«Приходит СМС: «Батя в сети». Только вот ему уже не позвонишь». Литвинов-младший — о переезде в Германию и завершении карьеры

«Приходит СМС: «Батя в сети». Только вот ему уже не позвонишь». Литвинов-младший — о переезде в Германию и завершении карьеры
Сергей Литвинов / Фото: © РИА Новости / Алексей Филиппов
Беседует Сергей Лисин.

Уточнение «младший» неизменно сопровождает Сергея Литвинова, который в спорте выбрал ту же специализацию, что и его отец, олимпийский чемпион Сеула-88 Сергей Николаевич Литвинов. 

Сказать, что карьера сына оказалась неудачной — нельзя. В активе Литвинова-младшего бронза ЧЕ-2014, а также два золота и серебро командных ЧЕ 2013-2015. Личный рекорд Сергея — 80,98, установлен в 2012 году, затем еще два сезона спортсмен держал уровень результатов, близкий к 80 метрам, а с 2015-го по 2018-й метал в районе 77 метров. Последний раз Литвинов-младший выходил в сектор почти два года назад, результат был слабый, всего 71,62.

19 февраля 2018 года на сборе в Сочи умер отец Сергея, не выдержало сердце. Олимпийский рекорд (84,80), установленный Литвиновым-старшим в Сеуле, стоит до сих пор и, видимо, будет стоять вечно, результаты нынешней элиты минимум на три метра хуже. Подробное интервью с сыном об отце мы делали к тридцатилетию той сеульской победы, осенью 2018-го. Тогда Сергей еще был в России, а вот спустя полгода — пропал.

Периодически его можно было видеть в соцсетях, но от былой активности одного из главных борцов с допинговыми практиками в российской легкой атлетике, человека, всегда резко высказывавшегося на эти темы и призывавшего к переменам, не осталось почти ничего. Какое-то время беспокоить его казалось неуместным, всем требуется разный срок, чтобы пережить потерю близкого человека. Затем началась пандемия коронавируса, стало не до этого. 

Так что созвонились мы с Сергеем только весной 2021-го, обсудив:

В силу личного знакомства мы общались на «ты».

Сергей Литвинов-младший. / Фото: © Reuters

— Твой последний старт — «Мемориал братьев Знаменских», 6 июля 2019 года. После этого ты не выступал и вообще пропал. Были слухи, но я хочу услышать от тебя самого, где ты теперь и чем занимаешься?

— С начала 2019 года я работаю тренером по метаниям в Германии, в клубе TSV Bayer Leverkusen, плюс я старший тренер по метаниям в Северном Рейне. Идея была начинать с самых низов, что я и делаю, — набрать детей и двигаться с ними наверх. Средний возраст воспитанников — 15-17 лет.

— Метания в Германии всегда были сильной дисциплиной, даже если брать еще времена ГДР и ФРГ. Насколько сейчас дети активно в них идут?

— Здесь неплохая система селекции. Дети просто приходят заниматься легкой атлетикой и до юношеского возраста тренируют все виды, как правило. А уже затем распределяются по талантам, плюс работает специализация клуба: если в нем развиты, например, диск и ядро, то будут стараться отбирать туда. Наш клуб из метаний специализируется на молоте и копье. Набрать детей было несложно, пришлось немного покреативить, и все прошло нормально. Вопрос популярности легкой атлетики не стоит — туда идут те, кто изначально в футбол не пошли.

— Твою спортивную карьеру можно считать завершенной или это скорее пауза?

— Ну, это закат, конечно. Переход к тренерской работе был осознанным, хотя еще в 2019-м было желание тренироваться, и я это делал параллельно с тренерской работой. В 2020-м из-за коронавируса вообще ничего не получилось в плане выступлений, а сейчас ситуация продолжается. Знаю, что в России все уже более-менее наладилось, но в Германии сложно даже с перелетами, так что последний раз я был в России как раз в июле 2019-го, на соревнованиях. Планировал приехать в мае 2020-го, но начались локдауны, и не получилось. Да и даже если бы я выступил, считать это за карьеру нельзя, скорее — просто желание выступить, показать результат, войти в топ-5 или топ-8. Параллельно с тренерской работой это уже несерьезно. Я же не просто пару человек тренирую, у меня четырнадцать подопечных, это занимает все время.

