«Баллада о детстве» Высоцкого, как известно, не автобиографична — слишком поздно родился певец и не попал в то поколение, о котором написал, что «из тех коридоров им казалось сподручнее — вниз». А вот ребята 1930–1931 годов рождения — попали, и попали крепко.
Будущий четырехкратный олимпийский чемпион, первый человек, который пробежал 500 метров на коньках быстрее 40 секунд, Евгений Романович Гришин родился в 1931-м (во всяком случае официально, но об этом ниже), и он, как, пожалуй, мало кто другой, прошел в нашем спорте через все те приметы послевоенного времени. Времени, в котором спорт стал спасением молодого туляка от соблазнов воровского мира, куда Гришин едва не угодил, устояв буквально на краю.
Война
Сама Тула так и не была оккупирована немцами, но бои шли практически на подступах к городу, а в области противник уже занимал деревни, в одной из которых, Луковицах, укрылась семья Гришина — мать Анфиса Васильевна и двое сыновей, Женя и Миша. Дальняя родственница матери, тетя Настя, гостям была не рада:
— Не место ты себе выбрала, Фаиса, не место. Ответ за тебя держать не хочу. Придут немцы, молчать не стану. Вас, коммунистовых жен, они, слышь, ой как не жалуют. Вот тебе весь мой сказ.
«Убить бы ее заразу», — тогда подумал 10-летний Гришин.
Стало ясно, что оставаться в Луковицах нельзя, и семья ушла в Канино, к родственникам ушедшего на фронт отца. Там приняли радушно, в селе стояли красноармейцы, готовились к обороне, рыли траншеи, Евгений носил им воду, и все было спокойно пару недель, пока однажды ночью не началась стрельба. А утром в деревню вошли немцы.
Детям строго запретили выходить из дома, но братья все-таки улизнули и пошли смотреть, что происходит.
Около школы немцы собрали раненых красноармейцев, которые пытались спрятаться в каком-то подвале. Все были в бинтах, только один, лейтенант, выглядел здоровым. Когда лейтенант хотел подойти к одному из раненых, немецкий солдат оттолкнул его дулом автомата.
— Вы не имеете права, я военный врач! Вам должны быть известны законы ведения войны! Эти люди тяжело ранены, и мой долг военного врача оказать им медицинскую помощь!
— Это вы не имеете прав, — ответил ему подошедший немецкий офицер, — Все права имеем мы. И это право мы тоже имеем, — добавил он, ударив лейтенанта. Врач ответил немцу, тот упал, затем поднялся, спокойно отряхнулся, достал пистолет и убил лейтенанта выстрелом в лицо.
Это была первая смерть, которую в своей жизни увидел Гришин.
Через пять дней немцев выбили, но при этом ранили мать, которую пришлось эвакуировать в Тулу, в госпиталь. Двум ее сыновьям пришлось добираться до города самостоятельно, это заняло три дня, за все время дороги дети поели всего один раз — какая-то женщина угостила их вареной картошкой.
Пришли домой, не стали даже раздеваться — настолько там зимой 1941-го было холодно. Женя прошел к аквариуму с рыбками и понял, что они все мертвы — замерзли, вода превратилась в лед. «Холодно им умирать было», — подумал Гришин.
Больше с немцами лицом к лицу семье Гришина сталкиваться не приходилось, но до окончания войны было еще долго, а ситуация с продуктами в Туле была тяжелой. Друг Жени по двору сообщил, что их соседи, Виноградовы, судя по всему, барыги: жена нигде не работает, постоянно толчется на базаре, в сарае они вырыли погреб, что там хранят — неизвестно, но на карточки в погреб вообще ничего не положишь, дают мало.
Ночью пробрались в сарай, вскрыли погреб, где обнаружились консервы, масло, мясо — дети унесли сколько смогли, а бочку с солеными огурцами перевернули, специально. Затем возникла проблема — что делать с тем, что вынесли из погреба? Рассказать родным дети не могли, поэтому консервы ели, когда взрослые были на работе, масло тайком маленькими кусочками подкидывали матерям в кастрюли, пока те отвлекались во время готовки, а мясо скормили вечно голодному и тощему дворовому псу Каштану.
