Постановщик Сергей Комолов создал более тысячи программ российским и зарубежным фигуристам. Он придумал хореографию для самых масштабных ледовых шоу — «Лебединое озеро», «Щелкунчик», ставил сказки на льду для проекта «Путешествие в Рождество», которые за несколько лет посмотрели сотни тысяч зрителей на открытых катках в скверах Москвы и на Красной площади.
Он был одиночником, когда каскада из двух тройных прыжков было достаточно для лидерства в сборной. Он был танцором, которому повезло успеть потренироваться и в России, и в США. Свою первую программу десять лет назад он поставил самому талантливому ученику Алексея Мишина.
У Комолова есть небанальное мнение по всем острым и важным вопросам фигурного катания, основанное на большом личном опыте и способности к анализу. Есть у него и море эрудиции и обаяния, чтобы это мнение интересно высказать.
Читайте в интервью:
«Спортсменам зачастую тяжело катать то, что им ставят самопровозглашенные постановщики»
«Лет десять вообще не могу слушать музыку просто так. Она играет, и я думаю: «Ну, это дорожка»
«Всю жизнь буду скучать по Мишиной — Галлямову как по спортсменам»
«К Платову я приехал самым кривым человеком в мире»
— Как бывшие фигуристы становятся постановщиками? Расскажите свою историю.
— Если сейчас посмотреть по сторонам, любой человек, который катался и закончил, — сразу постановщик. Назвался так и скорее погнал ставить — умеешь, не умеешь, неважно. Мне было двадцать лет, и я вел себя ровно так же. Просто раньше в России и конкретно в Санкт-Петербурге постановщиков не было в принципе. Были ледовые тренеры, были свои репетиторы по хореографии и балету. Я вернулся из США в Петербург, и все заговорили, что надо Комолова подтянуть на скольжение, он же все-таки танцор. Мол, давайте дадим ему что-то попробовать поставить. Естественно, я ничего не умел, кроме как кататься сам, хотя тут у меня как раз неплохая школа в лице Александра Жулина и Евгения Платова. Что-то же они в меня вкладывали. Ну, я и попробовал. Первый год ставил всякую ерунду, как и сейчас у многих бывает. Не хочу ни на кого наговаривать, это общая проблема всех начинающих хореографов, но спортсменам зачастую тяжело катать то, что им ставят самопровозглашенные постановщики.
— И вам сразу выпал шанс поработать с Артуром Гачинским, которого Алексей Мишин до сих пор считает одним из самых талантливых своих учеников.
— Алексей Николаевич пригласил, доверил работу с его основными спортсменами. Это было не очень продолжительное время, но мне его хватило, чтобы понять, как мне нравится заниматься этим, пусть пока и непрофессионально. Каждая минута была сказочной. Если бы меня впервые пригласили поставить программу шестилетнему ребенку, стал бы я хореографом и постановщиком — большой вопрос. Но поскольку я сразу попал на такой высокий уровень, было очень интересно.
То есть мне одновременно и повезло, что первая серьезная постановка была для Артура. Человек с четверными, катается лучше всех. А с другой — не повезло, потому что нужно было тысячу раз попробовать и научиться, прежде чем ему ставить. Вспоминаю эту работу с теплотой, но сейчас я бы ее сделал, конечно, совсем по-другому.
— С чего начинается для постановщика работа над программой, которой еще нет? И сколько времени она занимает?
— Для спортсмена постановочная работа на льду длится часа четыре. Для пары подольше, там все же нужно создать комфорт для двоих. Составить дорожку шагов для хорошего одиночника — полтора часа. Отрабатывать дальше уже можно хоть двенадцать месяцев, и она так и не станет совершенной никогда, если это не Нейтан Чен. Но процесс подбора музыки всегда в разы дольше, чем постановка. Чтобы найти эксклюзивную классную музыку, под которую раньше люди не катались — не «Пираты Карибского моря», не «Реквием по мечте» и не «Кармен», — нужно искать очень долго. Я обычно днем ставлю программы, а ночью ищу музыку. И если за восемь часов ты смог сделать две принципиально новых музыки, хорошо звучащих, это шикарная ночь. Потому что за восемь часов ты обычно находишь… ничего.