— Поскольку я не знал, где ты и что с тобой, а слухам верить не привык, то, помня о том, что у тебя немецкий паспорт, видел сценарий, когда ты просто отсиживаешь карантин, необходимый для выступления за Германию. Таких идей не было?

— Всерьез это не рассматривал, при этом немного ознакомился с правилами перехода, хоть до конца их и не понял. Неясно, можно ли взрослым русским спортсменам перейти. Вроде карантин начинается с последнего выступления за Россию, а это 2015 год, дальше я уже выступал как нейтральный спортсмен. Так что с этой точки зрения свой карантин я уже давно отсидел, плюс условия перехода выполнены — я действительно живу в Германии, у меня есть паспорт и т. д. Но, повторюсь, я об этом никогда не думал. Возможно, это нерационально, но когда в 2010-м я уезжал из Германии как спортсмен, то это было принципиальный шаг. И, соответственно, руководствуясь теми же принципами, как спортсмен в Германию я бы уже не вернулся.

Да и тем более… что уж там — тонуть, так со всеми.

— Правда, что когда ты переходил из Германии в Россию, немцам нормально заплатили за этот трансфер?

— Это стандартная практика тех лет. В старом регламенте перехода было два варианта — с полным карантином и с сокращенным по договоренности сторон. Эта договоренность часто включала деньги, хотя я слышал, что Белоруссия кого-то из своих отпустила за ноутбук. Но в моем случае все было официально, насколько я знаю, сумма составила сорок тысяч евро. Но это нормальная цена за готового взрослого спортсмена уровня элиты. И платила даже не ВФЛА, как мне помнится, а Мордовия.

— Резюмируя, выходит, что пауза с 2019-го — это никакой не карантин, не уловка, а просто обычное завершение профессиональной карьеры?

— Скорее всего, да. Но это не было как-то резко и осознанно. Когда умер отец, я начал задумываться, а перед этим еще общался со спортивным психологом, потому что был недоволен своей подготовкой, возраст же был за тридцать, и мой мозг не понимал, почему я до сих пор делаю все то же самое — метаю. Он отказывался это понимать. И переход к тренерской деятельности был, скорее, даже шагом к спасению мотивации тренироваться самому дальше.

На практике это, конечно, оказалось сложнее, чем я думал. Но изначально была мысль, что я переключусь на что-то новое, на работу тренера, и заодно буду пытаться возвращаться в спорт. В 2019-м это желание еще было. Но мотивация работать тренером оказалась куда выше, и трудиться в этой сфере вполсилы я не мог, тем более что речь о детях.

В эту работу нужно погружаться полностью, нельзя просто прийти на тренировку и отключить мозг. И получается, что время на собственные тренировки есть, а голова занята уже учениками. Может быть, если бы я работал с парой взрослых профессионалов, то успевал бы сам готовиться. Но с детьми такое невозможно, они несамостоятельны, их как раз нужно этому научить.

Фото: © личный архив Сергея Литвинова

— Твоя жизнь разбилась на несколько этапов: детство в СССР и России, переезд в 10 лет в Германию, затем короткое возвращение в Россию, пять лет в Белоруссии, снова два года в Германии, в составе сборной, а в 2010 году переход и переезд в Россию, опять сборная, но уже РФ. И вот ты вновь два года в Германии, ты знаешь культуру этой страны, свободно владеешь языком. Кем ты себя чувствуешь в итоге?

— Любой мигрант, который с детства живет в другой стране, знает, что у него нет одной родины. У меня их три — Россия, Белоруссия и Германия. Но это всегда ощущения неполноценные, они съедают друг друга. Когда ты в России — не хватает Белоруссии и Германии. А когда в Германии — не хватает России. Я уже привык жить с этим, что нет полноценного ощущения родины, дома.

— Люди, переезжающие в другую страну в сознательном возрасте, даже несмотря на знание языка и понимание культуры, испытывают определенное неприятие этой культуры, нехватку русского духа, можно сказать. Они часто жалуются на это, остаются русскими, даже прожив более десяти лет в той же Германии, к примеру.

— Не совсем. Я бы сказал, что они создают иллюзию, что такое — русский человек, русская культура. А в реальности очень быстро теряют связь с Россией, а те, кто живет в другой стране с детства, этой связи и не имеют, по сути. Когда я с ними общаюсь, то вижу — это совсем другая нация. Назвать их русскими можно с натяжкой, они сделали себя русскими, исходя из своего представления о том, кто такие русские. Это какие-то выдержки из приколов и фильмов, того же «Бумера», он до сих пор тут популярен, как и вся эта тема с братвой, кортами и семечками. У меня очень много таких знакомых, которые в майках десантуры ходят. Не все, конечно, но это некое представление о культуре, хотя та на самом деле уже давно иная. 

