У кухонных бесед своя аура. Особенно трехчасовых. Есть время помолчать, запить чаем миндальный тортик, выпустить дым в окно. Про эту кухню Розанов говорил: «Люблю тупить по утрам. Кофе, сигарета, весь день впереди. Сижу, ни о чем не думаю, благодать».
Дни теперь впереди только у нас, живущих. Дни и воспоминания о человеке, два с лишним года назад осиротившим спортивное телевидение своим уходом.
— После смерти Юрия вы не давали развернутых интервью. Не нашли в себе сил? — спрашиваю хозяйку.
— К нам обратились ребята, которые делали фильм воспоминаний. Было невероятно тяжело решиться на съемку. Дочь убеждала: «Мама, ради «дэда» надо, поверь». Ксюша, повзрослев, называла Юру не папочкой, а «дэдом». Я с большим трудом собралась и пошла. Мне казалось, этого будет достаточно, ведь про Юру в фильме рассказали все близко знавшие его люди.
Есть еще ежегодная церемония, на которой чествуют спортивных журналистов. Одну из номинаций назвали Юрочкиным именем, кто-то из членов семьи, его брат или дочь, обязательно туда приходят. У меня после Юрочкиного ухода, к сожалению, сильно пошатнулось здоровье, не всегда могла. Но очень приятно и ценно, что благодаря премии о нем будут помнить.
— Ксения — ваша с Юрием дочь?
— У нас не было совместных детей, это дочь от первого брака. Но она всегда звала Юру папой, и он относился к ней как к родной.
— Тяжело жить с умным человеком?
— Вы знаете, нет. И никогда не было. У нас в семье действовало негласное правило: я за него — он за меня. В любых решениях, событиях, поступках. Это не сразу сложилось, но всегда соблюдалось. Может, я совершала что-то дурацкое и даже неправильное с точки зрения семейных отношений, но что бы ни делала, Юрочкина реакция была неизменной: «Ты всегда права». Старалась отвечать тем же, хотя у меня, наверное, меньше получалось.
— Неужели не спорили из-за какой-нибудь ерунды, пусть даже хозяйственной?
— Никогда. Такая в нас жила установка: ни он, ни я не можем быть неправы друг для друга. Я более увлекающаяся натура, поэтому могла настаивать на чем-то, с чем Юра не до конца согласен, но и это не означало его неправоты. Например, мне очень хотелось реализовать проект комментаторской онлайн-школы. Поразила сама идея, я бесконечно ей увлеклась. Юре хотелось иметь учеников и единомышленников, мне казалось естественным, что созвучная ему молодежь станет подрастать именно в его школе. Юра не сразу согласился, но когда мы все-таки создали школу, радовался и искренне переживал за учеников. Ни один, к сожалению, не выиграл конкурс комментаторов на «Матч ТВ», но Юрочка все равно был счастлив.
— Комментатором можно не родиться, а стать?
— Пример Юры говорил о том, что комментаторами все-таки рождаются. Но в школу приходили люди, уже имевшие какой-то опыт. Они жили в разных частях страны, в этом тоже была своя прелесть. Кто-то из Новосибирска, кто-то из Краснодара, большинство пробовало себя в профессии на региональном уровне.
— Юра говорил, что на создание школы пришлось брать кредит?
— Да, своих денег нам не хватило. Юра придумал очень сложную систему. Не стандартные вопросы и ответы, а домашние задания в виде медиафайлов, с выжимками из матчей. Ученик должен был откомментировать, потом начиналось собеседование, которое программа тоже в себя вмещала. В ней сохранялись аудио и видео учеников, это был довольно массивный и технологичный продукт, на его разработку потребовались средства.
Записывались также онлайн-уроки Юрочки, к нам домой приходил человек, который помогал вести прямые эфиры. К сожалению, не вспомню сейчас всех ребят с телевидения, операторов и монтажеров, которые тоже в этом участвовали, спасибо им. Готовый контент программист встраивал в обучающую оболочку. Программу можно было сделать легче и дешевле, но Юрочка считал, что если учить чему-то, то основательно и детально.
— Большой был кредит, если не секрет?
— Почти миллион рублей. За год существования проекта мы что-то заработали и расплатились с долгами. Когда Юрочка заболел, он не всегда мог ходить, иногда только лежал. Однако продолжал обучение, это составляло часть его жизни. Конечно, сроки сдачи заданий приходилось пересматривать, кто-то из учеников, а их было много, не закончил школу. Одни занимались в общем потоке, с другими Юрочка работал индивидуально. Ему всегда претило зарабатывание денег, намного больше заботило творчество. Но мне удавалось убедить Юру в том, что финансовая сторона — неотъемлемая часть, что мы не молодеем, что ему всегда хотелось иметь учеников… Онлайн-школа была детищем Юрочки и планом Б на тот период, когда он уже не сможет работать комментатором, так мы это задумывали.
— Узнав сумму кредита, многие удивятся. Бытует мнение, что миллион для топ-комментатора — деньги на мелкие расходы.
— К счастью или сожалению, мы никогда не умели копить. При любой возможности отдохнуть или переключиться уезжали куда-нибудь. Нельзя сказать, что тратили на отдых последнее: моя мама сильно болела, и Юрочка, родители которого рано ушли из жизни, очень о ней заботился. Мама была у нас на особом положении, подрастала дочь… Лишних денег, которые мы могли потратить, ну не знаю, хотя бы на ремонт, никогда не было.
— Памятник Юре сами поставили?
— Младший брат Юрочки, Константин, был рядом на протяжении всей болезни. Он воцерковленный и очень верующий человек, поставить общий памятник Юре и родителям, похороненным на Митинском кладбище — его идея, Костя даже выкупил камень. Когда встал вопрос, где хоронить Юру… Он не был простым, мне, например, никогда не хотелось быть погребенной в земле. Но обсудили с Костей и пришли к выводу: лучше все же похоронить Юру с родителями. В итоге все получилось достойно и доступно. Митино совсем рядом, сейчас же москвичам выделяют кладбища в отдаленном Подмосковье.
