У этого интервью большая история: мы с Мишей поговорили еще до его отъезда на этап Гран-при в Сочи. То есть на момент разговора мы не могли знать, что он отберется в финал Гран-при (который отменят), а сразу по приезде из Сочи вернется к своей прошлогодней программе. Той самой, которую весь мир полюбил так сильно, что готов был писать петиции куда угодно, вплоть до Деда Мороза, чтобы «Белого ворона» оставили на олимпийский сезон.
На этапе сверки интервью я попросила Мишу ответить на вопрос про отмененный финал Гран-при. И, конечно, мы оставили в тексте блок про «Список Шиндлера», на смену которому пришел «Белый ворон», — ответы на эти вопросы сделают наше интервью более правдивым, несмотря на то, что в свете сегодняшнего дня многое в сказанном может показаться противоречивым. А еще эти ответы помогают лучше понять Коляду как человека и даже как артиста — он очень чувствующий.
Какой он еще — Михаил Коляда? Невероятно интересный собеседник, но сверхзакрытый человек. Он признается, что сознательно пошел на большие перемены в своей жизни и отказался почти от всего внешнего, чтобы полностью сосредоточиться на главном — спорте.
Общество удивительно устроено: публичное покаяние ему всегда важнее истинных чувств и мыслей. Если представить сценарий, в котором Коляда выходит к прессе после неудачного проката, падает на колени, рыдает и просит прощения, что подвел страну, — большинство из нас откопали бы на дне души великодушие. И, конечно, простили — сказали бы, какой Михаил хороший. А теперь представьте, что есть люди, не умеющие или не желающие публично каяться и обнажаться. Но внутри них в лице собственного чувства долга и ответственности сидит такой беспощадный судья, о строгости которого мы даже не имеем представления. Именно поэтому оправдательного приговора от внутреннего судьи добиться не удается.
Пытаться измерить талант Коляды к фигурному катанию той линейкой, какой мы обычно оцениваем качество мужского одиночного, — неправильно, потому что эта линейка полностью исключает индивидуальность. Коляда — не суровый десантник, который на порванных жилах в грязной тельняшке будет продираться сквозь прыжки к концу программы, забывая про музыку и хореографию. Алексей Мишин как-то рассказывал, что, когда Миша выпадает из музыкального ритма программы, когда ему приходится рушить созданный образ, тогда и могут возникать ошибки.
Сила Михаила Коляды — в способности ввести зрителя своим катанием в подобие транса, какой бывает с нами от произведений искусства. Как-то я уже сравнивала его «Белого ворона» с полотнами Врубеля, и мне по-прежнему видится между ними очень большое сходство.
Коляда катается гипнотически — пожалуй, у нас в России никогда не было фигуристов такой пластической одаренности. Но мы всегда о таком мечтали.
Обращаться к нему Михаил Коляда попросил на «ты».
«После короткой программы в принципе странно о чем-то говорить»
— Сейчас ты с командой должен был находиться в Японии и отсиживать положенный карантин перед соревнованиями, но финал Гран-при неожиданно для всех отменили. Какие ощущения испытываешь в связи с этим?
— Очень жаль, что отменили. До последнего надеялся, что финал состоится. Но, к сожалению, мы все сегодня находимся в сложном положении из-за пандемии. Нужно думать не только о своих интересах, но и о здоровье окружающих.
— Есть у меня предположение, что, если бы у тебя была такая власть, ты бы взял и отменил все микст-зоны.
— Как сказать… Это настолько глубоко проникло в нашу культуру, что я не представляю, как это — прийти, откатать и уйти в раздевалку.
— И тем не менее иногда случается…
— После короткой программы в принципе странно о чем-то говорить. Вне зависимости от того, хорошо или плохо ты откатался. У нас двоеборье, все решается в произвольной. Когда ты выступил неудачно, находишься в отвратительном физическом и душевном состоянии, то хочешь в первую очередь сам проанализировать, что произошло.
— Тебе было бы легче сначала все обдумать и осмыслить и только потом выходить общаться?
— Конечно. Когда после тяжелой физической нагрузки что-то спрашивают, а потом еще и вырывают слова из контекста, — это неприятно. Именно поэтому я стараюсь ничего не читать.