И я сам такой приехал в Россию в свое время, говоря слова, которые считал русскими, а они были немецкими, просто с русским окончанием. И я тогда представлял себе Россию совершенно иначе, в итоге страну пришлось постигать заново. Поэтому русскоязычные жители Германии, желая как-то самоидентифицироваться, выбирают не немецкую культуру, а некий далекий от реальности русский образ. Начинается игра «в русских». Но они в действительности все равно не такие, как люди, живущие в России. Они все равно более… послушные. Законопослушные. Но играют в такую игру, ворчат в адрес немцев, вроде это интересно.

— То есть если их привезти в Россию…

— Они офигеют. У них будет культурный шок, и не потому, что в России все так ужасно, нет. Просто они себе слабо представляют весь наш культурный колорит, он в их голову просто не умещается.

— Я понимаю, что тебе вернуться в Германию было несложно: язык ты знаешь, сам тут вырос. Но семья твоя — как раз чисто русские люди. Как им пришлось?

— Да, было сложно уговорить супругу на этот шаг. Она сейчас учится, правда, из-за коронавируса год почти вылетел. Сыну семь лет, ходит в школу, ему довольно непросто, потому что он до сих пор русскоязычный, в семье общается по-русски, весь его кругозор, те же мультфильмы, — российский. Он уже почти два года здесь, но до сих пор процентов на восемьдесят русский. Но еще года два, и, думаю, встанет вопрос, чтобы он русский язык не забыл.

— Как быстро он освоил немецкий, в школе же преподавание идет на нем?

— Это быстро происходит, а не будь вируса — пошло бы еще быстрее. Я по себе знаю: пошел в третий класс после нашей, советской школы, где все строго, нужно сидеть, тянуть руку. Захожу в немецкий класс — там сумасшедший дом, столы стоят как попало, все бегают, говорят, а я ни слова не понимаю. Я сел за парту — и через пару месяцев уже болтал. Даже не помню, как это произошло. Детям легко. А вот жене посложнее, да, но ей смелости хватает, она постоянно пытается практиковать язык, это ключ к успеху. Даже если ты учил язык в школе, но затем не было практики — все пропадает.

— Супруга работает?

— Ситуация такова, что сейчас мы взяли к себе жить еще одного ребенка, моего одиннадцатилетнего племянника. Так что у нее хватает забот с детьми. А чтобы получить право на работу, нужно определенное время проучиться. Если бы не вирус — давно бы уже получила право на работу.

— Твой отец, Сергей Литвинов-старший, тоже воспитывал не только своих, но и приемных детей. Ты чувствуешь эту параллель?

— Это самое смешное в жизни. Помню в юношестве, когда бурлил протест против отца, это было топливом для развития, мотивации, а в итоге — я прохожу по всем ступеням отца, и по ошибкам, и по решениям. Очень много параллелей. Наверное, это связано с тем, что характеры наши пусть и не полностью, но похожи. Интересно наблюдать за собой, как начинаю седеть, как отец, что-то говорю, как он. Чем старше становлюсь, это как-то само приходит.

Фото: © личный архив Сергея Литвинова

— Ты уже говорил, что тень отца никогда над тобой не висела, несмотря на то что выступал в том же виде, что и он. Это настолько странно, что давай-ка ты еще раз объяснишь.

— Да я вообще занимался в Германии дзюдо, затем сломал палец, стало понятно, что с борьбой будут сложности. Говорю отцу: ты же вроде что-то кидал? Давай, пойдем покидаем. Изначально не было вообще никаких целей, мне пятнадцать лет, не думал об этом. А весь дальнейший спортивный путь прошел под общим мнением, что я неталантлив и никогда не добьюсь того, что смог отец. Что у меня нет никаких данных — ни физических, ни моральных, никаких. Я пришел в метания, когда весил 55 килограммов. И до 23 лет эта проблема с весом продолжалась, из-за этого меня в сборную Белоруссии не взяли, несмотря на второй результат в мире в своем возрасте. Не взяли — потому что не видели перспективы, решили, что этот результат — предел для меня. А в 23 я резко за год добавил килограммов десять, и тогда поперло. Так что амбиций, что я должен превзойти отца, никогда не было. Когда метнул за 80 метров — был очень удивлен, что вообще смог так далеко продвинуться.

