Предновогодние недели выдались крайне сложными для российского спорта. Так сложилось, что комиссия экспертов ВАДА, которым обещали полный доступ в московскую антидопинговую лабораторию, уехала из России практически ни с чем. Это может повлечь за собой невероятно тяжелые последствия для нашего спорта: невозможность выступления на международных соревнованиях за рубежом и проведения крупных турниров в России. О том, как эта ситуация возникла, что можно с ней делать и вообще — как обстоят дела в российском антидопинге, мы поговорили с генеральным директором РУСАДА Юрием Ганусом.
— 16 месяцев назад, 31 августа 2017-го, вы вступили в должность генерального директора РУСАДА, не имея до этого опыта работы в спорте. Сейчас, спустя почти полтора года, скажите, что лучше — отсутствие опыта и, соответственно, возможного конфликта интересов или наличие опыта, но риск такого конфликта?
— Конфликт интересов однозначно должен отсутствовать. Главная задача была — не дать никому нас использовать. РУСАДА должно быть независимым, это проблема, с которой столкнулось предыдущее руководство агентства и которая его потопила. Да, я действительно не был связан со спортом, но трудился в высоких кругах над серьезными целями и продавливал их на государственных уровнях. Этот опыт — понимание системы заинтересованных сторон — здорово пригодился. И, конечно, огромная помощь была от экспертов. Австралиец Питер Николсон, пока он был здесь на начальном этапе, очень помог мне разобраться во всех нюансах.
В любое дело стараюсь погружаться максимально полно, детально. Работа в РУСАДА оказалась одной из самых сложных, если не самой сложной. В российском спорте есть минимум четыре центра силы, которые делают его структуру очень запутанной и большой.
Помогло отсутствие комплексов и авторитетов. Точнее, то, что их у меня немного. Видите на стене картинку с ледоколом? Это и есть образ РУСАДА.
— В середине ноября 2017 года в Сеуле прошло заседание совета учредителей ВАДА. Вы уже были в должности, но туда поехали Колобков и Жуков. Почему не вы?
— Дело вот в чем. Когда встает вопрос соответствия агентства, это, с одной стороны, вопрос к нам, а с другой — к системе организаций, вовлеченных в антидопинговую деятельность. Поэтому туда отправились представители государства, этот вопрос был в большей степени в их компетенции. А у меня в тот период была масса работы, имелась тупиковая ситуация, которая подтвердилась 5 декабря в решении МОК об условиях нашего допуска на Олимпиаду. И участвовать в Сеуле в решении вопросов, выходящих за рамки полномочий агентства, было совершенно лишним.
— Чем вы занимались в то время?
— Штатный состав РУСАДА был изменен на 90%, а состав инспекторов допинг-контроля — на 100%. Нужно было обеспечить работоспособность всей этой системы, реализовать допуск спортсменов на Олимпиаду и Паралимпиаду. Для этого требовалось просчитать, кто из наших спортсменов мог выехать на Игры, у кого имелось минимум по три пробы, собранных с соблюдением всех требований. Списки были достаточно большие: сначала порядка 900 человек, затем 600, потом 300 и уже в итоге финальная версия. При этом с точки зрения работы по этому списку мы особой поддержки не получали.
— Как это?
— У ОКР было свое видение того, кто должен поехать на Олимпиаду. И так получалось, что мы узнавали о списках, которые ОКР отправил в МОК, из МОК. Задаем вопрос ОКР: почему не показали нам список? Мы национальное антидопинговое агентство, у нас есть информация по пробам — а вдруг кому-то из тех, кого вы отправили в МОК, этих проб не хватает? Ситуация была неприятная, одним словом. В совещаниях по комплектованию списков от ОКР мы не участвовали.
У меня нет обиды, это было нормальное испытание. Чем сложнее на первых порах, тем лучше. Команда нормально отработала, мы собрали пробы у всех, кого пригласил МОК, и даже у 19 из тех, кого в итоге не допустили, хотя и оправдали в CAS.
Еще раньше у нас возникла проблема с паралимпийцами.
— Что за проблема?