А дальше, если уж нашлась музыка, в ней все есть — и образ, и хореография, нужно только уметь слышать. Миша Коляда в этом году сказал где-то: мол, я умею слышать музыку, и для меня в ней уже все есть; хореограф только помогает раскрыть образ. Я поаплодировал — Мишка дал взрослое интервью. Супермысль. Я ею живу давно и транслирую своим спортсменам, а Миша вот сам до нее дошел, и абсолютно прав.
— А когда вы просто музыку слушаете — в клубе, в машине, вот как в кафе сейчас играет что-то фоновое, у вас тоже в голове сразу образы и движения?
— О, я уже лет десять вообще не могу слушать музыку просто так. Она играет, и я думаю: «Ну, это дорожка». Или что-то лиричное началось, и ты сразу взгляд опустил, руки туда, все, «красавица» в образе. У меня появляется ощущение, что я все время работаю. Раньше возле метро были ларьки с компакт-дисками, так вот, если даже мы шли с друзьями и общались, я слышал какую-то композицию и выключался из разговора. Думал, кому же я это поставлю, звучит-то круто. Это профессиональная деформация, как болезнь уже, и я думаю, она неизлечима.
— Вы сказали о значимом для себя опыте работы с Жулиным и Платовым. Если Жулин для российского болельщика фигура понятная и известная, то вокруг Платова есть какой-то ореол тайны. Все знают, что он великий, а больше ничего не знают. Можете рассказать, какой он как тренер и как человек?
— Никого похожего на Платова в моей жизни не случалось. Он суперталант. В Америке его все называли perfectionist. Если у него стоит машина в гараже, то она стоит абсолютно ровно, вылизанная, ни пылинки на ней. Если заходишь к нему домой, там все упорядочено и красиво, как в музее — в «Эрмитаж» после Платова можно не ходить. Или, например, мы тренируемся с утра до вечера, катаем «обязаловку» с партнершей. Платов говорит: «Ладно, мне это все надоело, смотрите, как надо». Берет партнершу, хотя не тренировался уже десять лет, и едет лучше всех, и с партнершей любой у него все получается. Такой человек. И в коньках крутой, и в жизни. Одно слово — perfection.
— Что Платов вам дал как тренер?
— Я к нему приехал самым кривым человеком в мире. Сначала я к Жулину таким пришел, и он меня выпрямить не успел, потому что мы не очень долго проработали вместе.
Платов меня познакомил с фигурным катанием — скольжением, разными шагами, — и за это я ему очень благодарен. Уже во взрослом возрасте благодаря ему я по-новому посмотрел на свой вид спорта. Не только прыжки увидел, но и катание, и хореографию.
Николай Морозов потом еще, правда, за более короткое время вообще революцию во мне совершил, но продлил мне жизнь в фигурном катании, создал платформу знаний для работы постановщика именно Евгений Платов.
«Фигурное катание — для азиатов по структуре тела. Они плоские, а у наших все со всех сторон выпирает»
— Есть стереотип, что фигуристы, особенно танцоры, должны низко сидеть в ногах. В российской школе это широко практикуется. В Америке вы так же работали?
— Мне не нравится мысль «низко сидеть в ногах». Я как раз так сидел — ниже всех садился, очень старался. Ноги забивались к тридцатой секунде программы, а дальше я просто три с половиной минуты страдал, пытался до финиша докатиться хоть тушкой, хоть чучелом.
Есть принцип отталкивания ото льда, принцип перманентного нажатия на лед, но именно «провалиться» и «задавить» ноги — нет, такого делать ни в коем случае нельзя. Мне кажется, этим грешат некоторые российские спортсмены, потому что тренеры с детства внушают им — нужно сесть в ноги.
В этом плане мне нравится, как объясняют Николай Морозов и Игорь Шпильбанд. Ты должен прижимать лед, должен иметь resistance ко льду — как бы сопротивление создавать, но «просаживаться» не надо — в таком случае не будет свежести и легкости. Почему пары Шпильбанда катаются легче всех в мире? Потому что никто из них не «сел в ноги» в нашем, русском понимании.
— Можете как-то суммировать и объяснить ключевую разницу в североамериканском и российском стиле катания?
— Я бы так не делил, в первую очередь все зависит от специалистов. Александр Жулин, например, был самым ровным фигуристом, и пары у него сейчас самые ровные в мире. Никита с Викой (Синицина — Кацалапов. — «Матч ТВ») выходят, и я просто не могу оторваться от них. Если они делают параллель, то там не бедра параллельно и не ноги, а зубец к зубцу. Если Никита вправо посмотрел на 10 градусов, то Вика сразу под него подстроилась.