Просто я же знаю, кем был отец, насколько он был талантлив и при этом трудолюбив, насколько это другой уровень спортсмена. Так что я не вижу смысла в сравнении.

— Ну хорошо, в секторе тебе было до него не дотянуться. Но в жизни, за пределами спорта, насколько он стал ролевой моделью, насколько ты старался на него ориентироваться?

— Вот тут как раз большое спасибо бате, он с детства меня воспитывал самостоятельным и не давил своим авторитетом. И в итоге мы по многим вопросам были разных мнений, и это нормально. Были некоторые конфликты, но это тоже нормально. Но, повторюсь, я, взрослея, все больше иду по его каким-то шагам, повторяю их, так что это спираль, посмотрим, что я буду думать через тридцать лет.

— Ты рассказывал, что отец жил длительное время с серьезными проблемами с сердцем. У тебя было ощущение, может быть, даже панические приступы, что его может не стать в любой момент?

— Тринадцать лет прошло между простановкой диагноза и его уходом из жизни. Года за три у меня начались такие мысли, а серьезная тревога — сны — проявилась месяца за три. Я уже постоянно ощущал и осознавал это, но не думал, что все произойдет так быстро, почему-то думал, что есть еще год-два, хотя это тоже казалось очень коротким сроком. Но это беспокойство, кстати, позволило разрешить некоторые наши конфликты, и в конечном итоге нет чувства, когда человек ушел, а вы так и не урегулировали все вопросы. У нас последние три месяца в этом плане прошли очень положительно.

— Мне отец снится до сих пор, что мы о чем-то разговариваем. Тебе тоже?

— Да, до сих пор. Точно не знаю, время покажет, но по-настоящему отпустить будет сложно, возможно, это будет всегда. Когда уходят родители, то это настолько тяжело для психики, что голова не хочет принять факт того, что я не могу отцу позвонить.

Есть один момент. У меня очень странный телефон: когда он полностью разряжается и я ставлю его на зарядку, включаю, то он начинает информировать о старых СМС как о новых. И постоянно приходит СМС «Батя в сети». Это меня добивает, она приходит, как новая. Можно звонить. Но не получится.

— Я правильно понимаю, что ты на его могиле не был с 2019 года?

— Да. Но мне постоянно присылают фото, там поставили новый памятник, тренеры и спортсмены приходят цветы положить. Памятник классный, там его цветной портрет, статуэтка в виде стадиона, где проходили ОИ-1988. Это первый пункт, куда я поеду, конечно, когда вернусь в Россию.

Сергей Литвинов-старший / Фото: © Tony Duffy / Staff / Getty Images Sport / Gettyimages.ru

— Твои воспитанники знают, чей ты сын?

— Сейчас больше. Изначально они приходят и ничего не понимают, а затем, когда втягиваются, погружаются в историю своей дисциплины, узнают. Приходят, рассказывают, как смотрели выступления отца, восхищаются его скоростью.

— А вопросы про «русский допинг» задают? И воспитанники, и другие немцы?

— На удивление — вообще нет. Никого не интересует. Большинство, скажу даже, совершенно не в курсе. Некоторые что-то слышали, но детали мало кто знает. Недавно ко мне подошел один тренер по шесту, спросил, мол, правда, что что-то было? Я ответил, что да. И уже затем он снова пришел с огромными глазами, после того как посмотрел фильм «Икар» про Родченкова. А человек, казалось бы, должен был изначально быть в курсе. Но у людей своя жизнь, свои заботы.

— Ты, пока жил в России, был очень активен в вопросах чистого спорта и регулярно высказывался по теме допингового скандала, накрывшего нашу легкую атлетику. Но после переезда, на мой взгляд, твоя активность упала. Это так?

— Отчасти да. У меня есть некое внутреннее представление, что после своего переезда я не имею морального права что-то говорить по этой теме. Раньше, когда я это делал, то был человеком, который находился внутри ситуации, а сейчас я снаружи, и если начну говорить, то это будет, как мне кажется, не совсем правильно. Но все равно когда возникла ситуация с комиссией спортсменов ВФЛА, то я поддержал Марию Ласицкене, Анжелику Сидорову и Сергея Шубенкова в этой баталии, но на передовую уже не лез по вышеназванным причинам.