— Международный паралимпийский комитет (МПК) тогда изменил сроки предоставления данных для допуска на Паралимпиаду, и нам пришлось до ноября реализовать всю работу по сбору проб в нужных объемах. Причем когда мы ее начали, МПК был полностью закрыт для коммуникации. Пришлось действовать независимо, не рассчитывая, что какие-то пробы будут собраны МПК.
Кроме того, в конце сентября 2017-го у нас был аудит ВАДА, нужно было понять их требования. Аудит сфокусировал внимание на качественных показателях работы агентства, он очень помог в дальнейшем. Плюс надо было начать восстанавливать доверие к РУСАДА.
— Со стороны кого?
— Сегодня, уже хорошо изучив ситуацию, я могу сказать, что единственными союзниками у нас могут быть только спортсмены. Поэтому прежде всего речь о них. Второе — доверие мирового сообщества, ВАДА, национальных агентств, МОК, международных федераций.
Вообще мы привыкли, что нас никто не любит. И мы не ждем никакой благодарности от минспорта, ОКР, ПКР и от ВАДА.
Когда я приходил, то понимал про шлейф, который остался после старого РУСАДА. И нельзя было сказать, что мы что-то там перезапустили, что нужно обнулить отношение. Это так не работает.
Сейчас нам многое удалось, мы проводим тестирование для международных федераций, шаг за шагом восстанавливаем доверие национальных антидопинговых агентств — в коридоре офиса РУСАДА висят добрые пожелания руководителей американского, канадского, новозеландского, австралийского, британского и других. Мы стали членом большой антидопинговой семьи, активно вошли в работу международных спортивных организаций. Достигнутое дорогого стоит. Да, мы не восстановили доверие в полном объеме — разрушить легко, строить сложнее. Но делаем это шаг за шагом. Мы являемся патриотами и действуем в интересах России, чтобы наши спортсмены имели будущее.
— Вспомним весенний рейд в Киргизии, когда пожизненно дисквалифицированного тренера Виктора Чегина уличили в работе со спортсменами. Это дало какой-то эффект?
— Это ужасно. Мы зафиксировали его в составе тренировочной группы национальной сборной. После этого мы расторгли договор с Республикой Мордовия, во-первых, потому, что Чегина в Киргизии сопровождал автомобиль с мордовскими номерами, зарегистрированный на госучреждение, а во-вторых, потому, что моему заму Маргарите Пахноцкой в беседе по поводу ситуации с Чегиным напомнили про двух умерших руководителей РУСАДА. Было принято решение составить новый договор, качественно другого уровня, который уже будет обеспечивать нормальную работу наших отделов расследований, образования и тестирований на территории Мордовии.
Текст им отправили, глава администрации заявил, что в Саранске пока заняты проведением чемпионата мира по футболу, а сразу после его окончания они готовы вернуться к этому вопросу.
ЧМ прошел. К вопросу не вернулись. Договор с Мордовией у нас до сих пор не подписан. В принципе, я понимаю, что происходит. Мы там наступили на больное поле, кому-то наверху не понравилось, что РУСАДА взяло и расторгло договор. Но для нас это дело принципа. Лучше не иметь никакого договора, чем такой, при котором техническими средствами администрации региона поддерживается дисквалифицированный тренер.
— Возвращаясь к тому разговору с Маргаритой Пахноцкой, где упомянули смерти руководителей РУСАДА. Вам за эти 16 месяцев доводилось сталкиваться с давлением, угрозами?
— Я знал, куда шел. До РУСАДА занимался защитой государственного актива с достаточно большими деньгами от рейдерского захвата в очень крупном субъекте федерации, с привлечением ФСБ, потому что местным правоохранительным органам доверять было нельзя. Но пока я работаю в РУСАДА, прямых угроз не было. Надеюсь, и не будет.
— Вы не исключаете возможности, что Чегин все еще продолжает работать?
— Естественно, не исключаем. Это человек, одержимый своим делом и по-своему ему преданный.
— Легкоатлеты долго еще будут под санкциями?