Николай Морозов — самый несистемный фигурист, и он придумал эту схему, где в катании участвует все — корпус, голова, и все это во всех плоскостях. У него фигуристы всегда так катались. И тот же Никита Кацалапов свою великолепную Олимпиаду с Леной Ильиных проехал совсем в другом стиле, не так, как сейчас катается с Викой.
У пар Шпильбанда есть сильный наклон вперед, плюс они «прижимают» лед и не садятся в ноги, и на раскатке это выглядит иногда так, как будто пара не сможет кататься, а они потом выходят и катаются лучше всех.
Лет семь назад я посмотрел в протокол чемпионата мира, еще до того как французы начали все выигрывать. Первые восемнадцать пар катались у российских или советских тренеров. И как тут можно говорить про североамериканскую школу, если это просто наши тренеры по всему миру разъехались? Линичук приезжала с китайцами и австралийцами, Морозов выводил, по-моему, чуть ли не пять стран, Шпильбанд выкатывал все Северную Америку, плюс еще были русские пары с русскими тренерами.
— Получается, это не имеющий отношения к реальности стереотип, что в Америке фигуристы в среднем скользят лучше, чем у нас?
— Американец американцу рознь, как и русский русскому. Выходит Миша Коляда, и катается блестяще. Выходит какой-нибудь канадец, катается еле-еле. Есть и у нас мальчики, которые плохо скользят, и в Америке есть Нейтан Чен и Джейсон Браун.
— За те десять лет, что вы вернулись в Россию и работаете постановщиком, действительно так вырос средний уровень детей?
— Детский чемпионат России по младшему возрасту выглядит сильнее, чем взрослый чемпионат мира, если мы говорим о девочках. С каскадом из двух тулупов 3-3 на младшей России можно сейчас в произвольную программу не попасть.
Я был не самым плохим одиночником, и если у нас кто-то в детском возрасте прыгал пять тройных и 3-3 — ну это все, чемпион России. У нас Сережа Воронов так катался. Мы такие: «Ох, ну ничего себе, пять тройных делает, и как с ним бороться?» (Смеется.) Это причем уже было на уровне выхода в кандидаты в мастера спорта. А сейчас 3-3 — несерьезно, не преимущество, а необходимый минимум.
— Что вы, как одиночник в прошлом и постановщик в настоящем, можете сказать про Нейтана Чена? Он совмещает запредельную сложность с невероятной силой катания и харизмой.
— Он уникален, что тут еще сказать. Я не знаю, откуда такая выносливость, как можно быть таким готовым мышечно, чтобы во второй половине взрываться на четверные. Так безболезненно взрываться. Причем он после них не умирает, не говорит «ой, извините, я тут после пяти квадов полежу.» Он гонит дальше, как будто это первые секунды программы.
Мое внутреннее ощущение, что фигурное катание — для азиатов по структуре тела. Они плоские абсолютно, а у нашего спортсмена все со всех сторон выпирает. Плоскому легко крутиться в воздухе.
Девочки крутятся все, пока пубертат не наступил. Опять же, там много азиатских фамилий, и наши, конечно. Но у нас можно не учиться и заниматься только спортом, это сильно повышает результаты. В Америке почему лед никому не нужен до трех часов дня? Потому что у них нельзя не учиться, и все в школе. У нас же с шести утра и до вечера дети на катке. К вечеру русская девочка успела позаниматься четыре часа на льду и на полу, а американка или европейка — час на льду и час в зале в лучшем случае. Поэтому так важна предрасположенность, и снова мы возвращаемся к азиатам и их строению мышц и тел.
«Авербуху нет разницы, объяснять историю программы Мише Коляде, Ольге Бузовой или синхронницам»
— В чем сложность работы хореографа больших ледовых шоу, когда нужно придумать партии одновременно для множества главных персонажей, составить групповые номера, связать все воедино?
— Ничего сложного, если у тебя есть музыка и ты владеешь материалом. Тогда нет разницы, кому ставить — одиночнику, паре, синхронницам или в «Ледниковый период». Пример — Илья Авербух, который разработал свою схему постановки. Он сначала придумывает какую-то историю, и с помощью музыки, которую он отлично слышит, он ее потом воплощает в программе. И ему нет разницы, объяснять эту историю Мише Коляде, Ольге Бузовой или синхронницам — он с ними раньше тоже блестяще работал.