— Ваше материальное положение после смерти Юры изменилось?
— На всем протяжении Юрочкиной болезни ему помогал один человек, его друг Анарбек, бизнесмен. Бесконечно благодарна ему за помощь с лечением в Южной Корее, которое Анарбек организовал и настоял, чтобы мы туда поехали. Он до сих пор помогает лечиться многим, кто в этом нуждается. До Южной Кореи не знала Анарбека лично и боялась поездки. Но Юра прошел все наши больницы и хорошо понимал, что его ждет. Говорил: «Я этого не выдержу, давай поедем».
Анарбек тоже прилетел в Корею с большой группой близких, коллег, знакомых, всех убедил обследоваться или лечиться. И был с Юрочкой рядом. Моя признательность этому человеку огромна, то, с чем мы столкнулись в Корее, невозможно сравнить с кругами ада, который ждал бы нас здесь. Уже на второй день после прилета Юра стал получать химиотерапию, на третий — облучение. В России это стало бы возможным после месяца беготни за квотами, собирания подписей, постановок на учеты.
Анарбек в течение всей болезни Юры брал на себя расходы, настаивал на хороших больницах, хотя в Москве мы могли бы как-то выкрутиться за счет собственных накоплений или родственников. Он очень хотел, чтобы Юра остался жив. А когда его не стало, продолжил помогать мне. Это уникальный человек и уникальный опыт. Не могу найти слов, чтобы выразить свою благодарность.
— Все началось с легких?
— Да, у Юры был рак легких. К сожалению, мгновенно прогрессирующий. Он приехал из месячной командировки в Данию, это страна с очень плохим климатом. Приходилось бывать там по работе — я нигде не болела сильнее. Юра вернулся в ноябре 2018-го с серьезным кашлем, обследовался, и врачи не нашли на снимках ни одного сомнительного пятнышка. А уже в январе, на Рождество, вдруг упал дома. Думали, инсульт или инфаркт, исследовали сердце и голову, нашли онкологию в легких и метастазы в мозге. От полного отсутствия симптомов до глубокого поражения двух органов — меньше трех месяцев. Врачи сказали, что этот вид рака способен развиться за пару недель и неоперабелен. Нельзя притронуться к очагу, рак сразу выбрасывает метастазы.
При этом российские медики старались избегать резких формулировок. «Ситуация непростая, но определенности нет, будем лечиться…». В Южной Корее пришлось столкнуться с другим. Там буддисты, они не скорбят и ничего не скрывают. «Для вас наступает время подведения итогов», — так мне сказал корейский врач. Единственное, в чем его удалось убедить, — не говорить Юре о четвертой стадии болезни. Я понимала, он не станет бороться. «Пожалуйста, скажите, что стадия третья, — просила доктора. — Пусть включатся все внутренние механизмы, Юра будет верить, что способен побороть рак». Врач с большой неохотой согласился.
Но не стал скрывать, что без лечения можно протянуть лишь три месяца, с лечением — полтора года. Юра это знал. А дальше — чудо: он прожил два с половиной. Причем через год мы добились полной ремиссии, обследование не показало ни одной метастазы, абсолютно исчезла опухоль в легких. В организм запускали радиоактивную клетку, она искала онкомаркеры — и не находила.
Мы отправили эти данные в Южную Корею. Там назвали происходящее волшебством. Но ровно через две недели после слов «полная ремиссия» весь организм снова был поражен. Рак прятался, болезнь обманула и нас, и врачей.
— Те две недели для вас были счастливыми?
— Простите, возьму салфетки, без слез не обойтись. Да, мы радовались. А потом… Знаете, врачи в Корее подобны богам. Их все время окружают ученики, они получают гигантскую зарплату, нашим такая не снилась. И вот корейское светило постоянно находило время, чтобы как-то меня приземлять, возвращать на грешную землю. Корейский доктор видел, что я ухожу от разговоров про бренность всего сущего и подведение итогов, но считал своим долгом напомнить, показывая Юрочкины снимки: «Мы не можем этому противостоять». Вероятно, такова там врачебная этика. Я не верила и не слушала, не хотела слышать. Ценила минуты счастья, жизни, борьбы, наслаждалась временем, проведенным вместе.
Помню, летели в Карловы Вары, Юра был уже на коляске. Мне казалось, ему обязательно надо побывать в тех местах, где когда-то было хорошо. Он любил этот городок, прогулки, ауру. В Москве выбирались на ВДНХ, но сложностей хватало, а там можно было просто выйти и гулять, дышать чистым воздухом, несмотря на коляску. Помню, нас каким-то волшебным образом подвезли прямо к трапу самолета, даже разрешили покурить по пути, пока лавировали между лайнерами. Мы хихикали, щебетали что-то. Юра не позволял себе думать, сколько ему осталось, он просто ценил редкую беспечность и безмятежность.
— Есть смысл спрашивать о причинах болезни?
— Врачи сказали, это рак курильщика. И главная проблема заключалась в самой форме рака, в его скоротечности и неоперабельности, иначе был шанс надолго продлить Юрочкину жизнь. Первопричина же, вероятно, в курении, да. Он никогда не мог и не хотел бросать. Никогда.
— Много выкуривал в день?
— Примерно полторы пачки. Уже в Южной Корее сказал: «Все понимаю, но не брошу, прости». И тогда Анарбек убедил его перейти на электронные сигареты. Принес их в больницу: «Друг, очень тебя прошу. Ради себя, ради меня. Возможно, у нас получится». Юрочка сомневался, но Анарбеку отказать не смог, хотя был невероятно страстным курильщиком. Штраф за курение в корейской клинике и на территории примыкающего университета составлял порядка 1000 долларов. Мы ни разу не попались, но постоянно рисковали, прятались, как подростки, пока Юра дымил в закутках.