— Легкоатлетов откровенно жаль, они заложники ситуации. Биатлонисты, у которых тоже проблемы, участвуют под флагом России в международных стартах. А легкоатлеты постоянно в усеченном составе, через процедуру допуска от ИААФ. Думаю, проблема нашей легкой атлетики в том, что там очень много авторитетных тренеров и нет организационного единства. Недавно я был на тренерском совещании и призвал к тому, чтобы каждый чувствовал свою личную ответственность за общее состояние дел в федерации. Как на подводной лодке: если кто-то накосячит, то погибнут все. Например, в ВФЛА в этом году было 68 неудачных попыток тестирования спортсменов, то есть когда инспектор приехал по указанному адресу, а там спортсмена нет.
Что касается санкций, думаю, если бы мы осенью дали ВАДА доступ в лабораторию, то уже 3 декабря ВФЛА была бы восстановлена в правах при условии выплаты долга.
— У вас не возникает ощущения, что, когда вы общаетесь с руководством наших самых проблемных федераций, то это общение с двуликим Янусом, который вам говорит одно, а сам параллельно делает совершенно другое? Может быть, не те же люди, но кто-то к ним очень близкий.
— В крупных федерациях есть консерватизм, он тянется с далеких славных времен. Это накладывает определенные ограничения.
Расскажу историю. Я был на антидопинговом форуме в Китае и столкнулся с председателем Верховного суда КНР. Еще подумал: у нас бы Вячеслав Лебедев, председатель нашего Верховного суда, выступил на подобном форуме. Так вот, я как раз воду пил и чуть не подавился, когда китаец сказал, что у них борьба с допингом приравнена к борьбе с терроризмом. Вот это то, чего нет у нас, — отношение внутри общества, внутри профессиональной среды.
Да, есть федерации «зазеркаленные», работа с которыми затруднена, где идет почти повсеместное употребление допинга. Но мы стараемся решать эту проблему, и надеюсь, что в будущем сможем принимать решение о санкциях в отношении таких федераций при большом количестве допинговых случаев. Но для этого нам нужна поддержка минспорта.
— Как обстоят дела с применением статей 230.1 и 230.2 УК РФ об ответственности за склонение спортсмена к приему допинга и использование допинга в его подготовке? Вроде был какой-то случай в Чувашии, но он заглох.
— Сложился странный прецедент. Когда в стране есть верховенство закона, то люди, идя в суд, не беспокоятся, как будет решаться вопрос. Я сам ранее вел активную судебную практику и, честно говоря, был в шоке. Первое время мне судопроизводство нравилось, но затем стало разочаровывать. Чем больше ты погружаешься, тем больше понимаешь определенную безысходность. Но все равно нужно идти дальше. То чувашское дело оспаривалось, делались запросы. Мы не прекращаем работать по нему, как и по ряду других похожих дел, возможно, даже более перспективных. Имеются совершенно вопиющие факты, налицо все квалифицирующие признаки. Но региональные суды — это региональные суды.
Я уважаю государство и благодарен ему за то, что мы живем, что можем говорить какие-то оппонирующие вещи. Вообще в своей стране ты должен быть патриотом. Но нельзя замалчивать проблемы, потому что тогда они будут только усугубляться.
— Создание института информаторов — проблема?
— Мы сейчас продвигаем эту тему. И дело тут не в каком-то стукачестве, а в том, что порой человек сталкивается с несправедливостью. В некоторых командах в ходе конкурентной борьбы случаются неприятные вещи, что-то подсыпают, затем идут разбирательства. Вот недавно оправдали молодых хоккеистов ХК «Россошь» по мельдониевому делу. По формальным признакам там чистое нарушение, и согласно букве закона они были виновны. Но по духу закона все сложилось иначе. Наш отдел расследований не сумел однозначно установить обстоятельства дела. Однако в ходе слушаний было доказано влияние постороннего лица на формирование неблагополучного результата анализа.
Конечно, с нашей тяжелой историей создание института информаторов затруднено. Но мне как юристу, который сталкивался с несправедливостью, знакомы манипуляция фактами, доказательствами и чувство полного тупика при ведении дел в суде. Так вот, и у спортсменов должен быть инструмент для защиты себя, если вокруг допинговый бардак. Да, программа эта сложнореализуема, причем не только у нас, но и везде.