Единственная сложность шоу — невозможность собрать всех артистов на репетиции, потому что все очень деловые (смеется). У всех куча своих съемок и задач.
— Вы говорили, что для программы одиночника нужно четыре часа работы на льду. Сколько нужно времени, чтобы поставить, например «Лебединое озеро» со всеми его сюжетными линиями и сценами?
— У нас было два «Лебединых озера» — сначала с Аделиной Сотниковой два года назад, а в этом году со Стасей Константиновой, и там была разная канва. В первом случае — кордебалет, собранный из одиночников. Одиночников же как растят? Как лидеров и чемпионов. Заставить лидеров и чемпионов двигаться вместе — не такое простое занятие, каждый из них все равно солист в душе (смеется). В этом году кордебалет был из синхронниц. Им не надо объяснять, как кататься в команде, тем более именно с этой командой я четыре года вместе работал. С полуслова друг друга понимают и при этом задействованы по времени почти в половине шоу, во всех почти номерах. В этом году мы начали ставить шоу в декабре, и в декабре уже была премьера. Два года назад ушло три месяца, чтобы все собрать. Тогда был мой первый сезон в шоу, и я прямо страдал. Сложно было.
— Вы спали тогда вообще? Это же почти круглосуточная работа в условиях жестких сроков, как я понимаю.
— Не спал почти. У меня было тогда несколько шоу параллельно — «Щелкунчик» (Санкт-Петербург), «Лебединое озеро» (Москва), и на Красной площади мы делали «Снежного короля» и еще одну версию «Щелкунчика». Так как запускалось это все одновременно, я сон тогда просто исключил. Спасибо Яне Рудковской, которая сняла мне номер в отеле около катка. Мне есть где жить в Москве, но дорога занимала бы час туда и час обратно, и благодаря отелю эти два часа дороги я тратил на сон.
— Отсутствие сна негативно на рабочих способностях не сказывалось?
— А мне кажется наоборот, воспаленный мозг дает больше возможностей придумывать. Ты не понимаешь, спишь или не спишь, нет границы между реальностью и фантазией. Для творчества все эти побочные эффекты скорее на пользу.
— У вас бывало ощущение, когда надо что-то ставить, искать музыку, что вы перегорели и устали, просто нет идей?
— Нет. У меня как у профессионала нет такой опции, хотя я знаю, что многие могут ее себе придумать. Приходят и говорят, что не выспались, нет вдохновения, музыку не чувствуют. И постановка превращается в муку. Я для себя давно решил, что у меня так не бывает. Я ни в чем больше не разбираюсь, кроме как в постановках, и если я еще буду при этом кривляться — это самое непрофессиональное, что можно сделать. При этом нет разницы, кому ставить — ребенку или сборнику. Люди тебя пригласили, тебе доверились, а ты согласился. Ты можешь быть трижды творческим человеком, но тут просто нужно выйти и сделать свою работу хорошо.
— Предположу, это ваше отношение идет от убеждения, что хореография уже есть в музыке. Фактически ее нужно просто услышать.
— У меня было где-то пять таких историй в жизни, когда из-за большого объема и нежелания пользоваться тем, чем до тебя уже пользовались, я не мог найти музыку до последнего. Приходил на каток с несколькими вариантами, которые мне самому не очень нравились, но не потому что я капризничал, а потому что это халтура. Говорил — вот у меня есть вариант, но он мне не нравится, дайте еще пятнадцать минут, и все будет.
Ребенок раскатывается, а ты сидишь, серфаешь интернет, сканируешь себе мозг в воспоминаниях, что бы ты хотел услышать в этот момент. И все пять раз у меня было так, что к моменту, когда ребенок заканчивал раскатку, а родители и тренеры у борта начинали нервничать, я внезапно находил ту самую музыку. За какой-то профессионализм и нежелание подводить людей обычно, наверное, случаются такие озарения, когда они тебе больше всего нужны. Я на них не рассчитываю даже, но они случаются.
— Это похоже на плюс-старт постановщика. Вы вроде не в форме и не готовы, но на стартовый сигнал собираетесь и делаете все лучшим образом.
— Да, мне нравится такое сравнение. Запомню его.
