Алексей Олейник дебютировал в UFC в 37 лет и с ходу одержал две досрочные победы в середине и в конце 2014 года. Потом вместе с большой семьей переехал в США и стал готовиться к боям во Флориде, в популярном зале American Top Team.
В 2020-м Олейник победил Мориса Грина и Фабрисио Вердума. Сайт FightMatrix поставил его на 10-е место в списке лучших тяжеловесов мира. После этого он был близок к тому, чтобы заставить сдаться Деррика Льюиса и оказаться внутри титульной гонки, но победить его из россиян смог только Сергей Павлович.
В июне этого года Олейнику исполнилось 45 лет, за несколько месяцев до даты он огорчил 29-летнего тяжеловеса Джареда Вандераа и теперь готов подраться с очень серьезным борцом из зала Хамзата Чимаева и Александра Густафссона — Илиром Латифи. Все это время семья Олейников живет в США, а сам боец подчеркивает, что находится во Флориде на работе, и действительно много работает даже между боями.
— Самое трудоемкое, что сделали за последнее время?
— Нужно было отвезти дочь — 700 километров в одну сторону, столько же обратно. С супругой отвезли, вернулись, забрали двух сыновей и повезли их в другой лагерь — он находится в 400 километрах. То есть 1400 км с дочкой за полутора суток, потом с сыновьями еще 1000 км. Домой приехали в 12 ночи и в семь утра должны были быть в аэропорту, лететь в Чикаго. Самолет задерживается на три часа из-за дождя, потом в самолете провели еще три часа, нас высаживают и сообщают, что погода слишком плохая. Не полетим. Вот мы часов восемь потеряли.
Возвращаемся домой, нам говорят, что есть билеты из другого аэропорта, но до него ехать 200 километров, едем туда. Так у нас почти сутки отнял перелет до города, который от нас в 2000 километров. Проводим там достаточно сложный мастер-класс и летим обратно.
Теперь, пока дочери нет дома, мне хочется сделать ремонт в ее комнате, там достаточно плохие пол и стены. Вот прямо сейчас говорю с вами и еду за плиткой. Понятно, что ничего сложного — я не копаю карьеры, но дел много.
— Если я не путаю, вашей старшей дочке 20 или 21. По сути, она самостоятельный человек, который живет в Америке.
— Думаю, что ей в Америке хорошо. Когда она росла в Москве, мы с супругой шутили, что это был немного европеизированный, рафинированный ребенок. Была плохо подготовлена к российским реалиям, где достаточно шустрая жизнь и не всегда спокойная. Нам с женой как спортсменам всегда нужны какие-то достижения, рекорды, а ей не нужно этого, поэтому у нее в Америке все нормально. Сейчас она учится в колледже, чтобы у нас денег не просить и чувствовать себя самостоятельной, старается где-то работать, в кафе или где-то еще, сама зарабатывает деньги.
А другим детям как будто не так интересно здесь. У них все равно воспитание наше. Не всегда нравится, что тут что-то нельзя.
— Говорят, что в США развит детский спорт, у вас сыновья чем-то занимаются?
— У нас все дети занимаются музыкой и плаванием. Средний сын занимается борьбой в данный момент. До этого и он, и дочь года полтора отзанимались джиу-джитсу. Очень не хочу, чтобы они были профессиональными спортсменами.
Говорить, что здесь развит детский спорт, я бы не стал. Он здесь массовый. Это вид бизнеса. Пять раз в неделю приходят дети, занимаются. В субботу у них прямо в спортзале день пиццы, они на большом экране смотрят какой-то мультик, едят пиццу и так проводят время. Но это не направлено на то, чтобы дети обязательно становились чемпионами. Одни зарабатывают на этом деньги, другие могут занять детей полезным делом и знать, что это все будет в группе, командой, весело.
— А если вам сын скажет, что хочет заниматься единоборствами?
— В любом случае я хочу, чтобы у них было какое-то образование, гуманитарное или техническое. И я за свою карьеру около 20 лет был тренером. Наверное, неплохим тренером. Могу различить в пришедшем ко мне человеке его настоящее желание и какую-то временную вспышку чем-то позаниматься. Потому что спорт — это достаточно непростой труд. Восемь часов в день ты проводишь в зале, и тебя достаточно жестко мочалят. Для начала надо просто посмотреть, на каком он уровне на фоне своей группы, где занимается.