— Насколько велика еще одна проблема — небрежного заполнения спортсменами информации о местонахождении?
— Это реально наша головная боль. На первое декабря у нас в этом году 327 случаев, когда спортсмена не находили по указанному им адресу. В 2017-м их было 173. Фактически рост почти в два раза. Динамика очень плохая, и она не связана напрямую с тем, что мы стали больше тестировать, как может показаться. Некоторые руководители федераций звонят, уже когда спортсмен получает третий «флажок» и начинается расследование. Многие легкомысленно относятся к первому и второму «флажкам», а третий уже может возникнуть совершенно неожиданно.
Наши спортсмены не беспокоятся о том, каким образом обозначать свое местонахождение. Они сами должны обеспечить четкие инструкции, как их найти, с точностью до номера комнаты. Мы отдаем себе отчет, что попытка избежать тестирования может быть возможной формой сокрытия наличия следов допинга.
При этом мы требуем от наших инспекторов, чтобы они дорабатывали каждый случай до конца, пытались найти человека, даже если его нет по указанному адресу. В этом плане мы отличаемся от международных структур. У нас бывает, когда спортсмена не находят, его сосед говорит, где он, мы едем туда, берем пробу, она оказывается чистой. Спортсмен получает «флажок», потому что формально его не было на месте, но чистая проба является смягчающим обстоятельством.
Не хватает элементарной грамотности в плане антидопинга. Именно поэтому когда в составе рабочей группы минспорта поднимался вопрос об ужесточении наказания за нарушение антидопинговых правил, я выступал противником этого, хотя нас тогда поддержало МВД. Потому что сначала нужно обеспечить покрытие образованием, а уже затем что-то требовать.
— Получение осенью статуса соответствия — свидетельство доверия к прогрессу РУСАДА?
— Еще 27 марта этого года я получил письмо из управления ВАДА о том, что агентство полностью соответствует антидопинговом кодексу и всем стандартам. Оставались только два пункта дорожной карты, которые выходили за пределы нашей компетенции. Сейчас РУСАДА улучшает переговорные условия Российской Федерации. Если бы мы не полностью соответствовали кодексу, то эти условия были бы совершенно другими.
Доверие ВАДА выразилось и в том, что оно еще до восстановления статуса РУСАДА в официальном письме подтвердило, что готово передать нам обработку результатов проверки проб, хранящихся в московской лаборатории. Обычно этого не делают, потому что может возникнуть конфликт интересов — лаборатория и агентство находятся в одной юрисдикции.
— Проблемы с доступом экспертов ВАДА в московскую лабораторию и выгрузкой базы данных — реальная угроза российскому спорту?
— Мы используем все возможности, чтобы продавить ситуацию, чтобы до 31 декабря была обеспечена передача базы данных московской лаборатории, которая и так, по моему мнению, уже имеется у ВАДА. Просто сейчас это нужно сделать технически. Признаться, я не понимаю тупика, в котором мы оказались. Требования, связанные с сертификацией оборудования, какой-то треш. Надо искать возможности, а не трудности и препятствия. Без пафоса могу сказать, что мы висим на волоске, причем мы — это не РУСАДА, а спортсмены. Когда мы получили статус соответствия, я считал, что это не только наша победа, но и победа российских спортсменов. А теперь главный удар, в случае лишения нас статуса соответствия, окажется нанесен по спортсменам.
Понятно, у чиновников всегда будут игры и интересы, поэтому мы стараемся держаться от них в стороне. Возможно, кому-то с высоты поле и горизонт проблем видится шире, иначе. Но в текущей обстановке, имея обратную связь от ВАДА, я понимаю, что ситуация критическая. Если мы потеряем статус соответствия, то прекратим тестировать спортсменов.
Сегодня я разговаривал с представителями московской лаборатории и обратил их внимание, что крайне важно сейчас принимать активное участие в исправлении положения. Объяснил, что они сами должны быть максимально заинтересованны в открытии лаборатории, поскольку никого не волнует, что «старая» лаборатория была в подчинении минспорта, а «новая» подчинена МГУ. Не получится остаться в стороне, дождаться, что перевернут страницу и запустят новую лабораторию. «Московская лаборатория» — определение, которое всегда будет связано в том числе и с той, старой. И чем быстрее решатся проблемы, связанные с наследием старой лаборатории, тем быстрее новая сможет начать подготовку к аккредитации.