«Фигурное катание стало субъективным и политизированным сразу, как только появилось»
— Вам как хореографу-постановщику нравится, как сейчас работает система выставления второй оценки?
— Так она и не работает фактически. Есть роль сильной федерации, есть роль стабильности спортсмена, есть роль его заслуг. И только потом уже идет реальное положение дел со скольжением, связками и так далее. Есть правила игры, которые придуманы давно. Фигурное катание стало субъективным и политизированным сразу, как только появилось. Простой пример: есть два судьи. Один любит народный танец, а другой — современный. Первый будет ставить за народный девятки, а второй — восьмерки, и наоборот, и для себя каждый из них прав.
— А исправить это можно?
— Никак это не исправить. Когда я работал с Астаховой — Рогоновым, у них сразу стало неплохо получаться и мы сильно вкладывались в постановки. Я только ими занимался, заморозил даже на время свои сторонние проекты.
Как-то мы посчитали, что в одном сезоне в программе у Кристины и Леши было восемь перебежек. Это очень мало. Все состояло из сложных шагов, транзишенов и так далее. Против нас катались пары, и некоторые из них делали двадцать восемь перебежек на программу. Больше чем в три раза. Но за компонент «транзишены» они получали баллы больше, чем Кристина с Лешей. Это максимально нечестно, но я тогда уже понимал, что это — правила игры. И чтобы нас начали воспринимать всерьез и оценивать более-менее нормально, нам нужно много чистых прокатов. Добывай медали, и компоненты подтянутся.
— То есть фактически иногда для судей красота и сложность рисунка программы главной роли в выставлении второй оценки не играет?
— Мне один гениальный постановщик сказал слова, которые я навсегда запомнил. Самая красивая программа — та, которая скатана чисто. Все остальное вообще неважно.
— Назовете свои самые знаковые постановки? Выбирать лучшие некорректно и необъективно, поэтому давайте просто знаковые лично для вас.
— В каждом виде пусть будет по одной. В парном катании Астахова — Рогонов «Кукла», конечно. В синхронном — «Индия». Танцорам я ничего не поставил, они вообще отдельная история. В женском одиночном — «Мистер и миссис Смит» Николь Госвияни. Это моя первая в жизни самостоятельная постановка. Прошло уже десять лет и тысяча постановок, а я все равно именно ее помню.
— Вы вроде еще со Столбовой — Климовым работали?
— Столбовой — Климову я ставил дорожку для «Болеро» в предолимпийский сезон.
Ах да, еще вот в прошлом сезоне ставил Мишиной — Галлямову, интересная работа была. Людмила Великова как референс выбрала «Мастер и Маргарита», который я до этого ставил Астаховой — Рогонову.
— Какими Мишина и Галлямов вам в работе запомнились? Они же недавно стали чемпионами мира.
— Вообще лучшие, с кем я работал. Самые простые. Люди, которые не анализируют: «Давайте так, а давайте не так». Я предложил, они помчали делать — идеально. Мечта любого постановщика (смеется). Всю жизнь буду скучать по Мишиной — Галлямову как по спортсменам.
— Хороший пример, как пара, в которую изначально многие не верили, смогла пережить всех критиков. Возможно, благодаря готовности работать без вопросов как раз?
— Парники прежде всего должны стабильно делать элементы. Саша — хороший одиночник, он прекрасно прыгает. Для него этот сальхов — ойлер — сальхов — игрушка. Настя тоже им владеет. И в остальном все у них выбрасывается, подкручивается и исполняется на уровне. На чемпионате мира от них ждали третьего места, но когда все остальные начинают кувыркаться, а Мишина — Галлямов делают свое лучше всех, — они закономерно побеждают.
— Есть ли какие-то чужие постановки, которые вам особенно нравятся?
— Лучше всех ставит Николай Морозов, я в это свято верю. Он берет музыку и начинает от нее придумывать. Есть постановщики, причем многие даже добились успеха и признания, которые идут по шаблону — тут руки в первую позицию, оттуда в третью позицию, — вот и вся хореография. А Морозов всегда изобретает новую хореографию. Ее не существует, но он ее расслышал в музыке и придумал, как конкретный персонаж может под эту музыку двигаться.
