.
— У вас же последняя! Я ни за что не возьму!
— Тогда я ее рву на ваших глазах».
Вскоре Старостин увлек Олешу на футбол.
«Куда вы меня привели? Где бригадмил? Что смотрит милиция?» Его возмущали «свинцовые мерзости» — как один игрок умышленно сбил противника подножкой, как другой схватил убегающего форварда за майку и чуть не разорвал ее пополам, как третий за спиной судьи ударил соперника кулаком.
Его реплики становились все громче и раздраженнее. Я понимал, что он ведет борьбу за рыцарский дух в спорте, за романтическую влюбленность в футбол. Он вспомнил популярного в Одессе еще до революции футбольного судью Бейта, непримиримо относившегося к нарушителям правил. И вдруг за безобидное касание мяча рукой судья назначил пенальти.
— Казнь гольмана! — воскликнул Юрий Карлович. Он пользовался устарелой терминологией, времен Бейта, называя вратаря гольманом, защитника — беком, нападающих центральной тройки — полулевый, полуправый. Близсидящие зрители давно уже с интересом прислушивались к необычному посетителю».
Вратарь отразил пенальти, Олеша захлопал, а увидев, что судья приказал перебить из-за нарушения правил, воскликнул: «Заговор!» Вскочив, он застегнул пальто на одну верхнюю пуговицу и зашагал к выходу со словами: «Я никогда не участвую в насилии».
В дневнике Олеша описал матч 22-го тура чемпионата 1940 года между ЦДКА и «Спартаком», боровшимися за третье место: «День был холодный, почти морозный (27 октября. — «Матч ТВ»). Когда смотришь матч, холода не чувствуешь — отвлекает зрелище. Чувствуешь, что продрог, только в перерыве. Тогда все, чтобы согреться, топочут ногами. Несмотря на холод, публики было очень много, полный стадион. Публика, которая неприятна — воскресная, как на премьере в театре. Дамы, известные люди. Кушают бутерброды, опаздывают, стоят в проходах, перекликаясь со знакомыми. В футболе понимают мало. Я не люблю этой публики больших матчей.
Так как я очень люблю капитана команды «Спартак» Андрея Петровича Старостина, то мне хотелось, чтобы выиграл «Спартак». Это по дружбе, из чувства симпатии к очень милому человеку. Но спортивно мне хотелось, чтобы выиграло «ЦДКА», так как там играет поражающий меня центр-форвард Григорий Федотов. Этот Федотов, действительно великолепный игрок, является сейчас сенсационной фигурой в Москве. О нем знают и говорят даже те, кто не ходит на футбол».
Уже на девятнадцатой минуте спартаковец Тучков сбил Федотова. При падении тот вывихнул правое плечо (выбыв, как потом выяснилось, до конца сезона) и был заменен на Николая Шкатулова. «Спартак» победил 5:0.
«Первый великолепный гол спартаковцы забили на первой же минуте. Новый гражданин СССР, польский игрок Габовский (в результате соглашений между СССР и гитлеровской Германией часть независимой Польши была присоединена к Советскому Союзу. — «Матч ТВ») подал с правого края, и Алексей Соколов забил гол. Он так разлетелся, что, забив гол, влетел сам в ворота и, уже, вероятно, от радости, что забил гол, повис на сетке, уцепившись за нее руками.
Габовский явно не русского вида человек, с волосами, причесанными на пробор, чистенький. Ему сочувствуешь, и есть еще к нему особый интерес, основанный на том, что он иностранец. Все время думаешь о том, как он относится к тому, что вдруг, так неожиданно для себя, после войны и того, что его государство потеряло самостоятельность, он стал играть в советской команде».
Персонаж «Зависти» Володя Макаров был вратарем (гольманом), но сам Олеша в юности действовал ближе к атаке. Муза одесского литературного общества «Зеленая лампа», поэтесса Зинаида Шишова, узнала амплуа Олеши при знакомстве:
«Ришельевская гимназия, где учился Олеша, была почти рядом с моей. Один из моих почитателей познакомил меня с Юрой на улице:
— А вот наш знаменитый хавбек, тоже пишет стихи.
Мы внимательно посмотрели друг на друга. Потом, когда мы по-настоящему познакомились уже в «Зеленой лампе», Олеша спросил:
— Вы меня запомнили? Мне ваши глаза даже снились.
Я его запомнила. У меня-то самые обыкновенные глаза, а вот таких глаз, как у этого ришельевца, я ни у кого не встречала. Но какой-то черт дернул меня сказать:
— Глаз ваших я не запомнила. Поняла только, что вы хороший футболист и пишете стихи.
Как потом выяснилось, Юра был огорчен».
В отрывочных воспоминаниях о юности Олеша писал: «Футбол только начинался. Считалось, что это детская забава. Взрослые не посещали футбольных матчей. Только изредка можно было увидеть какого-нибудь господина с зонтиком, и без того уже известного всему городу оригинала.
Трибун не было. Какие там трибуны! Само поле не было оборудованным, могло оказаться горбатым, поросшим среди травы полевыми цветами. По бокам стояли скамьи без спинок, просто обыкновенные деревянные плоские скамьи. Большинство зрителей стояли или, особенно по ту сторону ворот, сидели. И что за зрители! Повторяю, мальчики, подростки. Тем не менее команды выступали в цветах своих клубов, разыгрывался календарь игр, выпускались иногда даже афиши.