Когда его перевели в реанимацию, уже в России, стали переходить на сигареты со все меньшим содержанием никотина. У меня вся сумка была ими забита, при том что сама уже 10 лет не курила. Приходя в себя, Юра просил: «Жануль, дай пару раз затянуться», хотя вряд ли мог сделать больше затяжки. Медсестры ему разрешали. Но в последние Юрочкины дни показатели сильно ухудшились, с ним стали проводить реанимационные мероприятия, нас выгнали из палаты в коридор. И я снова начала курить.
— Когда Юра впервые упал дома, ни вы, ни он не понимали, насколько все серьезно?
— Мы сидели за кухонным столом, он напротив меня, там же, где сейчас сидите вы. Пили чай. И вдруг Юра словно подавился. Схватился за горло, начал задыхаться, вскочил и неожиданно стал заваливаться прямо на маленькой кухне. Очень высокий, большой, с ним такое совершенно не вязалось, отчего все выглядело еще страшнее. Потом Юру повлекло в коридор, я кинулась вслед и успела фактически лечь под него, чтобы, падая, не расшибся. Первая мысль — что-то попало в горло. Попыталась облегчить доступ воздуха, сделать искусственное дыхание, но вообще не чувствовала сердцебиения. Очень сильно кричала, это услышала соседка. Она и вызвала скорую, потому что в тот момент я меньше всего понимала, где мой телефон.
Пока ехали медики, старалась перевернуть Юру, привести его в чувство, предпринять хоть что-нибудь. Думала, что произошла какая-то случайность, нелепость. Бригада «скорой» приняла состояние Юры за диабетическую кому, хотя он не был диабетиком. Сказала об этом врачам, они все равно вкололи что-то инсулиновое, и вдруг сердце запустилось. Юра пришел в сознание, начал говорить. Тогда мы еще не знали, что находимся в самом начале тяжелейшей борьбы, которую проиграем.
— Вам позволили быть рядом, когда Юра уходил?
— По правилам реанимационного отделения я не могла находиться в палате. Сейчас, анализируя те дни, прихожу к выводу: у меня ни разу не зародилось мысли, что это финал. До самой последней минуты. Помню, как приехала дочь и сказала: «Знаешь, а ведь Костя хотел пособоровать Юру, и он согласился. Давай сделаем это». Я совершенно не восприняла соборование как обряд прощания, хотя к нему часто прибегают именно перед уходом. Наоборот, решила, что это придаст Юре сил, пойдет на пользу. Позвонила брату Юры, Костя связался с батюшкой, тот приехал из Сергиева Посада, пособоровал Юру в палате.
И он заснул. Все было спокойно, мы находились рядом. Таким был последний день Юрочки.
А потом взбесились приборы. Запищали, заголосили. Насколько понимаю, не выдержали сосуды головного мозга, случился обширный инсульт. Нас тут же выгнали в коридор и пустили обратно, лишь когда стало ясно: реанимационные мероприятия не дали результата. Об этом сообщил врач.
В тот момент произошло еще одно чудо. Пока ехала бригада морга, я оставалась с Юрой около полутора часов, просто держа его за руку, в частной клинике такое не запрещалось. Часть лица у Юры была синей — последствия инсульта. И вдруг на моих глазах синева и болезненные проявления стали сходить на нет. Я плакала, кричала, а он становился как ребенок, как ангел. Светлел ликом, к нему вернулась улыбка.
В эти полтора часа во мне очень многое произошло. Впервые осознала, наверное, как он устал, сколько сил потратил, чтобы жить и радовать в том числе меня. Когда Юра уже ниоткуда не мог вернуться, на него снизошло младенческое спокойствие, он словно избавился от гигантской тяжести.
Потом были панихида и похороны. Все говорили: никто никогда не видел человека, уходящего с настолько открытым, юным, почти счастливым лицом. Одна женщина, мусульманка, сказала: «В нашей религии люди, покидающие мир в таком образе, особо почитаемы, считается, на них снизошла благодать Всевышнего». Я постепенно стала понимать, чего Юрочке стоило преодолевать свой кошмар и ужас, не давая почувствовать это мне. Сама проходила химиотерапию, знаю, насколько она тяжела. Просила: «Пожалуйста, возьми паузу, передохни». — «Нет, буду продолжать».
— Вы проходили химиотерапию?
— Дважды. Еще когда мы оба были относительно здоровы, Юра говорил: «Чувствую, что уйду раньше тебя». Отвечала: «Нет, любимый, болезнь меня не отпустит, так что придется тебе остаться одному». Была почти уверена в этом: первый рак у меня был в 33 года, второй в 48. Онкология имеет свойство возвращаться, внутренне была готова ко всему. Но вышло иначе.
И ведь мой пример потворствовал тому, чтобы мы до самого конца верили в лучшее. Не было у нас той точки, после которой кто-то сломался бы и сказал: «Все, конец». Я прожила после рака сначала 14 лет, затем 15 — это не было вычитано в книгах, такова моя реальная жизнь. Поэтому твердила, проживая с Юрой его болезнь: «Я смогла, и ты сможешь, вот увидишь».
Надеялся ли до конца Юра? Однажды Саша Шмурнов рассказал. Наверное, Юра меня берег, а ему признался за полгода до ухода: «Кажется, я все-таки проиграю эту борьбу. Не хватит сил. Но буду благодарен каждому дню, который удастся отвоевать».
— Умирающие бывают депрессивными или агрессивными. С этим сталкивались?
— Не было ничего такого. Возможно, потому, что я не просто не подавала виду, но и на самом деле не думала о его уходе, не готовилась к нему. Юра это видел. Мы вообще не впадали в отчаяние и не прощались друг с другом. Мы жили и боролись. В то же время моя несгибаемая уверенность могла помешать ему откровенно поговорить со мной, о чем теперь жалею. Он не стал бы расстраивать меня таким разговором.