На этом ребята не остановились, и уже через год в городе действовала группа детей, который бритвами подрезали мешки у барыг, отсыпали оттуда крупы, срывали сумки у казавшихся им зажиточных граждан, а все добытое продавали какой-то тетке. На вырученные деньги покупали молоко, пирожки и папиросы с махоркой. Курево Женя носил в госпиталь, где пролежал несколько недель после осколочного ранения при бомбежке, а все остальное просто съедали.
Однажды на рынке какая-то женщина, увидев, как Женя покупает папиросы, сказала:
— А ведь школьник еще, наверное. Ну и дети пошли!
— Не бойся тетя, я не школьник и не дети, — ответил Гришин и прикурил у продавца папироску. Ему было одиннадцать.
На грани
14-летний Гришин проходил по делу об ограблении продуктового склада. На допросах молчал, на очных ставках прикрикивал на подельников, чтобы молчали уже те. В камере его взял под свое крыло рецидивист, и, в общем, все шло к тому, что поедет Гришин в колонию для несовершеннолетних. Когда «куратора» перевели в другую камеру, все стало еще хуже — Гришин начал брать власть в свои руки, и никто не мог ничего сделать, зная, что за него при необходимости поднимутся люди. Казалось, судьба уже предрешена, следователь готовился передавать дело в суд, от адвоката Гришин отказался. Разрешили свидание с матерью. «Давно она у тебя седая?» — поинтересовался следак. Это и сломало Евгения — когда он последний раз видел мать, у той седых волос не было вообще.
Два года в колонии для несовершеннолетних условно — когда судья произнес эти строчки, Гришин впервые за все время заседания поднял голову и увидел мать — она и правда был вся седая. Через пару дней после того, как он вернулся домой, Женя решил — с воровским миром он рвет все связи.
Беда была только в том, что мир этот не собирался рвать связи с ним. Спустя какое-то время, когда Гришин уже занимался коньками и учился в школе граверов, на него вышли люди, попросившие сделать копию печати, использовавшейся для фотографий в паспортах. Вышли так, что отказаться сразу было опасно для жизни, разговор шел на воровской малине, человек, обозначивший заказ, говорил слишком культурно для простого вора — ни слова по фене, — пришлось согласиться. Месяц тайком делал, затем маякнул, что все готово, встретились на мосту для передачи изделия. Их двое, он один. Заказчики захотели проверить качество оттиска, один из них достал финку, начал крошить грифель карандаша. Гришин тоже достал свою, якобы немного подправить мелкую деталь на печати, которая и выглядела-то не как нормальная печать, а была просто тяжелым обрезком круглой металлической болванки. Улучшив момент Гришин ударил одного в висок этой печатью, ногой сбил второго, присел и максимально спокойно объяснил людям, что он вышел. Вышел совсем, без возврата, и обращаться к нему больше не стоит. Поднялся, посмотрел на свою финку с наборной рукояткой и выбросил ее с моста в речку.
Сборная
Первый состав послевоенной сборной СССР по конькам начал централизованную подготовку летом 1947 года, и одним из четырех молодых спортсменов, вызванных в команду, был Гришин. Они приехали в Прибалтику, там было более-менее сохранившееся хозяйство, не так сложно с продуктами. Это и погубило молодежь — изголодавшиеся за военные годы, они дорвались до нормальной пищи, хотя бы до добавки гарниров и… набрали вес. Связки не успевали за мышцами, и сборную накрыли травмы: летели пахи и колени. Константин Кудрявцев, который был и тренером команды, и едва ли не самым сильным ее спринтером, сам по телосложению человек худощавый, не мог понять, как 16-летние подростки могли так быстро отъесться, а когда понял — заставил всех худеть. Но это было не самым неприятным в то прибалтийское лето.
У одного из молодых ребят пропали деньги. Украл явно кто-то из своих, все жили в одной комнате, больше взять было некому. Начались ссоры, подозрения, молодежная группа больше не была такой дружной. Все обнаружилось на рынке, когда ребята пошли за пряниками, у одного из них Гришин заметил червонец, а именно эта купюра пропала. Толкнул отца автора этих строк, Льва Лисина, вдвоем они скрутили воришку, купюру идентифицировали по надрыву угла, ну, а дальше… в общем, на следующий день этот человек покинул сборную СССР и больше никогда в нее не возвращался.
Зима 1947/48 выдалась для сборной очень непростой. Основной состав мужчин впервые поехал на чемпионат мира, задача была — выиграть сумму многоборья. Сделать это не получилось, лишь Кудрявцев выиграл 500 метров, хоть как-то скрасив горечь поражения. После возвращения команду вызвали к Сталину, на раннее утро. Встреча состоялась в кремлевском кабинете, вопрос был один: «Почему проиграли?» Конькобежцы начали рассказывать, что основной проблемой является отсутствие катка в среднегорье, подобного швейцарскому Давосу, где устанавливаются все мировые рекорды. Вождь пообещал каток построить, но предупредил: «Пока все мировые рекорды на территории СССР не побьете, за границу не поедете». И слово сдержал: каток построили еще при жизни Сталина, а следующая поездка на ЧМ состоялась, только когда все, кроме одного, мировые рекорды у мужчин принадлежали нашим спортсменам.
Была у той встречи и еще одна особенность — на нее не пришел Кудрявцев, обладатель единственной медали ЧМ. Не явиться на встречу со Сталиным в 1948-м можно было лишь по одной причине: ты либо уже мертв, либо почти. «Кока», как звали Кудрявцева в команде, никому не звонил, ни о чем не предупреждал, парни сами не понимали, что происходит. Сталину рассказали, что он с температурой за сорок в бреду лежит дома, мол, простыл в самолете. Вышли из Кремля, направились в сторону нынешней Тверской, видят — в арке исторического музея им навстречу бежит Кудрявцев.
— Кока, блин, где ты был?!
— Я проспал.
— Дуй домой, ложись в кровать и три дня из нее не вылезай, даже к окнам не подходи!
А Гришин и его сверстники в ту зиму бегали молодежные турниры в СССР на полуразрушенных катках, на фоне руин городов, которые только начали восстанавливать после войны.
В Костроме проходило первенство страны среди юниоров. Гришин стартовал в первой паре по свежему льду. Команда «Внимание», он замер, прозвучал выстрел, оглушивший Женю, — ну, не было в Костроме стартового пистолета, поэтому использовали обрез с холостыми патронами. Рефлекторно Гришин присел, затем сообразил, что нужно бежать, стартовал, начал суетиться и упал в первом повороте.
— Осторожнее, там стартер из партизанов, видимо, — зло бросил Женя, заходя в раздевалку весь в снегу. Народ не прислушался, и еще много молодых ребят в тот день не сразу понимали, куда бежать после выстрела — вперед или куда глаза глядят.
Гришин выигрывал тогда много, и чем больше было этих побед, тем больше возникало вопросов к его возрасту — слишком уж непохож он был на 17-летнего паренька, слишком взрослое лицо и взгляд темных, почти черных глаз. О его прошлом, о судимости никто в спорте не знал, и многие, что уж скрывать, считали, что метрику Жене «нарисовали», срезав с возраста пару лет. Слухи эти ходили еще долгие годы, даже когда из Жени он стал Евгением Романовичем, по прозвищу Сэр.
Сэром его позже прозвали в сборной за то, что на ужин Гришин всегда надевал костюм, рубашку и галстук, эту привычку ему привил во многом старший товарищ по сборной Карасев, как раз тогда, летом 1947-го, в Прибалтике. У Карасева были свои резоны, на одном из ужинов он рассказывал Ивану Аниканову:
— Такая мамуля меня ждет — хочется плакать.
Уже став живой легендой советского спорта, Гришин, придя на ужин и увидев там молодежь в спортивных костюмах, нещадно ругал их, объясняя, что люди со стороны, заглянувшие в ресторан, сформируют о спортсменах не самое лучшее мнение, что нужно выглядеть так, чтобы за тебя никому не было стыдно. Вот отсюда и еще от пары его привычек и пошло — Сэр. Уже позже советские журналисты, пытаясь хоть как-то легализовать прозвище, расшифровывали его как «Скорость — элегантность — рекорд», но это не имело к истинным корням никакого отношения, хотя, конечно, о рекордах Гришина заговорили сразу. Только вот для рекордов этих нужен был каток в среднегорье, и его пришлось строить практически самим. Сталин, конечно, распорядился, но само строительство легло на плечи конькобежцев.
Медео
Место в урочище Медео, недалеко от Алма-Аты, нашли достаточно быстро, только вот чтобы построить в условиях горного рельефа горизонтальную площадку для катка даже без трибун, просто выровнять горизонт, нужно было натурально перелопатить десятки тонн горной породы. Первая бригада, начавшая строительство, с задачей не справилась, их пришлось практически прогонять, чтобы не сделали еще хуже.
От сборной строительство контролировали Кудрявцев (старший тренер), Пискунов (член сборной, чемпион СССР на 5000), Мамонов (член сборной, чемпион СССР на 10 000, в прошлом армейский разведчик, более 60 выходов за линию фронта) и молодой 19-летний Гришин. Сидели, что называется, на месте и смотрели, как ничего не происходит. А народ в это время тренировался, готовился к зиме.
— Кока, куда ты нас привез? — зло высказался Мамонов, человек вообще-то веселый, научившийся шутить даже под артобстрелами.
Просидели еще две недели, Мамонов плюнул и уехал тренироваться в Москву. Остались втроем, поехали в город, в ресторан, поужинать. Настроения никакого, все мысли о катке и о том, что подготовка срывается. Тут подсаживается человек.
— Слышал, вам нужны строители и техника? Я начальник Дорстроя, у нас тут как раз завершилось одно строительство, есть свободные ресурсы, могу помочь. За две недели все сделаем.
Это была судьба — только вот Гришина вызывали на международные соревнования в Бухарест, впервые за пределы СССР. Кудрявцев летел со сборной тренером. Пришлось уехать, оставив на объекте Пискунова. В ту зиму 1950/51 на Медео они так и не вернулись, но начальник Дорстроя слово сдержал, и каток построили.
А вот 1952-й встречали уже на льду Медео. Мировые рекорды пошли сразу, сначала Юрий Сергеев на 500, а затем Гришин на 1000. В двадцать лет он, по сути, вошел в элиту как мирового, так и советского спорта — вечером пришла правительственная телеграмма с поздравлениями, сообщившая о присвоении звания ЗМС.
Казалось, все, можно выезжать за границу. Но Иван Аниканов съездил на Олимпиаду в Осло, посмотрел на норвежцев и написал докладную записку в спорткомитет, где сообщал, что бороться в многоборье с ними мы пока не готовы. Команда осталась сидеть в Союзе еще на год. На ЧМ в Хельсинки они поехали лишь в 1953-м, но Гришин в состав не попал.
Проклятие спринтера
В те годы в коньках не было отдельных дистанций на ЧМ и ЧЕ, поэтому все бегали многоборье, что для спринтеров было очень непросто. И единственной отдушиной в теории должны были стать Олимпиады, где как раз проводили программу по отдельным дистанциям. Получалось, что людям со специализацией Гришина нужно было ждать четыре года, чтобы воспользоваться шансом, а в спринте это именно шанс — слишком высока цена ошибки.
В Хельсинки-53 золото взял «Галушка», Олег Гончаренко, новый фаворит Кудрявцева и причина, по которой Гришин ушел от него к Аниканову. Не смог Евгений Романович быть на вторых ролях в группе, не тот он был человек. Гончаренко, харьковчанин, был человеком невероятного здоровья, однажды он на спор сделал «пистолетик» с пятидесятикилограмовой штангой на плечах — не только сумев встать, но и сохранив равновесие.
Гончаренко поехал защищать титул в Саппоро в 1954-м. Поехал туда и Гришин, отобравшись в команду. По сумме трех дистанций Евгений претендовал на третье место, что для спринтера было очень почетно. Нужно было вытерпеть 10 000, попал он в пару с Робертом Меркуловым.
— Протащишь, Ромка?
— А выдержишь?
— Сдохну, но выдержу.
— Протащу.
И стайер Меркулов тащил его за собой двадцать кругов, наплевав на свои интересы, прикрывая на переходных прямых, оглядываясь, чтобы не отъехать слишком далеко, работая не на себя — на товарища, и это в личном зачете ЧМ. Последние пять кругов Гришин так и не вспомнит никогда, они провалились куда-то в памяти.
Золото многоборья взял Борис Шилков, Гончаренко был вторым, Гришин замкнул тройку. Все медали ЧМ ехали в Союз. Был банкет, на него приехали жены работников советского дипкорпуса в Японии, холеные, не похожие на советских женщин. Гришин смотрел на них и чувствовал то же самое, когда вскрывал погреб барыги в 41-м — классовую непрязнь. Он ушел с банкета вместе с Пискуноввм, сели вдвоем, выпили, посмотрели друг на друга — Пискунов завершал карьеру, Гришин только начинал ее главный виток. Они сидели в японской гостинице и понимали, что все будет хорошо, коньки в СССР набрали такой ход, что уже никто не сможет их остановить.
Кортина-56
Наступил олимпийский сезон, нервы были ни к черту у всех. Родилась какая-то теория раннего отталкивания, народ сходил с ума, пытаясь поймать это самое отталкивание, потеряли время, не накатали объем, в результате проиграли ЧЕ-56 в Фалуне, завоевав лишь серебро и бронзу. Возвращались, как побитые собаки, отказались общаться с журналистами.
Ради Игр Гришин отказался от возможности установить мировой рекорд в Давосе, за что давали специальный приз — золотой значок эдельвейса с бриллиантами. Приехали в Кортину, опробовали лед на озере Мизурина. Вроде катит.
За день до старта к обсуждавшим свое состояние советским конькобежцам подкрался журналист. Они его не заметили, и фраза Гришина: «Если пятьсот выиграю, то полторы тоже мои», на следующий день оказалась во всех газетах.
Перед 500 трясло. Ушла вся эта показушная дерзость, ушло все, кроме способности заставить себя сделать работу. На это Гришину потребовалось 40,2 секунды, табло показало именно эту цифру, но диктор оговорился и сказал «41,2». Неясно было, кому верить. Наконец, стало понятно, что табло не врет. Началось ожидание, все проигрывали, но у Гришина было четкое ощущение, что кто-то обязательно пробежит быстрее, он молился о том, чтобы этим человеком оказался кто-нибудь из наших. Но никто не смог, его фамилия так и осталась на верхней строке табло, а когда пришло понимание победы, навалилась страшная вяжущая усталость.
Когда усталость схлынула, когда он смотрел на советский флаг на фоне итальянского неба, пришла уверенность, даже слишком сильная, перед 1500. Он гнал от себя эту уверенность, искал привычное волнение, но ощутил его, только уже когда завязывал шнурки перед стартом. Ощутил и успокоился: волнение — это норма, значит, все будет хорошо.
Все закончилось даже слишком хорошо — золото на 1500 разделили два советских спортсмена, Гришин и Юрий Михайлов, показавшие результат 2.08,9. Это был триумф.
Затем в карьере Гришина будут еще два золота ОИ-60, участие в ОИ-64 и -68, попытка возвращения в спорт для участия в Саппоро-72 (в возрасте 40 лет!), мировые рекорды и настоящее, мужское, завершение карьеры: он ушел, побежденный молодыми, ушел, отдав все что мог, выжав себя до конца.
Но что самое главное, именно Гришин стал тем прообразом советского, а затем российского спринтера, который красной нитью прослеживается до сих пор: резкого, конфликтного, проблемного, неудобного, но при этом способного побеждать. Именно он заложил те ценности, что кое-как удается сохранить даже сейчас, спустя уже столько лет. Да, наши спринтерские мужские команды никогда не были мальчиками-зайчиками, за десятилетия накопилось столько историй, что можно снимать сериал о том, как из хороших мальчиков делали мужчин, способных выигрывать даже с похмелья. О драках, полицейских участках, разгромленных гостиницах и запрете на въезд в город Хельсинки на год, например.
Евгений Романович Гришин ушел из жизни ровно 15 лет назад, 9 июля 2005 года. К сожалению, значительная часть его биографии сохранилась в виде передаваемых из уст в уста историй — многое из правды не пропускала цензура, а еще больше он не рассказывал сам.
Другие материалы автора:
- Ее дисквалификация привела к международному скандалу, а два золота ОИ стали воздаянием. Татьяне Авериной сегодня исполнилось бы 70
- Спасал евреев от нацистов, но при этом обедал с Гитлером. 84 года главной победе Макса Шмелинга — самого противоречивого боксера 20 века
- Лучшему велогонщику 20 века, «Каннибалу» Эдди Мерксу — 75 лет! Для нашего спорта он скорее печальный символ
- «Шоу должно продолжаться, и гонщики должны пострадать». Вспоминаем снежный ад на Джиро-88
- «Спортивная тюрьма» в СССР, нелегальное пересечение границ, победа над Армстронгом. Евгению Берзину — 50!