— Вам сейчас 45, вы один из главных ветеранов UFC, говорят, в этом периоде у бойцов больше паузы без тренировок — это правда так?
— После боев я вообще не тренируюсь. Это в последние два-три года у меня такое наступило. Например, последний бой когда прошел, месяца два я не тренировался совсем. Потом стал давать нагрузку, но это в основном бег, железо — пока нет даты. До этого, в первые лет 15 карьеры, я в субботу подрался, а в понедельник уже был в зале. Но у меня другая школа, я ее в шутку называю шаолиньской.
— Вы сказали, что через два дня после этого интервью начнете подготовку…
— Вижу, что размещают информацию, что я подерусь с Илиром Латифи 1 октября в Лас-Вегасе. Эти слухи оправданы.
— Запомнил, как хоккеист Сергей Зубов говорил, что профессиональная карьера в НХЛ — это когда нет ни одного утра, чтобы ты проснулся и у тебя ничего не болело.
— Почему-то когда я не тренируюсь пару месяцев, у меня начинает болеть все что можно. Причем довольно сильно. Когда потренируюсь, оно болит меньше в несколько раз. В том-то и вопрос, что не тренироваться я уже не могу. После боя 2-3 недели обычно я себя прекрасно чувствую, тонус, форма сумасшедшая. А затем проходит пару месяцев вне тренировок, и я начинаю расползаться, расплываться. Тут болит, там тянет, то не так, это не так. Мне нужно тренироваться.
— Какая травма ощущается сильнее других?
— Сильнее всего психологическая усталость. То есть мне заставить себя отжаться 5 раз очень тяжело, хотя я могу качественно отжаться 50 раз.
— Тренер Василий Волков мне говорил, что вы у него на ручном эргометре поставили рекорд по мощности, который долго никто не мог обновить. А что вам тесты в Америке показали?
— Из интересного — мне сказали, что я пообгонял даже нескольких атлетов олимпийского уровня в одном из параметров, вроде бы по тому, как у меня могут восстанавливаться мышцы после выделения молочной кислоты. А так ты на эти все тесты, как и другие, уже не булочкой приходишь, а хорошим атлетом, поэтому такого, чтобы ты совсем что-то новое узнал, нет. Просто дают какие-то рекомендации.
— Если вы психологически устали и у вас 77 боев, почему вы принимаете новые?
— До сих пор для меня одной из самых сильных мотиваций остается имя соперника. Это так было и так и останется, я думаю. Имя всегда значит: одно дело, когда ты дерешься просто со здоровяком, которого мало кто знает, а другое, когда напротив тебя легенда, человек, который был чемпионом UFC, отправлял в нокауты больших людей. Это интересно.
— Вы смотрели бой Деррика Льюиса с Сергеем Павловичем?
— Бой не смотрел, но болел за Сергея, и думаю, что это результат, какой должен быть в принципе. В моем понимании человек без чести, без уважения, со свинским отношением и к спорту и к соперникам не должен каким-то образом восхваляться, что ли (речь про Деррика Льюиса. — «Матч ТВ»).
— У вас с Льюисом не было никогда какого-то общения после того, как прошел поединок?
— Нет, не было, мы никогда не встречались больше.
— Павловичу 30 лет, он идет на серии из четырех нокаутов, и по потенциалу это новая большая звезда из России — могли бы вы дать ему какой-то совет с высоты своего опыта?
— Да, могу сказать одну вещь, но пока Сергей меня сам о ней не спросит, не буду об этом даже заикаться. Тем более где-то публично. Мне кажется, каким-то серьезным спортсменам что-то советовать просто в интервью — это не совсем правильно. Если он сам скажет: «Лех, мне кажется, что ты мне можешь что-то подсказать, посоветовать, скажи, как будет лучше», я с большим удовольствием это сделаю.
— Вы тренируетесь в одном из самых известных залов США American Top Team. Представляете себя тренером, который работает тут на постоянной основе?
— Так как я в своей профессии неплохо разбираюсь, я понимаю, что смогу это делать. Но на данный момент я очень устал от единоборств. Меня регулярно просят люди: «Проведи мне одну тренировку, я приеду, дам 200, 300, 500 долларов, проведи занятие». И я делаю это иногда, но очень редко. Я просто настолько не хочу это делать, что меня не интересуют суммы и все остальное.