Это уже поняли во всероссийских федерациях по видам спорта, все осознают, что мы подходим к краю пропасти. Если сейчас все остановится, то это коснется всех спортсменов, всех федераций, вне зависимости от того, кто стал причиной, где был допинг, а где не было никогда. И выход из этого кризиса будет очень тяжелым.
— Есть понимание, что ВАДА в случае непредоставления доступа будет действовать максимально жестко?
— Да. ВАДА из-за восстановления РУСАДА попало под давление, подверглось критике. Парадокс: один из самых ярых противников нашего восстановления — глава американского антидопингового агенства Тревис Тейгарт. Но при этом они заказывают нам проверки своих бойцов, которые приезжают выступать в Россию. Мы уже выполнили порядка 50 таких заказов.
Нужно осознать, что на Западе у ВАДА и прочих структур нет понимания разделения зон влияния внутри России. Когда были выдвинуты требования по доступу к лаборатории, я объяснил, что они обращаются к Колобкову и минспорту, а лаборатория находится под ограничительными мерами в рамках действующего УПК по заведенным Следственным комитетом уголовным делам. И доступ в лабораторию уже не в полномочиях минспорта. Но со стороны ВАДА есть общая, объединительная позиция — по отношению к государству Российская Федерация. И государство должно предоставить беспрепятственный доступ в лабораторию. А как это будет организовано внутри государства — уже наши проблемы. И если кто-то в России думает, что оказывается в стороне, что он просто наблюдатель, то это не так. Есть обязательство государства — оно должно быть выполнено в полном объеме. Разводы на тему того, что кто-то что-то не сделал и поэтому другие тоже не могут, не сработают.
Я в попытке решить вопрос предлагал формат, когда из московской лаборатории берутся пробы и фельдъегерьской службой, в сопровождении представителя Следственного комитета и специалиста-химика, вывозятся за границу, в аккредитованную лабораторию. Там из пробы берется часть на анализ, а проба возвращается обратно в Россию. Все это с видео- и фотофиксацией, при полном контроле.
Нужно искать варианты выхода из ситуации, иначе будет подорвано доверие со стороны всех. Пересидеть, переждать не получится.
— Нас просто не станут больше слушать?
— Когда ты работаешь, окруженный союзниками, то должен беспокоиться о своих союзниках. Мы могли получить статус соответствия РУСАДА еще весной, когда в исполкоме ВАДА сложился паритет по нашему вопросу. Но из-за того что Россия не сделала ни шага по вопросу доступа в лабораторию, чаша весов голосования склонилась не в нашу пользу. А те члены исполкома, которые все-таки нас поддержали, были преданы анафеме. Ближе к осени ситуация изменилась — за нас вписались МОК и ВАДА.
А теперь задумайтесь о том, что в следующем году выборы президента ВАДА и наша российская карта там обязательно будет разыграна. Смотрите: Россия получила статус соответствия еще до полного выполнения всех обязательств. ВАДА уже от этого страдает, руководство организации находится под ударом. И если сейчас мы подведем, то 1 января критика будет жесточайшей, и нам никто никогда больше не поверит. В США уже говорят, что доверять России было глупостью. А дальнейший водоворот событий, в случае нашего бездействия, окажется таким, что к управлению ВАДА точно придут не добрые дяди.
— Ну, у России же есть некое неприятие санкций со стороны Запада, своеобразная бравада, не замечали?
— Санкции будут всегда, и не только по отношению к России. Они инструмент политической и экономической деятельности в большом мире. Но то, о чем идет речь, это вопрос ценностей. Если мы выйдем на улицу и спросим десять человек, как они относятся к санкциям Запада по отношению к российскому спорту, ответы будут одни. А если спросим, хотели бы они, чтобы их детей тренеры склоняли к приему допинга, чтобы их дети занимались спортом, где допинг — это норма, — ответы будут совершенно другими. Нам надо понять свои ценности и защищать их.