Отдельных слов заслуживает Наталья Билан, руководившая тогда «Матч ТВ». Она как-то приехала к нам, Юра уже около года не работал и почти не ходил, максимум, добирался до кухни. Они долго беседовали, потом Наталья сказала: «Мало понимаю в медицине, но почему бы вам не приехать на работу, если мы так долго и здраво общаемся? Будете так же разговаривать в эфире, комментировать матчи». Я пришла в ужас: «Наташа, мы даже не можем ходить!». — «Есть автомобили, есть люди, которые помогут. Не услышала за полтора часа общения того, что мешало бы работе у микрофона. Через год чемпионат Европы, вы нужны нам, Юрий. Давайте попробуем». И ушла.
От ее слов нас бросило в жар. Забрезжила надежда вернуться, и Юра, лежа в кровати, стал себя готовить. Включал какой-нибудь матч, убирал звук и комментировал. Сначала 15 минут, затем 20 — до той усталости, после которой больше не мог. Я пыталась узнать у неврологов и нейрохирургов, какое влияние оказывают на мозг Юрочкины метастазы, как воздействуют на зрительные образы, восприятие бегущих людей, быструю смену картинки, позволяют ли увязать речевой аппарат и способность анализировать. Никто не ответил ничего конкретного. «Эта сфера туманна и малоизучена, жив — уже хорошо». Но онколог, который нас лечил, сказал: «Жанна, почему нет? Предсказать нельзя, но за вас с Юрой решать никто не вправе. Если получается, надо пробовать».
Спустя время Юрочка смог прокомментировать целый тайм. Я записывала, он прослушивал, просматривал в кровати, находил ошибки. И в какой-то момент сказал: «Теперь готов». Мы позвонили Билан. «Юра, можете выбрать любой матч и любого напарника», — сказала она.
На тот момент с Юрой уже работали реабилитологи, он делал упражнения на специальных тренажерах, начал ходить, по крайней мере, по комнате и до лифта. В напарники выбрал Костю Генича, матч — Ирландия — Дания. Онколог посоветовал взять с собой лекарство от перенапряжения, вроде дексаметазона, ведь могло случиться что угодно. Естественно, я поехала с Юрой. Когда он работал, держала его за руку.
То, что Юра выдержал всю игру, казалось невероятным. Ближе к концу он подустал, стал реже включаться в репортаж и все равно дотерпел. Домой мы вернулись почти без сил.
— Мой друг, сгорая от лейкемии, оставлял жене pin-коды карт, посвящал в хозяйственные дела, которыми она раньше не занималась, инструктировал по многим вопросам. У вас такое было?
— Нет. Советом южнокорейского врача использовать оставшееся время для прощания и подведения итогов мы пренебрегли. По всей видимости, Юра, не сказав мне, попросил Анарбека поддержать меня в первые месяцы. И Анарбек чутко откликнулся. Мы никогда с ним это не обсуждали, у меня даже не было возможности отказаться от его помощи, но поддержка была очень весомой.
Массу добрых слов хочется сказать про коллег и друзей Юрочки. В какой-то момент вышло так, что клиники перестали нас принимать. Не видели положительного исхода, не брались за лечение. Мы постоянно находились на связи с Южной Кореей и немецкими врачами, которым отправляли результаты обследований для параллельной диагностики, но все давали понять: смиритесь.
Как вдруг в нашей жизни появились очень молодые врачи, применяющие так называемый кибернож. Это точечное радиооблучение, выжигающее пораженные участки. Может, ребята и не взялись бы за нас, но среди них были болельщики, любившие Юру. Сказали: «Попробуем, однако процесс непредсказуем, с вами обязательно должна быть реанимационная бригада». И тогда мы нанимали реанимобиль, приезжали в разные клиники, с которыми сотрудничали киберврачи. Это оказалось хлопотно, но где бы ни происходило, с нами обязательно были коллеги Юры. Во всех больницах, на протяжении всей болезни. Сидели в палате, вывозили его на прогулку, общались.
Помню, во время химиотерапии приехал Вася Уткин. Это была не первая процедура, Юра чувствовал себя не очень хорошо. Вася, чтобы взбодрить, предложил: «Хочешь, буду озвучивать капли, которые втекают в тебя из флакона? Кап. Кап. Кап…». Оба смеялись.
— Мужчины переносят боль хуже, чем женщины. По Юре было заметно?
— В процессе лечения общая усталость и бессилие нарастали. Когда отнялись ноги, никто из врачей не мог сказать, вернется ли к Юре способность ходить. Но в том и заключалась его сила духа, что Юра не позволял себе жаловаться во время болезни. Максимум, мог быть капризным из-за плохо поставленной капельницы или какой-нибудь ошибки медсестры. Хотя в обычной жизни боялся лечить зубы и вообще испытывал много страхов, которые приходилось постоянно преодолевать.
— Юрия любили как комментатора, при этом он не слыл добреньким или плюшевым. Сталкивались с его резкостью?
— В основном по рассказам знающих его людей уже после ухода Юры. Он бывал резковат в оценках, но по странному стечению обстоятельств это совершенно обошло меня стороной. Даже болея, Юра мог проявлять какое-то бытовое недовольство, но не адресную неприязнь ко мне, это было исключено.
При этом не могу назвать себя традиционной женой. У меня была достаточно эмоциональная и сложная работа, требующая полного погружения. Пришлось оставить ее только после второй онкологии и последующей депрессии. Но ситуацию, в которой Юра вдруг бросил бы мне что-то резкое, представить не могу.
— Про ваше общение по телефону кто-то сказал: «Если не знать, что это искреннее, может показаться наигранным».
— Васенька Уткин говорил еще жестче: «Люди так не разговаривают». Но мы действительно так общались, по-другому не умели, не могли. Семейный Юра был соткан из желания и возможности ежеминутно любить. Я в этом смысле менее покладиста, но поругаться с ним не смогла бы, даже если бы хотела. Он все спускал на тормозах, любое напряжение. Не будучи подкаблучником, точно знал, что женщина хочет видеть в мужчине. Ни разу в жизни я не испытала ощущения, будто Юра меня не слышит, не ценит или не уважает.
— Он сказал как-то: «Будь моя воля, каждый день ел бы фаршированные перцы». Ваше фирменное блюдо?