— Последние пару лет ты стал принципиально иначе вести свой Instagram*-аккаунт. Скрыл почти все фотографии, не постишь ничего нового и вообще свел любое взаимодействие с внешним миром к минимуму. Этот шаг, должно быть, освободил массу времени?
— Времени освободилось действительно много. На что я его трачу… На работу, на семью, на саморазвитие. Все просто.
— Читаешь, смотришь фильмы, музыку слушаешь?
— Да, вот это все делаю. Стараюсь по минимуму пользоваться телефоном вообще.
— Отразилось это на твоем эмоциональном состоянии? Теперь чужие ценности, чужие интересы, лишнее внимание никак не могут повлиять на твою жизнь. Стало ли тебе спокойнее внутри?
— Да. Я стал гораздо спокойнее. Я могу более качественно делать то, что делаю сейчас. Еду на тренировку, тренируюсь, разминаюсь. Нет какого-то отвлекающего фактора, проще разобраться с концентрацией. Я больше в себе, в ситуации, в моменте. Для фигурного катания, где концентрация значит очень многое, это важно.
«Когда Алексей Николаевич на льду, процесс идет под его тотальным контролем. И мне так комфортнее»
— Об Алексее Мишине ходят легенды в плане его чувства юмора, мудрости и способности говорить мало, но при этом точно подбирать нужные слова. Ты с ним второй сезон работаешь, он действительно такой?
— Да, такой, и я это очень ценю. При этом как и у любого человека, у него бывают перепады настроения — я это сразу чувствую. Когда у него плохое настроение, я стараюсь больше уйти в себя, в работу, сконцентрироваться на том, что я сам делаю.
— Насколько поменялись твои тренировки у Алексея Мишина по сравнению с тем, что было у Валентины Чеботаревой?
— Они поменялись. Но я бы сказал, что изменился не тренерский подход ко мне, а, если можно так выразиться, мой спортсменческий подход к самому себе. То есть я сейчас полностью спортсмен. (Миша чеканит каждое слово в предложении.) Тренер выполняет свою задачу, а я должен слушать его. Мне так проще.
— Раньше было иначе?
— Да, раньше было по-другому.
— Детализировать не хочешь?
— Думаю, это лишнее.
— Ты говоришь, что твоя абсолютная задача как спортсмена — слушать тренера. А я встречала точку зрения, что взрослым спортсменам порой вообще не особенно нужен персональный тренер.
— Мне нужен тренер, это я на сто процентов могу сказать. Например, когда Алексей Николаевич уезжал в Канаду, мы, естественно, работали с Татьяной Николаевной. И как будто все было немного по-другому. Не могу это описать словами, просто чувствую, что когда Алексей Николаевич на льду, процесс идет под его тотальным контролем. И мне так комфортнее.
— Наблюдала на вашей тренировке, как Алексей Николаевич снимает прыжки на видео, а потом вы их разбираете. Это тоже можно назвать формой необходимого контроля?
— Да. Тут такой момент, что я могу чувствовать прыжок как-то неправильно, а на видео все выглядит хорошо. Или, наоборот, все плохо, а мне кажется, что я сделал правильно. По видео мне проще понять, где какие моменты исправлять.
— Мне казалось, что прыжки — чистая математика и физика. А тут получается, что скорее метафизика.
— Для меня прыжки — это что-то на уровне ощущений. Но к этим ощущениям обязательно должно добавляться понимание, иначе возникают проблемы.
— В этом сезоне ты впервые сделал четверной сальхов в каскаде. Раньше он не был достаточно стабильным даже для чистого сольного исполнения. Как вы над ним работали?
— Да просто работали над ним больше. Потихонечку идем к тому, чтобы он получался постоянно. Мы, кстати, не оставили тренировки четверного лутца и флипа, и они часто у меня получаются отлично. И в сольном исполнении, и в каскадах.
— Помучаю тебя все же деталями, прости. Заход, отталкивание, группировка, выезд? Над чем именно велась работа?
— Тонкостей очень много, и на каждой тренировке мы пытаемся все их уловить. Вот как будто у нас есть ориентир — четверной сальхов, а нам надо протоптать к нему дорогу. Чтобы хоть с закрытыми глазами мне было понятно, как идти. Я такой человек, что мне нужно на двести процентов быть уверенным, что я в любое время дня и ночи знаю, что делать.