У него катался Хави Фернандес, еще когда его было не найти во второй десятке чемпионата мира, и все уже тогда от него балдели. Это было еще даже до «Пиратов Карибского моря», по-моему, программа «Матрица». А потом как раз появились «Пираты», и все снова были в восторге. А потом «Ну, погоди» — и все снова прикололись. А потом Дайске Такахаши катал свой хип-хоп «Лебединое озеро» от Морозова и был лучшим. Для меня то, что делает Коля, великолепно.
Короткая программа для Рики Кихиры от Бенуа Ришо в этом сезоне — супер. Они взяли музыку Fire within, которую еще и не найдешь нигде, причем в прекрасной аранжировке, ее нет даже у меня. В сезоне-2018/19 я на эту музыку поставил программу Забияко — Энберту, а они затем завершили карьеру сразу. На чемпионате мира я болел только за наших девочек, но лучшее, что увидел в короткой программе, была Кихира.
Многие работы Даниила Глейхенгауза мне нравятся. Валиева со своим «Болеро», например. Понятно, что там еще много работы, но по замыслу отлично.
— В штабе Тутберидзе говорили, что планируют оставить «Болеро» на Олимпийские игры. Успеют доработать, на ваш взгляд?
— Успеют, если будет цель. А говорить можно сейчас многое, но ничто не помешает им поменять программу, если они примут такое решение. Когда у тебя в штате есть классный постановщик, можно хоть каждый день менять программы.
— У вас в социальных сетях много фотографий из самых разных театров. Это личный интерес или часть профессии, чтобы быть в курсе и в творческом тонусе?
— Все сразу. Если бы у меня в жизни не было театра, не знаю, как бы я становился глубже как профессионал. Мы же в театр ходим посмотреть, как другие отработали роль или образ, а не чтобы непременно согласиться с увиденным.
Можно прийти на представление цирка Дю Солей и уйти потом с мыслями, что ты многое сделал бы иначе. Мне все понравилось, шоу классное, но я был не согласен с очень многим.
Или недавно я, например, ходил на Сергея Безрукова. Он начинает играть, и ты просто забываешь, что в этом мире находишься. Как будто живешь с ним в одной эпохе, как будто сам сейчас на революцию отправишься, — настолько он убедителен.
У меня было ощущение, что актеры такого уровня уже не готовятся к спектаклям. Потому что они и так звезды, у них много проектов. Но Безруков готов к Пушкину так, как будто он ничем другим больше не занимается. Такой просто человек, который не умеет делать плохо. Он несет ответственность перед зрителем не только за продукт театра, но и за свое имя. Конечно, на это все нужно ходить смотреть. Для личного развития тоже нужно. Сейчас на весну я себе запланировал каждую неделю ходить в театр, в прошлом году в пандемию мне этого очень не хватало.
— Спортсменов с ранних лет надо приучать к искусству?
— Думаю, да. Родители с детства водили меня в театры, в музеи, на выставки. Папа пишет стихи, играет на гитаре и поет. И для меня само собой разумеющееся — знать, к примеру, литературу. В смысле, а как можно иначе? Не читать книги — как это не читать? Люди придумали и написали для тебя целый мир. Разве можно им не поинтересоваться? Невозможно научиться разбираться в талантливом и неталантливом с одним только планшетом в руке. А если ты вживую смотришь, как создается искусство, у тебя есть шанс научиться.
«Никто не понимает, как выставляются оценки. А как можно болеть за то, чего ты не понимаешь?»
— Как относитесь к тому, что популярность фигурного катания за последнее время так выросла? Многие видят в этом след дуэльных противостояний в женском одиночном, влияние скандалов, громких переходов.
— Да это все — единственный шанс у нашего вида выжить против киберспорта, где вложения меньше и призовые фонды больше. Ребенка сейчас легче занять киберспортом, чем чем-либо еще, тем более фигурным катанием. Фигурное катание в новой системе судейства очень дорогое. Должен быть тренер по вращениям, по скольжению, постановщик, главный тренер и так далее, много льда, дополнительные занятия. Опять же, для фигурного катания нужна постоянная вовлеченность семьи, кто-то должен возить на каток и забирать обратно, следить за качеством разминки и заминки, делать массаж, находить специалистов. Нет возможности переключить вкладку на компьютере дома и начать, как в киберспорте.
Поэтому привлечение медиа и спонсоров — единственный шанс для спорта выжить. Эти скандалы привлекают спонсоров, что дает возможность работать с телетрансляциями. Права на чемпионат России покупают и японцы, и американцы. Да, не всегда приятно читать трэшток, или кому-то не хочется видеть людей в том свете, в каком они предстают, но для спорта это бесконечно важно. Это единственный путь, на котором фигурное катание будет выживать.