Вот сейчас провел две тренировки за две тысячи долларов, но понял, что я чуть переел этого. Завтра вообще приедут ребята, которые из нашей церкви, тоже попросили потренироваться, пойдем с ними потренируемся. Возможно, пройдет год-два и я пойму, что хочу этим заниматься, придет какое-то желание.
— К вам же в зал приезжал Леонид Агутин.
— Да, он хотел именно в зал попасть, посмотреть. Говорит, что сам увлекался борьбой в юношестве, что ему все это по душе, все это нравится. Очень хорошо с ним пообщались, думаю, что мы еще раз увидимся. В том числе в спортзале.
— Вы называете своим первым тренером по джиу-джитсу Геннадия Минку, основавшего клан Минамото. По определенным причинам ему сейчас сложно предложить интервью — а можете рассказать, кто это?
— Если я расскажу, то станет еще более непонятно. Искусство нашего джиу-джитсу передается по звездам. Сэнсэй в определенный период времени получает знак свыше о том, что в определенной стране находится человек, которого нужно найти и передать ему информацию…
Геннадий был обычным парнем, который ходил в школу, ходил в институт, в армию. Потом вернулся. Его нашел какой-то кореец, два или три года пропадает из его истории жизни, но после этого он становится другим человеком. С другими мозгами, с сумасшедшей техникой, которая в СССР в то время отсутствовала. Мое сегодняшнее джиу-джитсу — это ухудшенное его джиу-джитсу, потому что я говорил множество раз, что его знания, которые я взял, это только кусочек, 25-30% от того, что он мог дать. Я учился у него всего шесть лет, а он тренирует до сих пор.
— Вы сейчас общаетесь?
— В принципе, мы общались и немного общаемся, но у нас разные взгляды на тот ужас, который сейчас происходит в Украине. Но это не значит, что он не мой сэнсэй и не дал мне одну из самых крутых техник из того, что можно себе представить.
— А вы можете этому кого-то обучать?
— Так я учу своей технике, и те ребята, кто у меня полтора-два года отзанимался, они спокойно борют джитсеров из других клубов, которые занимались 4-5 лет. А я считаю это одним из самых классных показателей. В принципе, у меня выпустились 12 черных поясов.
— Кто вам ставил ударную технику?
— Ударная техника у меня от Геннадия Минки, от джиу-джитсу. И когда я был в клане Минамото и там развивал свою ударную технику, она у меня была гораздо лучше, чем потом годы спустя. Мог драться с чемпионами мира по кикбоксингу и чувствовать себя на уровне с ними. Затем тренировался 10 лет с самбистами, выступал на соревнованиях, но за это время мне даже лапы никто не держал.
Был случай, что я в Ростов-на-Дону приезжал, меня один человек подержал на лапах, ровно один раз. Спустя пять лет мне говорят: «Слушай, мы тут твоего тренера встречали. Он тебе большой привет передал». Я в недоумении — кто, что? Показывают мне фотографию, и я понимаю, что это человек, который один раз в жизни мне лапы подержал.
— У вас во втором бою в UFC был очень красивый нокаут Джареда Рошольта. Ни до него, ни после него долго не было нокаутов. А как вы себе объясняете, почему именно тогда сумели так победить?
— У меня в тот момент было очень сильно травмировано колено. Я совсем не мог бороться. После каждой тренировки колено увеличивалось на 5-10 сантиметров. Я приходил на спортбазу, клал ноги на две-три подушки вверх, и жидкость уходила. Шел на следующую тренировку. И мы с тренером разучивали две ударные комбинации, только их. То есть я, борец, разучивал в тот момент защиту от борьбы и две ударные комбинации, и вот одна из них прошла. Мы два-три месяца работали над одними и теми же движениями.
— Вы примерно с 2015–2016 года тренируетесь в США, но только в одном зале. Могла быть ситуация, чтобы вы вдруг поехали в Сан-Хосе к Дэниелю Кормье или в Кливленд к Стипе Миочичу?
— Меня звали в разные залы, но я никуда не ездил. Чтобы куда-то поехать, должно чего-то не хватать, а мне тут всегда всего хватает. Тут сумасшедшее количество тяжей высокого уровня, уже сложившиеся тренировочные и даже дружеские отношения с какими-то ребятами. Есть люди, кому я просто могу позвонить и попросить приехать помочь мне в тренировках. Мы спокойно увидимся и поработаем. А там заново приходится ко всему привыкать. Пока тренер тебя поймет, пока поймет твои сильные и слабые стороны, на это может уйти 3-5 месяцев. Думаю, что в Америке нет зала, который был бы на порядок лучше.