— Это твой перфекционизм так проявляется?
— Да, абсолютно.
«Я сразу знал, что «Нуреев» не останется на следующий год»
— Ты сегодня катал «Список Шиндлера». Всякий раз, когда я слышу эту музыку, у меня ком в горле и слезы к глазам подступают. Какой-то трагический транс. Ты себе не можешь позволить такую степень погружения в музыку? Или она тебя настолько же сильно захватывает?
— Поначалу был такой момент… привыкания. Эмоции брали надо мной верх, а в технической составляющей я не то что не доезжал до конца, а просто забывал все. Музыка и эмоции были именно что на первом месте. Сейчас я понимаю, что должен ловить баланс. Где-то можно выдать эмоцию, где-то это обязательно нужно сделать, а где-то нужно себя придержать, чтобы выполнить технические вещи в первую очередь.
— То есть когда вы только начинали работать над этой постановкой, тебя тоже выхлестывало ее эмоциональностью?
— Я вообще достаточно эмоциональный человек и все пропускаю через себя. Поэтому да, мне совершенно точно было непросто прийти к балансу между восприятием музыки и абстрагированием от нее.
— Кроме «Щелкунчика» в короткой программе ты пробовал кататься под «Карузо». Почему были сомнения?
— Алексею Николаевичу что-то не нравилось, когда мы поставили «Щелкунчика». Мне все нравилось. Но ему казалось, что чего-то не хватает, и мы начали искать ту самую зацепку, которая заставляла его сомневаться. Искали-искали, а потом решили просто поменять тему кардинально. Татьяна Николаевна (Прокофьева) предложила «Карузо» за неделю до контрольных прокатов.
Но по возвращении из Челябинска с прокатов решили все же вернуться к «Щелкунчику». Хореограф из балетной труппы Эйфмана помогла нам найти компромисс между образами деревянного Щелкунчика и прекрасного принца, и эта двуликость добавила программе яркости и завершенности. Она «заиграла».
— Тебе не жалко было отпускать «Белого ворона»?
— С самого начала сезона мне сказали, что эта программа не останется на следующий год, мы будем делать новую. Алексей Николаевич не любит, чтобы его спортсмены по два года катали одну и ту же программу. К старым вернуться — да, у него бывало такое, что кому-то из ребят возвращали, если новая программа не «шла» или просто тренер принимал такое решение. Так что я знал, что будет что-то новое, и отнесся к этому с интересом.
— Хватило ли тебе самому стартов, чтобы насытиться этой программой? Очень уж она знаковая получилась.
— Мне хватило. И я понял, что надо двигаться дальше. Когда человек пытается сделать что-то новое, пробует новую хореографию, это его развивает. Алексей Николаевич называет это «обновить двигательную канву». Понимаю, что у программы множество поклонников и она действительно была замечательной, но…
— …Но ее в любой момент можно пересмотреть в записи?
— Да, именно так.
— «Шиндлер» сразу был главной идеей?
— Да, таких качелей, как с короткой программой, не было. И костюм к нему вроде окончательный.
— В прошлом сезоне было сразу два старта, немного напоминающих командный турнир на Олимпиаде. Федерация тогда, помню, говорила, что это для вас как этап подготовки к тому самому команднику, который будет в Пекине. Как оценишь этот опыт, действительно было похоже на Пхенчхан-2018?
— Скажу так, что для меня нет двух одинаковых стартов именно по эмоциональной составляющей. Каждое событие — особенное, и это слово не пустой звук. Командный чемпионат мира был действительно похож по организации на олимпийский командник. Но я, наверное, понимаю, к чему этот вопрос. У меня больше нет такого, что вот какая-то дополнительная огромная ответственность висит. Я сосредоточен на том, что делаю сам. Я же один выхожу на лед. Команда — она за бортом сидит. Я один должен сражаться.
Изо дня в день мне приходится находить какие-то «якоря», если так можно выразиться, чтобы я чувствовал себя уверенно и мне было комфортно. Выспался ли я, в какой я стране, какой часовой пояс, какие люди меня окружают, — много отвлекающих факторов всегда, даже когда мы дома тренируемся. Жизнь постоянно подкидывает вот это разнообразие и непредсказуемость. И я каждый день воспринимаю как урок, что мне что-то нужно вынести из него.
