Гордость за своих, которая без принуждения возникла за две недели и осталась навсегда.
Я был первым постояльцем гостиничного номера в одном из этих просторных комплексов, которые отстроили в Имеретинской долине к Олимпиаде. Но я не был там первым живым существом. Это выяснилось ночью, когда ритмичное шуршание раздалось откуда-то сверху и продолжалось даже тогда, когда я зажег свет. Воображение рисовало неведомых субтропических насекомых, которые бегают по обоям. Но даже оно не было в силе сделать их невидимыми, и я продолжал всматриваться. Я буквально лежал и глядел в потолок.
Легко вспомнить: самое начало, когда ты только прилетел туда, хорошо подготовленный ко встрече с ужасами олимпийского новодела всеми этими новостями про щедро потраченные миллионы. А уже на месте тебя догнали соцсетевые смешки про сдвоенный унитаз. И стартовый фон трудно было назвать нейтральным. Он был в лучшем случае такой: хорошо, сейчас каждый день будет какой-нибудь конфуз. Не организационный, так спортивный. И мы будем сдавленно, скривив рот, смеяться над собой вместе с остальным миром.
Первая олимпийская ночь за моим окном уже предельно загустела, но у меня горел свет, и я смотрел в потолок. И увидел ее. Точнее, я ее угадал. Мышь бегала по винилу натяжного потолка прямо над моей головой. Я видел, как она продавливает белую пленку острыми лапками. Следы на секунду отпечатывались, они пропадали не сразу. Это было так же красиво, как первые следы на свежем ночном снегу, когда ты проснулся раньше всех и первым вышел из дома. Это белая Олимпиада, все вокруг нетронутое и новое, но внутри уже была жизнь. Она не началась, она продолжалась: мы с моей мышкой осваивали жилой олимпийский объект. Разница между нами была только в том, что я был приезжий, а моя соседка, скорее всего, местная. И она, судя по траектории возникающих и пропадающих лапок, затеяла что-то вроде шорт-трека. Соблазн не увидеть горы за этой мышью и остаться с примитивным впечатлением из детского стиха: «Что ты видала при дворе? Видала мышку на ковре», – был велик. Но надо было дать этой Олимпиаде шанс, и я погасил свет.
Шестнадцать дней спустя в этой же комнате работал телевизор. Он показывал мне то, что происходит внутри стадиона «Фишт». А то, что выбивалось наружу, например, салют, мне было видно и в окно. Там шла церемония закрытия, попасть на нее оказалось делом немыслимым. Эти олимпийские церемонии вообще всегда нарасхват, о билетах следует заботиться заранее, но даже своевременные хлопоты не гарантия. А в Сочи после церемонии открытия стало ясно, что это отдельное произведение монументально-массового искусства. По силе эмоционального воздействия две сочинские церемонии были на уровне сильнейших спортивных развязок Олимпиады. Как, например, в мужском лыжном марафоне. Или даже сильнее.
Но в отличие от спортивного финиша церемония была постановкой. Ее придумали, но так, что я, по пушкинскому слову «над вымыслом слезами обольюсь». Отрываться от этого последнего олимпийского зрелища хотелось только ради того, чтобы поделиться переполнявшими чувствами. И это были бы сплошные восклицательные знаки. Поэтому я не стал притрагиваться к телефону: тут вон у целой страны душа распахнулась, что вам до моей частной?
Что же случилось за эти две недели и два дня? А ничего, что вот так рассказать вам, – и оно припечатает, сразит, убедит. Было вот что: ты каждый день идешь на работу. Завтрак, автобус, досмотр, дворец спорта «Ледяной куб», от шести до девяти часов игры в керлинг. Солнце на улице в перерывах между матчами. Чистый горный пейзаж, в который ты сам себя смог однажды вписать: выпали выходные, выбрался на «Ласточке» на биатлон и встретил там друзей, с которыми сидел за одной партой в двух тысячах километров и двадцати годах отсюда. Олимпийский парк внизу у моря с ожерельем дворцов, а само море – в ста метрах, но недосягаемое. Обнесено прозрачным забором, и по самой гальке прогуливаются ненавязчиво экипированные в спортсменов сотрудники. Видимо, так было нужно и это было в интересах болельщиков, чтобы от радости или со зла не лезли в зимнюю воду. Пунктуальность, чистота, ни одной накладки. «Дай пятеру волонтеру»: ребята работали с душой и всегда были в поле зрения. То есть ты просто жил две недели в Солнечном городе, который был построен не только ради этого праздника, но и с учетом дальнейших будней. По новым пустым дорогам, по будущей трассе Формулы-1 прошел своими ногами. И все увидел своими глазами. И понял – тоже своим умом: все хорошо. Знаете, это лучше всего примиряет с действительностью. Людьми. Своей страной. Просто убери фильтры, затемненный и розовый, и посмотри на все прямо. Глаза привыкнут, и увидишь краски.
И наши спортсмены – в тех видах, где мы всегда рассчитываем на золото, и в тех, где даже не чаяли, – дополняли это чувство полноценности. А с ходом Олимпиады, видимо, и сами от него питались. Рождалась гордость без надменности. Крепла спокойная сила. Не нужно было слушать лозунги. Разглядывать агитки. Олимпиада в России была сделана на совесть. Она была из тех же камней, воды, воздуха и людей, что и сам мир вокруг, и точно не была просто хлипкой декорацией.
Медведь проронил свою исполинскую слезу. Я тоже сидел с мокрыми глазами. Мышь больше не скреблась. Она вообще больше не появлялась с той первой ночи. Куда-то пропала: возможно, ушла на штрафной круг.
Текст: Роман Трушечкин
Фото: Андрей Голованов и Сергей Киврин, РИА Новости/Константин Чалабов, РИА Новости/Михаил Воскресенский, РИА Новости/Владимир Песня
Вам также понравится
20 лучших кадров Сочи-2014. Галерея, которая вернет вам праздник
Елена Ильиных: «Выиграли медаль в Сочи, и два дня не могла двигаться — только спала и плакала»
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