— Какие вам проблемы видятся в том, чтобы сделать фигурное катание популярным не только в России и Японии?
— У нас есть диванные войска, которые обожают смотреть фигурное катание. Таких много, и слава богу. Но давайте взглянем дальше. Сидит у себя дома бельгиец, включил случайно чемпионат мира, а там своя выступает — Луна Хендрикс. Красиво катается, прыгает, не падает, а в верхнем левом углу какие-то цифры и буквы появляются. В итоге Хендрикс не попадает в тройку, ее обходят девочки с падениями, и условный бельгиец переключает канал, забывая про фигурное катание, потому что он ничего не понял. Никто не понимает, как выставляются оценки. А как можно болеть за то, чего ты не понимаешь?
В футболе критерий простой — мяч в сетке. В теннисе тоже — мяч попал на другую зону и не дальше белых линий, и все, ты красавчик. В беге кто быстрее всех на финише, тот и первый. В фигурном катании же черт ногу сломит, как они там выбирают лучших. И если нет такого инструмента, как объективность, то хотя бы какими-то дополнительными методами нужно стремиться удержать зрительский интерес. Пусть это будут скандалы, медийность, интересные личности.
— Вы хорошо понимаете рынок фигурного катания как коммерческого продукта. Как на него повлияла пандемия?
— Рынок фигурного катания обвалился из-за коронавируса. Двести сильных артистов катались в шоу по всему миру — Дисней, Холидей, все эти круизные лайнеры с катками. Когда началась пандемия, двести человек отправили домой. Они классные фигуристы, но в Москве их знать никто не знает, и им надо было себя кормить. Не имя заработать на перспективу, а еду купить вот сегодня, за жилье заплатить. Что они делают: выходят на рынок и смотрят, сколько стоят подкатки. «Окей, четыре тысячи рублей в час, тогда я буду подкатывать за три». А их двести человек, понимаете? Цена сбилась до двух, до тысячи рублей за час.
— Раньше вроде даже подкатка за пять тысяч в час не была верхним пределом стоимости.
— За пять тысяч в час работы до обвала было с утра до вечера. Сейчас на «Авито» море синхронниц, море артистов разных стран, все готовы работать за в пять раз меньшие деньги. Они все голодные и хорошо катающиеся. Я четыре года работал в синхронном катании и уверяю вас, они катаются почти как топ-танцорши. Все это убило рынок. Сейчас это такое мертвое поле, развалины былого величия, рынок голодных детей.
— Ситуация не выправилась, как я понимаю?
— Люди просидели без работы лето и осень. Мы до последнего не знали, будет ли в этом году «Лебединое озеро» в декабре, но артисты знали, что если оно будет, я его стану делать. И мне писали десятки людей, типа: «Серега, а что там с шоу? А оно будет? А можно ли мне местечко в касте?»
Но в итоге в спектакле катались синхронницы в кордебалете и фигуристы «Академии Плющенко» на сольных ролях. Это удобно. Они откатали тренировку и остались на репетицию. То есть почти никто из тех, кто мне писал, даже в шоу не попал. И сейчас до сих пор так. Участники чемпионатов мира, лучшие фигуристы планеты подкатывают за 15 долларов в час.
— Что будет дальше?
— Мне кажется, в глобальном смысле это такое оздоровление отрасли. 10 лет назад, когда я приехал из Америки, специалистов на подкатках было мало, а спрос огромный, поэтому цена взлетела, рынок надувался как мыльный пузырь.
Если вдуматься, как можно платить 5 тысяч рублей за час катания, тем более когда в большинстве случаев тренер все занятие стоит с телефоном в руке и несильно заинтересован в ребенке? Да, мы как сыр в масле катались. Но если объективно, в России не может час подкаток стоить пять тысяч, и неважно с кем. Для меня и моих друзей это было прекрасно, но как человек сознательный, я понимаю, что не могут часовые занятия стоить как треть месячной зарплаты тренера на ставке.
Теперь рынок вылечился. 1000-2000 у нас — адекватная цена. В Америке, конечно, должно быть дороже. Там частная система катков и большие налоги, которые платятся с доходов от частных уроков. От 100 долларов ты увидишь в кармане 60. У нас, понятное дело, не толпа ИП-шников на лед выходит.