Кстати, у Миочича я тренировался, но это было очень давно, лет 10-12 назад.
— Как у вас юридически оформлено проживание в США?
— По рабочей визе, которая позволяет мне выступать. За счет нее и семья здесь находится. UFC сама продлевает ее: они сделали документы на 2,5 года. Проходит два года, они делают новую [визу]. Этим именно юристы UFC занимаются. Когда ты живешь в России, сложности в большей степени из-за того, что нет посольств, потому что когда они там были, ты мог прийти и просто по готовому номеру ее получить. Но сейчас все стало чуть сложнее.
— Недавно мне один боец говорил, что рассказывал иностранцам о том, как ситуация на Украине выглядит глазами жителей Донецкой и Луганской областей. Бывает ли такое, что вы о чем-то рассказываете американцам, опираясь на свой опыт?
— Да, такое было неоднократно. Бывает даже в магазинах спрашивают, откуда мы, а мы смеемся с женой, она говорит: «Он из Украины, я из России». Люди хватаются за голову. Вот тогда я говорю: «У вас тут не совсем правильная информация». Я там прожил 30 лет, рассказываю, вижу, как потом у людей что-то меняется в головах. В American Top Team многим ребятам объяснил, что происходит. Объяснил, что многие средства массовой информации подконтрольны государству и на Украине, и в Европе. Что там подают информацию предвзято. Акцент мировой сейчас такой, что нужно во всем обвинить Россию, не разбираясь, что и как.
— У вас после 24 февраля не появилось ощущение бессмысленности от собственной работы… Просто у меня появилось. То есть как будто бы ты очень концентрированно начал ощущать, что сейчас весь мир смотрит на то, как работают пилоты, корректировщики, разведчики, саперы и люди из ССО; и когда тебе это все показывают в HD-качестве, немного наивно пытаться кого-то заинтересовать боями или статьями о боях.
— Они делают то, к чему их готовила родина на протяжении нескольких поколений. Им платили зарплату, чтобы они умели делать свою работу. Полиции тоже платят деньги не за то, чтобы они ездили на стрельбы, а за то, чтобы они, может быть раз в месяц или реже, смогли взять оружие и задержать преступника, рискуя собой.
Сам я не готов пойти туда с автоматом, поэтому сижу и молчу, но я и не уважаю тех людей, которые поразъезжались по Европам и оттуда говорят, что надо делать. Обращаться с оружием я умею, своих детей я учу и, думаю, что научу. Оружие у меня есть, себя и свой дом я могу защитить. Просто тут надо понимать, что от военных сам свой дом никто и никогда не защитит. Если сюда приедет БТР и автоматчики, сколько бы у тебя ни было оружия, ты ничего не сделаешь. А от бытовых вещей можно попробовать и самому защититься.
— Чувствуется, что если просто просматривать американские медиа, то полной картины ты не получишь?
— Да вообще никакой картины не получишь, получишь официальную информацию, озвученную Белым домом. Когда говорят, что здесь есть демократия, надо понимать, что есть точно так же и очень жесткая авторитарная система. И попробуй что-то говорить про права темнокожих, про политику или про ту или иную сторону, про права сексуальных меньшинств.
— Откуда вы получаете информацию?
— Сложно сказать. Много общаюсь с людьми. Причем со всеми. И с теми, кто живет в России, и в Украине, в Америке, с украинцами, которые живут в Европе, с россиянами, которые живут в Европе или в других странах. Общаюсь с людьми, которые живут в благополучных условиях и в неблагополучных условиях. В Харькове, Киеве и на Донбассе. Общаюсь с теми, кто сидит в бомбоубежищах, получаю видео и фото. Могут прислать фото 16-этажки, от которой осталось 3-4 этажа. Часто в принципе помогаю ребятам, как могу по возможности, если они не пытаются окрасить это в тот или иной цвет.
Telegram совсем не пользуюсь. Читаю российские новости, украинские новости и американские, но у меня есть своя призма взглядов на мир, и через нее я отсеиваю какую-то некрасивую ложь.
