Семья российского боксера Магомеда Абдусаламова выиграла суд в США и получит очень большую денежную компенсацию. Корреспондент «Матч ТВ» Вадим Тихомиров поговорил с Баканай Абдусаламовой, чтобы узнать, какими были для нее три года борьбы за справедливость и здоровье своего мужа.
2 ноября 2013 года в Нью-Йорке россиянин Магомед Абдусаламов впервые в карьере проиграл боксерский поединок: он уступил кубинцу Майку Пересу единогласным решением судей. После боя Абдусаламов почувствовал себя плохо, стал терять сознание и был доставлен в госпиталь на такси. Врачи определили кровоизлияние в мозг и ввели боксера в состояние искусственной комы. В декабре Абдусаламова вывели из комы – и для его семьи запустились два выматывающих процесса. Первый – реабилитационный, связанный с тем, что после комы боксер не мог двигаться и разговаривать. Второй – судебный, так как, по мнению близких Магомеда, он не получил своевременной медицинской помощи.
В ночь на 9 сентября 2017 года издание ESPN написало, что суд обязал штат Нью-Йорк заплатить семье боксера 22 миллиона долларов в качестве компенсации за полученные Магомедом Абдусаламовым травмы. В числе прочего указывалось, что это самая большая компенсация в истории США за телесные повреждения.
– Все это действительно правда, но суд еще не закончен, мы продолжаем дело, будут еще разбирательства, – сказала Баканай Абдусаламова, жена Магомеда, в интервью «Матч ТВ» через несколько часов после появления новости.
– Но штат Нью-Йорк должен выплатить вашей семье 22 миллиона долларов, и это уже точно?
– Да.
– Для вас деньги были вопросом принципа, желанием доказать, что кто-то виновен в том, что случилось с вашим мужем?
– Мне сложно сейчас сказать. Понимаете, когда суд начинался, я думала, что к последним судебным заседаниями Маго придет в себя. Думала, его состояние – это на полгода, может быть, на год. Но сейчас, когда понимаешь, что Маго еще не восстановился и для этого нужны большие деньги, и видишь, что ты одна, и все самое необходимое для твоей семьи нужно как-то оплачивать, понимаешь, что нуждаешься и в деньгах тоже.
– Я прекрасно понимаю, что вы не выиграли эти деньги в лотерею, но все-таки это огромное состояние, которое неожиданно стало вашим – как вы им распорядитесь?
– Мы должны оплатить работу адвокатов, у нас есть долги – около двух миллионов долларов. Плюс из той суммы, которую нам выплатят, десять миллионов будут выглядеть как вложение, которое нас будет обеспечивать ежемесячным доходом, которого должно хватать на содержание семьи и реабилитацию Магомеда. Я надеюсь, что эти деньги помогут создать лучшие условия для восстановления, мы сможем посмотреть, где и какие есть реабилитационные центры, нам проще будет передвигаться.
Как я и говорила, мы получили деньги, но какими бы они ни были, я не могу за них просто взять и вернуть того Маго, который был раньше.
– Что такое долг в два миллиона долларов?
– Это расходы, которые мы понесли по ходу реабилитации. Все процедуры здесь очень дорогие. Просто для примера – 15-минутный сеанс иглоукалывания стоит 150 долларов. Таких сеансов нужно несколько в неделю, и мы делаем их на протяжении трех лет. Специальная кровать для людей, которые не могут передвигаться самостоятельно, стоит около восьми тысяч долларов. Нам нужно платить, чтобы мы могли ездить тренироваться.
– Тренироваться?
– Я так называю физиотерапию, уже привыкла к этому слову, когда говорю про Магомеда. Обычно у нас есть часовые тренировки и помимо них мы занимаемся либо в бассейне, либо к нам приходят и делают иглоукалывание. Дома есть специальный зал, куда мы можем пойти на процедуры.
– У всех боксеров перед боем есть страховка.
– Да, страховое покрытие – десять тысяч долларов… Этого хватит на несколько минут реанимации в клинике в США. Магомед провел в коме два месяца. Я утрирую, конечно, но, когда человек получает такие повреждения, страховка не покрывает даже малую часть. Например, лечение в реабилитационном центре нам помог оплатить Андрей Рябинский (российский бизнесмен, глава компании «Мир бокса», – «Матч ТВ»). Лечение там стоит несколько десятков тысяч долларов в месяц. Но у нас было много процедур потом, по сути, это было лечением в долг – в больнице соглашались, хотя я понимала, что мне сложно будет вернуть этот долг. У меня ничего нет.