Но по сути соревнования — та же работа, что и на тренировках. Ничего не меняется. Коньки те же, костюм тот же, лед. Я настраиваюсь, исходя из этой точки зрения, что никто не умрет, если что-то пойдет не так.
— Помню, ты говорил, как морально расстрелял себя из пулемета за неудачную короткую программу в олимпийском команднике. Ну, а поскольку, будучи «расстрелянным», невозможно дальше не то что кататься, но и просто жить, я рада слышать о таких переменах в твоем восприятии.
— Так и есть. Если даже что-то произойдет, жизнь на этом не остановится. Солнце будет так же всходить с утра и садиться вечером. Жизнь будет продолжаться. Мне стоило бы понять это еще раньше, но лучше поздно, чем никогда.
Я понимаю, что большую часть жизни отдал спорту, провел много часов, дней, месяцев и лет на льду и в зале, но это все-таки только часть жизни.
«Я добрый и спокойный. Но не со всеми»
— Как твои успехи в игре на гитаре?
— Сейчас не особо получается играть. Раз в неделю, может быть. Да и то сажусь, беру гитару и что-то вспоминаю старенькое. Новое не учу. Спорт рано или поздно закончится, тогда и доучусь нормально.
— Мне все же хочется пообщаться с тобой еще о чем-то, не только о спорте. Знаю, что рано об этом говорить, но насколько ты себя видишь в качестве тренера в далеком будущем? Нравится работать с детьми?
— Нравится. Но я понимаю, что очень многого не знаю. Я знаю многое со стороны спортсмена, но со стороны тренера мне придется еще учиться и учиться.
— Имеешь в виду психологию, педагогику, анатомию и так далее?
— Ну да. Методика, тактика… Буду учиться. И я понимаю, что без ошибок… Ну, было бы, конечно, здорово пройти весь этот путь без ошибок. Но они точно будут, и к этому я тоже готов.
— Давай такой эксперимент проведем. Представь, что у тебя есть виртуальная трибуна — возможность обратиться к кому угодно по какой угодно теме.
— Я должен что-то сказать?
— Не должен, а можешь. Про что угодно. Про котиков, болельщиков, добро, спокойствие, свои мечты…
— Хорошо. (Миша берет паузу.) Я безумно благодарен, что есть люди, которые меня поддерживают. Это дает дополнительный заряд энергии, особенно когда не все складывается так гладко, как хочется. Доброта, спокойствие… Я добрый и спокойный. Но не со всеми.
Еще я много чего хочу. Как раз думаю о том, как это реализовать. Пожалуй, все.
— Миша, который готовился к Олимпиаде-2018, насколько сильно отличается от Миши, который готовится к Олимпиаде-2022?
— Другим человеком стал. Абсолютно. С другим мироощущением, с другими взглядами. Больше рассудительности стало. (Пауза.) Меньше суеты. Может быть, стал чуть дотошнее.
— В каком плане?
— В хорошем. В плане работы.
— Ты тогда рассказывал, что относишь себя к интровертам и тебе непросто дается многое из того, что является неотъемлемой частью жизни спортсмена высокого уровня — в частности, публичная жизнь. Получается, что ты сознательно отказался от очень многого, чтобы направить все силы и мысли на тренировки?
— Мне так легче, да. В большинстве своем я действительно интроверт. Но поскольку моя работа связана с тем, чтобы выступать на публике, иногда мне приходится быть экстравертом. Но только непосредственно в момент проката — 2:50 короткая и 4:10 произвольная.
— Насколько для тебя это энергозатратно — быть экстравертом по необходимости? Долго потом восстанавливаешься?
— (Пауза.) Вообще-то, долго. Особенно в конце сезона очень тяжело себя собирать.
— Что тебе в этом помогает? Семья, дача, природа, может быть. Есть ли какой-то универсальный рецепт?
— Мне кажется, его нет либо я его не открыл еще. Больше всего меня вводит в равновесие семья. Мы с Дашей можем сидеть сутками дома, никуда не выходить, и таким образом я коплю эту энергию.
* Соцсеть, признанная в России экстремистской
Больше новостей спорта – в нашем телеграм-канале.