И пока мы не докажем, что готовы защищать нормальные ценности, не стоит ждать равного отношения. У нас тоже есть вопросы к западным коллегам, к их спортсменам. Но мы же нарушаем конвенцию ЮНЕСКО по борьбе с допингом, всемирный антидопинговый кодекс, и пока у себя не наведем порядок, не стоит искать бельмо в чужом глазу.
— А в какой части мы нарушаем конвенцию ЮНЕСКО?
— В части беспрепятственного доступа к московской лаборатории. Я вообще не скрываю своего осторожного взгляда на будущее этой лаборатории. Для ее полного восстановления, получения аккредитации нужно 5-10 лет. Причем пять — это очень быстро, более реально 7-10. Посмотрите на минскую лабораторию, она современная, там все в порядке, но она не получает аккредитацию. А мы уже три года не даем доступ к пробам московской.
— Вот как раз об этом. Я тут посмотрел требования по восстановлению статуса и заметил, что пункт о доступе к пробам лаборатории был всегда, а вот пункт о доступе к базе данных появился лишь в сентябре, после того как Россия признала доклад Шмида вместо доклада Макларена. Это такой размен или что?
— Нет. Доступ к базе лаборатории подразумевался всегда, просто он был включен в пункт о доступе к пробам. В сентябре это просто расписали более подробно. Первый этап — доступ к базе данных, второй — выборочная проверка проб.
— Какие ожидать последствия, если в результате такой перепроверки будет масса проб со следами допинга?
— Я напрямую спросил главу ВАДА Крейга Риди об этом. Он ответил, что это уже будет вопрос индивидуальной ответственности спортсменов. Но для нас тут важно даже не то, сколько вскроется этих проб, а то, что мы будем с ними делать, насколько эффективно их отработаем, какие меры примем. Сейчас ситуация гораздо хуже той, что может сложиться, если даже выявится много «грязных» проб, потому что мы уже три года не открываем лабораторию, и у наших врагов, критиков, да и у многих вообще возникает логическая цепочка: если Россия не открывает лабораторию, хотя она должна быть в этом заинтересована, чтобы отмести обвинения Родченкова, то, может быть, она хочет что-то скрыть? Мне такой вопрос задавали напрямую.
— Ответьте на него.
— Внешне такого умысла я не вижу. Но вопрос возникает справедливо. Я убежден, что мы сами должны желать разобраться в том, что было. Да, мы, возможно, потеряем что-то в медальном зачете Сочи, но это урок, школа, которую мы проходим. И такую школу прошли многие. Кроме того, не нужно забывать, что открытие доступа к пробам позволит оправдаться тем невиновным спортсменам, которых опорочил Родченков.
Затягивание всей этой ситуации приводит не только к потере времени, но и будущего поколения спортсменов. Родители видят, что происходит с нашим спортом, сколько лет россияне не могут полноценно участвовать в тех или иных турнирах. Соответственно, многие пересматривают планы на то, чем будет заниматься ребенок. А если мы самоизолируемся, то я не исключаю исхода перспективных спортсменов за рубеж.
Я не понимаю, почему продолжается эта неразбериха с лабораторией. Это точно не в национальных интересах.
Фото: РИА Новости/Антон Денисов, Mark Runnacles / Stringer / Getty Images Sport / Gettyimages.ru, Андрей Голованов и Сергей Киврин, РИА Новости/Владимир Трефилов, РИА Новости/Евгений Одиноков, РИА Новости/Илья Питалев, РИА Новости/Александр Вильф, РИА Новости/Виталий Белоусов,
Читай также:
- 14 января наш спорт могут закрыть всерьез и надолго. Этого нельзя допустить
- Павел Колобков: «Предложили ВАДА скопировать базу данных московской лаборатории»
- ВАДА пока не получало повторное приглашение посетить московскую лабораторию
- Чемпион России в беге на 1500 метров Никитин стал самым тестируемым РУСАДА спортсменом в 2018 году
- Глава USADA: «Надеюсь, ВАДА на этот раз усвоит урок и лишит РУСАДА статуса»