Во время реабилитации Магомед попадал в больницу несколько раз. Один раз все было очень серьезно, у него началась сильнейшая инфекция, мы просто не афишировали это. У нас начался остеомиелит (гнойно-некротический процесс в кости, – «Матч ТВ»), сепсис, и состояние Магомеда было очень тяжелым. Мне в какой-то момент казалось, что врачи в принципе решили, что он не справится и думали, что так и должно быть. Я начала кричать, чтобы они что-то делали. Магомед провел несколько недель в больнице. Сейчас мы живем дальше, и у нас все не скажу чтобы шикарно, но нормально.
– Где вы живете?
– В Гринвиче в Нью-Йорке, в доме, который нам предоставил друг семьи Аминулла Сулейманов, он вместе с Андреем Рябинским помог нам больше всего, и я им очень благодарна за это, потому что это была та помощь, без которой сейчас все было бы по-другому. Но очевидно, мы же не можем жить всю жизнь в чужом доме, мы хотели бы купить свой собственный.
– Вы хоть раз виделись с Майком Пересом (соперник Магомеда Абдусаламова)?
– Нет. Зачем?
– Для вас было бы важно, чтобы он лично извинился перед вами?
– Он боксировал на ринге точно так же, как и мой муж. У Магомеда до этого тоже все победы были нокаутами, то есть он тоже сильно бил людей. То, что с ним случилось, – не вина его соперника.
– Кого вы вините?
– Я не могу давать оценки. Мы считаем, что Магомед не получил своевременную медицинскую помощь – вот все, что я могу сказать.
– Магомед понимает, что вы выиграли суд?
– Мне сложно вам ответить. Я ему это, конечно, рассказываю, но думаю, что он не понимает до конца. Он сейчас другой человек, он не может сидеть и рассуждать, что мы будем делать, когда выиграли суд. Я могу. Я думаю о том, какие это позволит создать условия для него, чтобы он мог жить и тренироваться, какие условия я могу создать для жизни наших с Магомедом детей.
Мне хотелось бы оборудовать дома комнату для тренировок, купить туда все необходимые реабилитационные аппараты, чтобы мы могли проходить процедуры вне реабилитационного центра, чтобы мы могли заниматься перед сном. Я бы хотела купить ему специальную кровать, присмотрела еще несколько вещей для него, и, надеюсь, сейчас это получится.
– К сожалению, есть истории, когда человек и врачи доходят до максимума в возможностях реабилитации, и после этого уже сложно что-то улучшить.
– Нам вообще врачи сначала говорили, что он не выживет, потом, что не сможет думать, потом, что не сможет говорить. Сейчас они говорят, что видят чудо, потому что изначально они смотрели на снимки его мозга и произносили слово «растение», а сейчас смотрят и говорят «фантастика».
У него работает левая сторона тела, он открывает глаза, он пытается говорить. Пока врачи ничего не обещают, мы просто надеемся, что будут еще какие-то результаты.
– Вы не думали попробовать лечиться где-то не в США: в Израиле, Швейцарии, Германии?
– Хорошо там, где нас нет. Конечно, говорят, что есть другие хорошие клиники, но в Америке очень хорошая медицина. Возможно, в другой стране он бы не выжил с такими травмами. А переезжать с детьми и Магомедом в другое место, тем более, когда я не знаю, как он перенесет полет, не готова.
– Вам много дают советов, как надо лечиться?
– В инстаграме* постоянно пишут: «Попробуйте это... сделайте вот так... эти лекарства помогают». Я ничего из этого не пробую, потому что без разрешения врача я не могу ничего давать, и у него сейчас очень много препаратов, которые нужно знать, как совмещать между собой, и какие-то новые лекарства могут просто оказаться несовместимыми. Кто-то говорит, что надо использовать традиционный для ислама метод – Хиджаму (лечение кровопусканием – «Матч ТВ»), я с уважением отношусь к традициям, но представляете, если врачи в США увидят, что я сама на теле своего мужа делаю какие-то надрезы. Думаю, меня саму могут тогда отправить в суд.
– Если вам случается сегодня увидеть боксерский поединок, как вы реагируете?
– Я не могу сама специально сесть и включить бокс, но если где-то увижу, я не буду отворачиваться, я же понимаю, что мой муж жил этим, а травму можно было и в обычной жизни получить. Вот, когда вы мне написали, в WhatsApp*, вы ведь думали, что это не мой номер, потому что у меня на фотографии в профиле взрослый мужчина.
– Да, и очень серьезный.
– Это просто фотография брата, он погиб в автомобильной катастрофе два года назад. Это огромное горе, но это же не значит, что мы теперь должны не садиться за руль. Так же и с боксом.
Фото: Getty Images
* Соцсеть, признанная в России экстремистской