— Ситуацию продолжаешь отслеживать или уже так, вполглаза?

— Я уже настолько впитал в себя все знания про нашу легкую атлетику, что, как тот мудрец, знаю, что было, что есть и что будет. Ничего уже не удивляет, никакие новости. Соответственно нет надобности следить за этим пристально, я плюс-минус знаю, что происходит.

— А что происходит?

— Проблема уже не в отдельных личностях, она более глобальна, и нормализация, на мой взгляд, конечно, будет. Но нескоро.

— Чего нам ждать в ближайшие три года в ситуации с восстановлением ВФЛА?

— Чувствуется, что World Athletics сейчас хочет нас восстановить, они уже определили условия для того, чтобы идти к этой точке, причем не в первый раз. А произойдет, скорее всего, следующее: мы не совсем осознаем, насколько важно проделывать всю ту работу, которую они хотят видеть, станем делать это для галочки, это будет выглядеть криво и слабо, будет много залетов и проблем. Люди в руководстве меняются, но сама система — нет. То, как все устроено — ЦСП, Минспорт, ВФЛА, сборная команда, — все разобщено, плохо взаимодействует, не работает вместе. Это очень живой организм, очень живучий, но неспособный к перестроению. Кто-то приходит, предлагает реформы, но в его адрес из другой части этой системы звучит: «Нет, вот тут трогать ничего не надо! И вот тут тоже!» И в конечном счете получается, как получается.

— В связи с этим у тебя нет ощущения, что Ирина Привалова, став руководителем ВФЛА, оказалась заложницей ситуации?

— Я незнаком с Приваловой, но думаю, что она пребывает в некой иллюзии, не до конца принимая ситуацию. То, что надо сделать, — вряд ли кто-то  на это осмелится. Нужны очень жесткие поведение и позиция, примерно то, что было у Гануса, когда он руководил РУСАДА. И нужно быть готовым жить с последствиями такой позиции, потому что-то, что произошло с Ганусом, произойдет и с тем президентом ВФЛА, который осмелится себя так повести. Но это нереально, я не думаю, что такие люди придут, система этого не предполагает. А этого от нас, собственно, и ждут — понятной, прозрачной и жесткой линии.

— 7 апреля вышли финальные решения о дисквалификациях ряда наших легкоатлетов, с которыми ты лично знаком, ездил на сборы: Антюх, Сильнов, Ухов, Школина и т. д. Твоя реакция?

— Сказать, что это новости — нельзя. О разбирательствах было известно давно. В целом, меня удивило только то, что появились вопросы к Сильнову, я почему-то думал, что у него не должно быть проблем. Всегда казалось, что в высоте допинг не нужен, да и Андрей был талантливым парнем, который всегда хорошо прыгал. Это удивило, да. А в остальном никакого удивления, у нас дисквал за дисквалом, проще перечислить тех, кто не попал под санкции.

— Завершая разговор, пара общих вопросов. Ты форму-то поддерживаешь, шевелишься как-то?

— Сложно найти мотивацию, потому что раньше это были результаты, сейчас это ушло, а желание что-то делать просто для себя пока не появилось. Я этому еще учусь.

— Слушай, ну я, например, просто шевелюсь, чтобы не было стыдно смотреть в зеркало, когда в полный рост.

— Я, слава богу, визуально пока еще не меняюсь. Но сейчас могу себе позволить сесть на диету, что раньше, во время профессиональной карьеры, было невозможно, потому что я и так по меркам метаний был легковат и стройноват, нужно было массу постоянно набирать, я с трудом держал 100 кг. Сейчас вешу 97, стараюсь уйти в район 95. Но для тренировки нет мотивации, просто могу перестать много есть.

— Завершающий вопрос. Какие метры мы увидим в Токио у тройки призеров в молоте?

— Будет интересно. Поляк Павел Файдек входит в свое золотое время, когда все сходится воедино — и физическое, и ментальное состояние, и техника. Он научился хорошо выступать на сложных турнирах, и шансов на золото ОИ у него больше всего. Но его уже начинает подпирать молодежь, которой, чтобы сдвинуть Павла, нужно сделать очень серьезный шаг, но маленький шанс есть. Думаю, Файдек выиграет с результатом в районе 81 метра, а призеры будут разбираться на уровне 78-79 метров.

Читайте также: