Вот только что, в Нове-Место, он кивнул, шествуя из гостиничного ресторана в номер. В коричневой майчонке, по-юношески гибкий, щебеча о чем-то с Эмильеном Жаклином. Мы не знакомы, но Мартен увидел человека, с которым вроде где-то встречался, человек ждал сестер Кручинкиных. Ладно. «Здрассьте».
Он никогда не нагонял на себя суровость или замкнутость. Оставаясь стратосферно лучшим из гонки в гонку, из года в год, он смотрел на мир прежними глазами, не опуская их в пол. Обращали внимание на его глаза? Не на форму или цвет, это для женщин. На их анатомическую открытость. Глаза у Фуркада почти детские и всегда нараспашку. А сверху брови домиком. И вот домик уже что-то выражал: иногда гнев, досаду, но чаще наивную грусть. По глазам он был Пьеро мирового биатлона. А по вкладу в него — генералом Де Голлем. Кстати, далеко не наивным.
Фуркад не альпийский, он пиренейский, как и Мари-Лор Брюне. Большинство звездных французов воспитывались в другой горной системе, а Мартен даже внешне ближе к испанцам или каталонцам. От его родины, приграничного городка Сере, до родины Сальвадора Дали, Фигероса, каких-нибудь пятьдесят километров. Куски испанской взбалмошности и матадорской хитрости он пронес с собой через всю карьеру.
И теперь уходит. Борясь до последней гонки сезона за свой восьмой Большой хрустальный глобус. Зачем? Куда?
Он так устроен. Помните его вечные наезды на допинг? Его резкие остановки на подъемах, чтобы шедшие сзади уткнулись и задохнулись? Его подрезки в узких предфинишных коридорах? Все, что в нем есть, требует первенства, лидерства, доминирования. И когда побед становится меньше, Фуркад перестает быть собой.
В Нове-Место он прошел одну из худших гонок сезона — 14-е место в масс-старте. Но явился в почти пустую микст-зону, взял в руки микрофон и вещал во французскую телекамеру. С какими чувствами великие делают такое? С хмуростью и злобой, если намерены вернуть статус-кво. С иронией, если считают, что им позволено, поскольку давно все доказали. Фуркад говорил в камеру с усталостью и обреченностью. Разумеется, он знал, что уходит. Другие не знали. А он уже нарисовал в уме график двух последних сезонов и постановил: это не его, не фуркадово.
В том же Нове-Место карьеру завершил серьезный 37-летний чех Михал Шлезингер. Дайте ему 14-е места, и он побегал бы еще лет пять. 31-летний Фуркад от 14-х мест закончил. По той же причине, по которой срывался на допинг и наезжал на чужие лыжи. 14-е место ниже Пиренеев. Значит, самому титулованному спортсмену в истории Франции оно не подходит.
Бывал ли Фуркад заносчивым и высокомерным? Несомненно. Точнее, даже был. Но разве не это вело его к золоту? И разве этим измеряется величие спортсмена в индивидуальном виде спорта, где эгоизм — обязательная опция? Его будут помнить за другое. За тонны букетов, полученных на цветочных церемониях. За умело замаскированное той же холодностью предсезонное насилие над собой. За то, что выкосил победами целое десятилетие. За фразу, угнездившуюся на русских кухнях: «Стартуют сто человек, а побеждает всегда Фуркад».
В биатлоне не так много людей, узнав об уходе которых в пятницу вечером, по собственной воле садишься за ноутбук. Мартен в их списке под первым номером. «Без него будет неинтересно», — первое, что сказала жена. Емче, пожалуй, не выразишь. Люби его, не люби, а он часть твоей жизни. Ловкий гений, с которым биатлону дико повезло.
Уход таких глыб не оплакивают — им кланяются. За то, что были. За то, что вызывали восхищение и злость. За дерзости в соцсетях. За нечеловеческую скорость. Фуркад не из тех, кого хотят видеть своим другом. Он из тех, кого почетно иметь врагом.
На месте Йоханнеса Бе я ни за что бы не поддался Мартену в его последней гонке. Это его оскорбит.