— Юра их любил, но когда заболел, не мог есть почти ничего. Ему доставляло удовольствие, скажем, мороженое, фрукты или что-то такое, чего захотелось в данную минуту. За два с половиной года постоянного лечения мы так и не сумели составить для него оптимальный рацион. Те же перцы — он не смог бы их есть. Любимым же кушаньем были бутерброды. Шло это, видимо, из детства, из времен вкусной докторской. «Жануль, сделай бутербродик», — для Юры такая еда была аппетитной и искренней. После своей химиотерапии хорошо его понимала, в тот период организм вообще ничего не принимал.
— Кто вы по профессии?
— Психолог.
— Это сыграло какую-то роль в семейной жизни?
— В нашей профессии действует аксиома: быть психологом в собственной семье не получится, в отношении родных людей психотерапия не работает. Вспоминается, скорее, смешное. Когда училась, нужен был испытуемый, объект воздействия. И Юрочка отважно вызывался: «Пусть твоим подопытным буду я». Ладно, стала отрабатывать на нем методику нейролингвистического программирования, позволяющую менять поведение человека с помощью незатейливых приемов. Допустим, помощь по дому. Юра совершенно ничего не умел, с электроприборами же и вовсе конфликтовал. А тут в рамках эксперимента взялся гладить. Поставила ему психологические якоря, создала образ, вместе придумали «спусковой крючок» — висящую на кресле рубашку. В назначенный день методика запустилась, Юра прошел подводящие этапы и взял в руки утюг. Через секунду конфликт с бытовой техникой дал о себе знать: утюг взмыл вверх, выписал невероятный кульбит и рухнул на пол, разбившись.
Потом я занималась коучингом, и Юра просил подтолкнуть его к тому, чтобы он снова стал больше читать, а не листать смартфон. Если моя работа и сказывалась на семье, то таким вот нехитрым порядком.
— Юре приписывают консультационные услуги Роману Абрамовичу при комплектовании «Челси». Сам он это опровергал, но был ли близок к сильным мира сего в других вопросах?
— Когда Абрамович купил команду, к Юре обратился кто-то из его соратников с просьбой дать аналитическую оценку возможных новичков. Это ничем не закончилось, насколько знаю, а других случаев не припомню. Но когда Юра заболел, помощь предложил Евгений Гинер. Вероятно, уважая Юру как комментатора и давнего армейского болельщика, позвонил, сказал, что готов организовать обследование и лечение. Юра слегка растерялся, но Гинер действительно нашел врачей и добился консультаций. Принял очень деятельное участие, при его содействии мы даже ездили в Мюнхен к немецким докторам. Все это было необыкновенно вовремя и от души, вспоминаю Гинера с огромной благодарностью.
— Вы с Юрой познакомились примерно тогда, когда у него случился роман с телевидением?
— Нет, познакомились мы в 19. Мой двоюродный брат все время рассказывал о Юрочке. «У меня есть потрясающий друг, вы обязательно друг другу понравитесь», — слышала это года полтора или два. Брат снимал квартиру, Юра иногда у него ночевал, а я училась на вечернем в МГУ, на факультете психологии, и совершенно не имела свободного времени. Наконец, образовалось окошко, совпавшее с днем рождения брата. 6 апреля, день знакомства. Эта дата стала для нас настолько знаковой, что мы использовали потом 0604 на всех кодовых замках и чемоданах.
А тогда показалось, что с Юрочкиной стороны вспыхнула влюбленность. Он стал готовить следующую встречу, позвал меня на свой день рождения в июне. Но я пребывала в вечной суете, работе, учебе и жила немного другой жизнью. В первом браке вышла замуж за одноклассника. Отношения с ним развивались с восьмого класса, считаясь очень долгими и судьбоносными.
А Юрочка… Как он скажет позже, Юра не верил, что сможет стать мне полноценной опорой, поэтому не настаивал. Он был мальчишкой: тусовки, учеба, футбол, поездки за ЦСКА по всей стране. Вероятно, ему не хватило готовности резко изменить жизнь. Так это воспринимается через десятки лет. Юра не позвал меня замуж ни в 19, ни в 20, мы продолжали развиваться и взрослеть в разных точках времени и пространства. Нам было сложно встретиться, чтобы лучше узнать друг друга.
Второй раз Юра появился в моей жизни, когда мне было 33. Узнал от брата, что я заболела, первая онкология. И приехал. У Юры от рака умирала мама, невыносимость происходящего не оставляла ему выбора, Юра решил, что обязан меня поддержать. Мы не расставались насовсем в предыдущие годы, даже работали какое-то время в одном министерстве, изредка созванивались. Как вдруг он появился на пороге и весело сказал: «Я доктор Роуз и отныне всегда буду с тобой. Начинаем лечиться».
Это был очень мужской поступок, быть может, первый такой в жизни Юры. Я уже рассталась с мужем и не могла представить, что с дочерью на руках и онкологией вправе претендовать на его чувства. Думала, что когда-нибудь в его жизни появится более подходящая ему женщина.
Мама Юрочки, к огромному сожалению, в тот же период ушла из жизни, и эти обстоятельства, слившись воедино, позволили ему набраться храбрости, чтобы принять участие в конкурсе болельщиков, который возглавлял Виктор Гусев. Юра его выиграл. Умолял меня не смотреть телевизор: «Я все расскажу потом, но сейчас должен пройти это сам». Гусев сказал о Юре в эфире несколько комплиментарных слов, а затем состоялся комментаторский конкурс на «НТВ-Плюс». Туда Юра уже мог подать заявление о приеме на работу. Он не проходил по возрасту в свои 33, но снова был хорош, и его взяли.
— Тяжелый был разговор, когда в 19 или 20 лет вы сказали ему, что выбрали другого?
— Совсем нет. Юра переживал, но он действительно не был готов к семейным отношениям.
— Дмитрий Федоров сказал про него взрослого: «Большой ребенок».