«Если ты нацелен на большие спортивные цели, есть вероятность, что больших денег ты никогда не увидишь»
— Вы успели поработать и штатным постановщиком, и в свободном плавании без привязки к конкретной группе и школе. Как вам было комфортнее?
— У меня никогда практически не было такого, чтобы я был привязан к одному месту. Один раз только трудовая книжка лежала в УОР № 4, как раз когда работал с Астаховой — Рогоновым. Меня не раз приглашали потом занять место в штате той или иной школы, тренировать постоянно одних и тех же спортсменов, и я не мог бы сказать, что это мне подходит. Условная свобода мне важнее. Она связана в том числе и с монетизацией. Когда ты сидишь на одном месте в группе и получаешь фиксированную зарплату, часто очень скромную, это не очень мотивирует.
В условиях сборах или других выездов этот же месячный оклад можно заработать за несколько часов.
Безмерно уважаю всех тренеров, которые занимаются фигурным катанием на государственной основе. Удивительные люди. Сидеть вот так на катке целыми днями и болеть за результат своих спортсменов, вести их с младых ногтей до приличного уровня, а ведь они еще потом имеют свойство уходить. Потом тренеры берут новых детей и снова их учат — это космос же. Сидеть на одном месте и с любовью мотыжить свой участок. Я восхищен всеми, кто так работает. Им давно можно было бы перейти на подкатки, сборы и мастер-классы и жить великолепно, но они честно делают результаты в фигурном катании.
— Неужели соединить монетизацию и результаты невозможно?
— Я убежден, что надо сразу определиться, работаешь ты на результат или на монетизацию. Если интересна монетизация, не жди результата. Помогай, давай все что ты умеешь, но никаких чемпионатов мира и Олимпиад для учеников не жди. Если ты нацелен на большие спортивные цели, есть вероятность, что больших денег ты никогда не увидишь, зато твои мечты о турнирах будут осуществляться.
Я долго работал на результат, лет до двадцати семи, а потом понял, что наигрался в результативное фигурное катание. Великолепно, интересно, всем благодарен. Потом попробовал коммерческую сторону, и в это тоже наигрался. Сейчас я редко беру постановки, только из сборной или из-за границы заказы, а так мы с друзьями открыли продюсерский центр, сняли с ног коньки и хотим попробовать что-то новое. Шоу, кино, телевидение.
Но, конечно, если мне позвонит Яна Рудковская и скажет: «Давай сделаем ледовое шоу», я и на это найду время. Это интересно и мне нравится. Или вот недавно позвонили насчет синхронного катания, я прикинул, что много времени это не займет, и еще поеду ставить Матвею Ветлугину из юниорской сборной.
Раньше я мог делать сто постановок в год. За все время их набралось больше тысячи, я перестал давно считать. И если раньше я искал работу сам, то теперь мне ее предлагают. То есть я не полностью отказался от фигурного катания, просто мне интересно попробовать что-то другое еще.
— Не страшно вам пробовать радикально новое?
— Я не очень боюсь жизнь. Я и фигурное катание не боялся, и остального. Не получится — перестану, получится — здорово. Но и фигурное катание из своей жизни я не отчисляю. Мы с ним, как говорится, муж и жена.
— Давайте помечтаем, как фигурное катание могло бы стать лучше и чего бы лично вам хотелось в нем добиться?
— Я мечтаю, чтобы фигурное катание нашло путь уменьшения субъективизма. Чтобы это не было видом спорта, где русские разобрались между собой, как быть сильнее всех. Чтобы оно было популярно во всем мире, и пусть Россия будет иметь конкуренцию, хотя и будет на лидирующих позициях. Чтобы оно как можно дольше жило.
А что касается лично меня, я расскажу историю, которая случилась с моим коллегой, другим постановщиком. Одна спортсменка выиграла чемпионат мира. И когда у нее брали интервью и спросили, что для нее сделал этот человек, она ответила, что благодаря ему и любит фигурное катание. Я, кстати, знаю этого человека, и я тоже полюбил фигурное катание из-за того, что он к нему относится так, как относится.
Так вот, я бы хотел, чтобы нашлось несколько спортсменов, которые после победы на важном турнире могли бы сказать то же самое про меня.
Читайте также:
* Соцсеть, признанная в России экстремистской