Мои взрослые не понимали, что это, собственно, такое — этот футбол, на который я уходил каждую субботу и каждое воскресенье. Играют в мяч… Ногами? Как это — ногами? Игра эта представлялась зрителям неэстетической, почти хулиганством: мало ли что придет в голову плохим ученикам, уличным мальчишкам! Напрасно мы пускаем Юру на футбол. Где это происходит? На поле Спортинг-клуба, отвечал я».
В мемуарах Олеша описал и Григория Богемского: «Не смуглый, не твердолицый, а, наоборот, скорее рыхловатой наружности, во всяком случае, он розовый, с кольцами желтоватых волос на лбу, с трудно замечаемыми глазами. Иногда на них даже блестят два кружочка пенсне! И подумать только: этот человек с неспортсменской наружностью — такой замечательный спортсмен!
Уже помимо того, что он чемпион бега на сто метров, чемпион прыжков в высоту и прыжков с шестом, он еще на футбольном поле совершает то, что сделалось легендой, и не только в Одессе — в Петербурге, в Швеции, в Норвегии! Во-первых — бег, во-вторых — удар, в-третьих — умение водить. Гораздо позже я узнал, что это умение водить называется дриблингом».
Олеша долго копил на первые бутсы. В магазине на углу Садовой и Дерибасовской они стоили восемь рублей, но хозяин, маленький стройный еврей, отпустил в рассрочку — сначала пять рублей, потом три.
«Я не научился плавать, бегать на коньках. Однако я был хорошим футболистом, хорошим легкоатлетом, в частности в прыжках и в беге на сто метров. Прыгал также с шестом, что страшно, фантастично — в ином мире физики.
Почему удача в одном виде спорта и неудача в другом? Все-таки трусость: плавать надо над глубиной, которая может поглотить, бегать на коньках — можно упасть и разбить голову, можно сломать голову.
А футбол? Ведь такой же опасный бой!»
Другой одесский писатель Сергей Бондарин застал пик футбольной славы Олеши: «В юности мы встречались на футбольной площадке. Маленький и шустрый гимназист Олеша играл за свою Ришельевскую гимназию в пятерке нападения, и я помню день его славы, когда в решающем матче на первенство гимназической лиги Олеша забил гол в ворота противника. Это был точный красивый мяч с позиции крайнего правого… Маленький и быстрый форвард, пробежав по краю зеленой площадки и ловко обведя противника, точным ударом вбил гол. Аплодисменты».
Матч, описанный Сергеем Бондариным, — это финал первенства футбольных гимназических команд.
«Я играл крайнего правого. Я загнал гол — один из шести, вбитых нами Одесской 4-й гимназии, также вышедшей в финал. После матча меня качали выбежавшие на поле гимназисты разных гимназий. Как видно, моя игра понравилась зрителям. Я был в белом — белые трусы, белая майка. Также и бутсы были белые, и черные с зеленым бубликом вокруг икры чулки.
Однако инспектор учебного округа Марданов, царской красоты армянин из воска и черной пакли, обратил внимание на то, что этот маленький футболист, то есть я, несколько бледен. Не вредно ли для здоровья играть ему в футбол?
Через несколько дней в грелке на футбольной площадке меня выслушивал врач. Он сказал, что у меня невроз сердца и мне играть в футбол нельзя. Я сразу как бы почувствовал себя тяжелобольным. Почувствовал, как бьется сердце, как ни с того ни с сего хочется сесть, посидеть. Этот Марданов сыграл в моей жизни роковую роль, так как из-за него я почувствовал впервые, что есть невозможность, запрет».
В книге воспоминаний «Алмазный мой венец» Валентин Катаев утверждал, что познакомился с Олешей на футбольном поле.
«Маленький, коренастый, в серой форменной куртке Ришельевской гимназии, без пояса, нос башмаком, волосы, упавшие на лоб, брюки по колено в пыли, потный, вдохновенный, косо летящий, как яхта на крутом повороте.
С поворота он бьет старым, плохо зашнурованным ботинком. Мяч влетает мимо падающего голкипера в ворота.
Ворота — два столба с верхней перекладиной, без сетки.
Продолжая по инерции мчаться вперед, маленький ришельевец победоносно смотрит на зрителей и кричит на всю площадку, хлопая в ладоши самому себе:
— Браво, я!
…Я подошел к нему, подбрасывая на тамбурине резиновый мячик. По моим вискам струился пот. Я еще не остыл после проигранной партии.
Я назвал себя. Он назвал себя. Так состоялось наше формальное знакомство. Мы оба были приятно удивлены. Мне было семнадцать, ему пятнадцать. Мне нравились его стихи, хотя они были написаны по моде того времени немножко под Северянина. Теперь одному из нас восемьдесят, а другого вообще уже нет на свете. Он превратился в легенду. Но часть его души навсегда соединилась с моей: нам было суждено стать самыми близкими друзьями — ближе, чем братья, — и долго прожить рядом».
Читай также:
- Советский «танкист» и «колхозник», покоривший сначала Франца, а потом и Францию. Хидиятуллину – 60
- «Рома» - часть нашей крови и наших душ». 25 лет назад Тотти заиграл в серии А
- «Олич попросил в Москве большую квартиру — для тренажерного зала». Интервью тренера ЦСКА с рекордным процентом побед
Фото: РИА Новости / Минев, РИА Новости / Дмитрий Козлов, РИА Новости / Иван Шагин, РИА Новости / В. Кругликов, РИА Новости / Александр Невежин
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