— В многом так и было. Юра избегал, быть может, каких-то бытовых решений, хотя по главным жизненным вопросам имел твердые убеждения и нерушимо им следовал. Но болезнь заставила взглянуть на него иначе, Юрочка переносил ее с недетским мужеством. Прятал боль, умел не ранить тем, о чем наверняка думал и что чувствовал, трагическое обращал в юмор. Заболев, он перестал быть большим ребенком.
— Какого рода помощь вы оказывали людям, работая психологом?
— Поскольку сама перенесла онкологию, меня пригласили работать с раковыми больными. Согласилась: имея опыт, считала себя обязанной помочь другим. Но спустя два года к нам стали поступать участники боевых действий, и я почувствовала, что из-под ног уходит оптимистичная опора. Слишком погрузилась в чужую боль, слишком окружена оказалась эмоциями 20-летних мальчишек, прошедших ад и взрослеющих в эпоху перестройки. Некоторые не умели читать, их отцы спивались, матери теряли работу… Огромное количество несчастных безграмотных пацанов, вернувшихся с войны.
Один мальчик, например, не мог находиться дома. Он мечтал жить на берегу озера, и я его поддержала. Говорила, что не обязательно идти проторенным путем, устраиваться на работу, страдать, умирать. Найди свое озеро, если просит душа, — и продолжай приходить на наши сеансы.
Другой сошелся с противником в рукопашной и наносил ему удары ножом. Ужасная картина постоянно прокручивалась у него в мозгу, он не знал, как избавиться от наваждения. Психолог обязан выслушать и выдержать такой рассказ, пропустить через себя, чтобы по-новому проговорить ситуацию и переключить психику человека с сакрального на бытовой уровень. Мы находили с этим мальчиком какие-то реальные угрозы, например, врага, держащего его на мушке в момент схватки. Расставляли психологические опоры, чтобы облегчить его страдания и позволить жить дальше.
Это было в Ногинске, там создали специальный государственный центр психологической помощи. Меня повысили до начальника отдела, однако нервная система была истощена. Сейчас работа с постстрессовыми расстройствами развернута широко и повсеместно. Тогда ничего не было, эффекта мы добивались через разговор, моральное сопровождение и собственное выхолащивание. А таких ребят в Ногинске было человек двести. Юрочка понимал, через что мне приходится проходить на работе, и его отношение было исключительно бережным.
— Он часто говорил вам то же, что и другим, называя вас главным человеком в его жизни?
— Столь высокие слова в повседневной жизни звучали бы выспренно. Юра говорил другое: «Только с тобой я чувствую себя хорошо, счастлив, что мы вместе». Чего-то опереточного, наверное, я сама бы не выдержала, он это чувствовал.
— Правда, что на премию от выигранного конкурса комментаторов он отправил вас в Шотландию учить язык?
— Не меня — нашу дочь. Как победителю конкурса ему предлагали поехать на какой-то матч или турнир, но у Юры тогда не было загранпаспорта, и ему отдали приз деньгами, порядка двух тысяч долларов. Он приехал, как старатель с добычей, желая положить ее к моим ногам. А я ответила, что не могу принять заработанное им по праву. И тогда мы решили: в спорных ситуациях, если не будем знать, куда потратить деньги, станем тратить их на дочь.
— Сюрприз или подарок мужа, который вас поразил?
— Юра был настолько чуток к моим желаниям, что старался тут же воплощать их в жизнь. В этом смысле у него не оставалось маневра для сюрпризов. Если загоралась какой-то идеей, Юра моментально откликался. Я знала: скорее всего, будет именно так, как мне хотелось.
Помню, как купили первую машину. Мне хотелось водить, и Юра приобрел подержанное авто, спасшее меня в момент аварии. Это был «сотый» «ауди» с гигантским капотом. Я врезалась в столб, длинный нос машины сохранил мне жизнь. Юра был в командировке, взяв с меня слово, что не сяду без него за руль. При этом он не умел водить и даже не имел прав, но считал, что сможет уберечь меня от опасности. В общем, машину смяло в гармошку, я осталась цела. Юра дико переживал, и мятый «ауди» мы продали.
Когда остепенились, купили другую. Юра пользовался услугами водителя, его пугали метро и общественный транспорт, но при покупке нацеливался на что-то большое, удобное при его габаритах. А я засматривалась на дизайн. В конце концов, мы взяли машину, которая нравилась мне. Причем ездить со мной Юрочка безумно боялся, потому что водителем я была никаким. Но ездил.
— В Лужниках, где комментаторские позиции высоки, Юра поднимался пешком. Боялся лифтов или опоздания на репортаж, если застрянет?
— Рабочая дисциплина и ответственность были возведены у него в абсолют. Куда бы ни шел, всегда приходил заранее. Но при этом действительно боялся лифтов с их замкнутым пространством, это одна из фобий. Когда я в 48 лет оставила работу, сопровождала его почти везде, и куда мы только ни карабкались. Перелетов Юра тоже опасался. Говорил, что чувствует себя спокойнее, когда лечу вместе с ним.
— Как вы воспринимали его страсть к казино и ставкам?
— Мне задавали этот вопрос во время съемки фильма о Юре. Знаете, я находилась внутри ситуации, и она не казалась мне экстремальной. Да и не была. Любой спортивный матч — это переживания, доводы за и против. Юрочка спорил с коллегами, они заключали пари, что было совершенно естественным, поскольку шло от страсти к игре, а не к наживе. Когда начались ставки в букмекерских конторах, Юра спокойно объяснял: это всего лишь средство поддержать азарт и кураж, испытать судьбу. Он ставил только на матчи, за которыми следил или на которых работал. Игроманы, согласитесь, менее разборчивы, для них главное результат, а не процесс.
Во мне это не вызывало протеста. Деньги, которые Юра тратил, никак не отражались на жизни семьи, он не ставил больших сумм и не терял голову. Его страсть не была губительной и не заставляла расставаться с последней рубашкой.
— Существовала ли в вашей жизни тема алкоголя?
— Серьезная тема. Когда она кем-то поднималась, мне всегда хотелось сказать в защиту Юры: за почти 30 лет совместной жизни он срывался всего четырежды. И это всегда было сопряжено с какими-то сложными событиями, с тяжелой для него ситуацией. Юра всеми способами пытался сделать так, чтобы проблема не переросла во что-то длительное. Срывы выливались в три-четыре рабочих дня, не более. Он понимал: дальше — бездна, и во что бы то ни стало пытался ее избежать, так диктовала ему ответственность. Для нас обоих те периоды были мучительными, но недолгими.
— Юра сильно менялся?
— Не знаю всей правды, поскольку он не хотел, чтобы я была рядом. Не мог допустить, чтобы видела. Я присутствовала в начале срыва, уходила — и возвращалась после его звонка. Получала информацию от других людей, находившихся с Юрой, — знакомых, врачей, друзей. Не коллег — скорее, соседей.
— Он был верующим?
— Не в такой степени, как брат Костя, обратившийся к Богу с юности. Но именно Костя в свое время привел Юру к вере, чему способствовали, думаю, ранняя смерть их мамы, она ушла в 52 года, и отношения Юры с алкоголем. В течение всей его болезни рядом был духовник, знаю, что Юра исповедовался.
— В молодости он музицировал. Знали мужа с этой стороны?
— Да! Юра рассказывал о своем увлечении, но не давал мне послушать, пока одноклассники не привезли юношеские записи. Он совершенно пленил меня песней «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант» и вообще репертуаром «Воскресенья», исполненным в 19 лет. На мой взгляд, Юра божественно владел инструментом и голосом. Но с годами возвращался к музыке все реже, работа требовала полной загрузки. В период становления «НТВ-Плюс» Юра работал порой по 16-18 часов в день, часто летал в командировки и мало спал. Я говорила, что до добра это не доведет. И уж точно в тот период ему было не до музыки.
При этом Юра всегда любил слушать музыку, в основном бардов. Братьев Мищуков, например, а в последнее время — Тимура Шаова, абсолютно все альбомы. Из других жанров — Александра Журбина, Queen, The Beatles. Мог дойти до самых редких и ранних записей, вот они, все его диски, дома лежат. Тут есть что-то из Розенбаума и даже Новикова, однако полностью мы с ним совпали на Олеге Митяеве.
— Родители мужа занимали заметное положение в обществе. Папа был высоким чином в Генеральной прокуратуре СССР, мама — директором школы. Нашли со свекровью общий язык?
— Мы были почти не знакомы, мама тяжело болела и рано умерла. Я пыталась что-то советовать, найти врачей, но Юра сказал, что сделать уже ничего нельзя. А с папочкой Юры мы жили в этой квартире. Брат Костя построил дом и звал отца к себе, но при безусловной любви к обоим сыновьям, в Юрочке, на мой взгляд, он находил больше откликов на какие-то свои предпочтения. Папа в вузе играл в баскетбол и вообще обожал спорт, постоянно смотрел спортивный канал, в этом смысле его тоже тянуло к Юрочке. Мы прожили вместе около восьми лет.
— При таких родителях Юра в юности был близок к тем, кого называли мажорами?
— Прожив с папой долгое время, убедилась, что этого не могло быть в принципе. Абсолютно непогрешимый советский человек с твердыми ценностями и идеалами. В их доме была спартанская обстановка, ничем не выдававшая высокий статус хозяев. Никакой роскоши, даже вольности. Тех же убеждений придерживалась мама Юры, жестко избегавшая традиционных учительских подарков и подношений. Родилась в Белоруссии, всю войну они жили в сожженной деревне в землянках, голодали.
Родители Юры придерживались абсолютной бытовой простоты и верили в идею. Мы с папой спорили: я утверждала, что жизнь в стране дала крен уже давно, а он говорил, что лишь в перестройку, настаивал на честности союзных времен. Сыновья не могли стать мажорами в такой семье. Юра во многом перенял родительские идеалы, никогда не претендовал на какие-то должности. Сильно переживал перемены в жизни последних лет, считал, что не стало прежней дружбы между людьми, ушла сплоченность, настоящие ценности заменились искусственными.
— Юра говорил на рубеже 2010-х: «Журналистика становится кричащей и поверхностной». Делился с вами подобными мыслями?
— Он ненавидел хайп и бесконечный поток новостей. Не терпел копания в биографиях и околофутбольного трезвона, считал, что это уводит в сторону от происходящего на поле и в спорте.
— «В Киеве мне было так хорошо, как в последние лет десять не было нигде, наверное», — еще одна цитата Юрия про работу на Украине в 2012–2014 годах. Действительно безмятежный и счастливый для вас период?
— Пожалуй. Особенно для Юры. Объясняла это так: «НТВ-Плюс», встав на рельсы, не отличался тем не менее какой-то вышколенностью. Юру с его ответственностью расстраивали чужая неготовность прийти к началу матча, начать и закончить программу минута в минуту, экспромт вместо качественной подготовки. Не хочу кого-то обидеть, говорю, что чувствовала. Юра ужасно переживал, ему хотелось больше дисциплины.
На Украине он это получил. Организация процесса там граничила с бюрократической, все было расписано от и до, любая передача готовилась заранее и репетировалась. Для него это было счастьем, Юра считал, что так и должно быть. Кроме того, в Киеве ему предложили готовить молодых комментаторов, и Юра смог реализовать желание иметь учеников. Курировал, воспитывал, разбирал каждый матч. Одновременно сам возглавлял несколько программ. Украина позволила воплотить в жизнь многие из его стремлений и ожиданий. Мне было очень тяжело уговорить его уехать.
— Значит, инициатором отъезда были вы. И он вас не выдал, сказав в интервью после возвращения: «Решил в трудную минуту остаться со своей страной».
— За два года работы в Киеве Юра стал настолько востребованным и ключевым для украинского спортивного канала, что это давало ему уверенность: нужно оставаться. Но вокруг уже начало происходить бог знает что. Дочь и зять волновались, не понимая, что мы там делаем. Противники режима ворвались в телецентр, разбили новостные студии. Мы жили в трехстах метрах от Киевской рады, кругом ходили вооруженные люди, призывавшие убивать москалей. Обстановка становилась опасной. Все знали, кто такой Юрочка, он мог показаться кому-то олицетворением того, против чего выступали эти люди.
Мне снились сны, где все залито кровью, я не могла найти им объяснения. Потом загорелся наш дом, хотя пожаров в центре Киева не было четверть века. Предчувствия усиливали и без того непростую обстановку. Юра очень любил Киев, многое виделось ему под другим углом. Но меня внешние обстоятельства стали сильно тяготить.
Когда стали улетать, главный киевский аэропорт уже контролировался людьми с оружием. Тогда я придумала хитрость: мы купили билеты в Москву из двух аэропортов, не зная, через какой сможем улететь. Юра был обеспокоен меньше, но я готовилась к самому худшему.
— Его легко отпустили с «НТВ-Плюс» в 2012-м?
— Не думаю, что каналу было безразлично, уход Юры был большой потерей. Но его тянуло к новому жизненному витку, украинцы многого от него ожидали, делали на Юру ставку как на комментатора и наставника.
— Когда вернулся, без проблем взяли обратно?
— Юра хотел спокойно пережить чемпионат мира 2014 года. Не торопился, зная, что будет востребован. Запомнилось, что на «НТВ-Плюс» не было свободных ставок, и его взяли на первую освободившуюся, кажется, даже не комментаторскую. Но на время бразильского чемпионата Юра взял паузу, как и хотел.
— Квартира, где мы беседуем, в шаговой доступности от телецентра, и даже улица называется Останкинской. Так совпало?
— Чистое совпадение. Это квартира родителей Юры, они переехали сюда из Видного, где прошло его детство. Теперь тут живем мы.
— Почему вы не взяли фамилию Розанова после свадьбы?
— Это было моей головной болью. Оба много работали, никак не могли выбрать время для свадебной церемонии. Потом я поехала в Беслан, где мы два года помогали справляться с последствиями ужасных событий. И на меня сильно повлияло отношение осетин к семье. Для них это самое главное, осетинский род исчисляется коленами, у каждого человека 80-90 родственников, и все друг друга знают. Продолжение рода для осетин невероятно важно. Меня это переформатировало. Стала думать: «Боже, почему мы так легкомысленны, почему до сих пор не в браке?». Сказала Юре, он с радостью согласился, мы даже выбрали день — и снова разъехались по командировкам. Официально расписались в 2005-м. Наконец-то сыграли свадьбу, пригласили гостей.
Даже не знаю, почему не взяла фамилию Юры. Очень хотела сделать это во время его болезни, повенчаться, стать еще ближе. Но два с половиной года прошли в бесконечных процедурах, безостановочной борьбе. И я откладывала, откладывала…
— Через что вам пришлось пройти в Беслане?
— Там работало очень много моих коллег: психологи МЧС, оказывавшие самую первую, самую экстремальную помощь, западные специалисты, врачи других профилей. Ведь нигде и никогда не было ничего подобного, если говорить о масштабе. Ни в одной стране мира. Мало кто знал, на что опереться, тем более в работе с детьми.
Я поехала в Северную Осетию по линии министерства соцзащиты, мы помогали пострадавшим из числа тех, кто сам оказывал социальную помощь жертвам трагедии. В том числе родителям, потерявшим детей. Мы постоянно ездили по всей республике, работы было очень много. Спустя год во Владикавказе случилось еще несколько терактов, погибли женщины, дети. Я видела много плачущих осетинских мужчин, поверьте, это выжигает изнутри. Установка на то, что мужчины не плачут, сломалась, сильные кавказские люди больше не могли сдерживаться. Ситуация была чрезвычайной в прямом смысле слова.
— Какое место на земле вы могли бы назвать любимым для вас и Юры?
— Ниццу. Впервые там оказавшись, раскрыла ее для себя не только с туристической стороны. Во-первых, музей Шагала с его последними работами. Во-вторых, Старый город, который мы обследовали от и до. Ницца стала для нас Меккой, в которую бесконечно тянуло, она всякий раз открывалась по-новому. Наконец, дочь, находясь в положении, поехала туда подлечиться, но не успела вернуться, и в Ницце родился наш с Юрой внук. После этого мы прожили там год, я приезжала к Юрочке в Киев, он выбирался к нам во Францию.
— В какой момент после смерти Юры вы смогли себе сказать: «Жизнь продолжается»?
— Такой момент определенно был, причем совсем недавно. До этого, чем бы ни занималась, меня окружал мрак.
За полгода до ухода Юрочки у нас родился второй внук, дочь назвала его в честь «дэда». Юрочка никогда не знал, кем был крещен, Юрием или Георгием, но сам выбрал внуку второе имя, успев побывать в роддоме и подержать его на руках. Я же почти не видела маленького. Сначала из-за болезни Юры, затем из-за окружившего меня тумана и убийственного понимания: весь мой мир рухнул. Как бы ни страдал Юра, как бы я его ни любила, я отпустила его, держа за руку после смерти. Но как жить самой — совершенно не представляла, превратившись в полуавтомат, в человека-функцию.
В марте была вторая годовщина ухода Юрочки. После этого вдруг поймала себя на мысли: ко мне стала возвращаться осознанность действий. Ответственность перед внуками за заботу о них. Восприятие внешнего мира.
Многие из тех, кто видел маленького Георгия, говорили: «В него перешла Юрочкина душа». Со старшим внуком я была с рождения, младшего, тяжело болея, увидела только в полгода. И у нас с ним возникла не просто любовь, а какая-то удивительная внутренняя связь. Эти огромные распахнутые голубые глаза, моя сестренка называет их Юрочкиными…
Кроха-внук вернул мне ощущение важности жизни при условии, что буду находиться рядом. Очень люблю старшего, но младший — каноническое воплощение тезиса о жизни, сменяющей и вытесняющей смерть. Малыш выделил меня среди всех, понимаете? После этого осознала и приняла: жизнь продолжается.
Специальная страница памяти Юрия Розанова на «Матч ТВ»
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
