Дом в Ясенево, где он живет почти полвека. В дверях подъезда сталкиваюсь с приятными молодыми людьми — позже хозяин скажет: «Внучка с месячным правнуком навещала». В квартире встречает рыжий кот Патрик. Лапка перевязана после капельницы. Патю шатает и опрокидывает, Патя голосит от боли. Ему 17 лет, у него позвоночная грыжа. Маленькая рыжая грусть в квартире, где его обожают и откуда скоро уходить на радугу.
С кухни тянет чем-то нестерпимо южным. Вскоре оно появляется на столе, принесенное хозяйкой Светланой, эстонкой по национальности. Присыпаю адыгейской солью из солонки, какая же еще в доме у адыга? «Приучил вас муж к своим рецептам?» — спрашиваю северянку. Твердо заявляет: «Готовить не люблю, но приходится». Ага, думаю, наворачивая. Все бы так не любили.
Я за рулем, а Деду не воспрещается. Наливает граммов 70 «риохи» и растягивает их на три часа воспоминаний.
Жесткий ответ
— Можно не спрашивать про то, как в 1966-м вы оказались в большом ЦСКА? Все знают, что классно бегали, выиграли чемпионат СССР в эстафете 4×100, стали тренировать, попали в баскетбольный клуб и не покидали его с 1976-го. А вот почему покинули, не знает никто.
— В конце июня все решилось. Сказали, что пора.
— Кто сказал?
— Президент клуба. «Всю инфраструктуру нам сломали, ездить тебе стало далеко, многое непонятно…». Я в принципе был готов. Тяжело, конечно, — как раз день рождения, 75 лет, и такой подарок. Но это жизнь, куда денешься.
— Ваша зарплата была большой нагрузкой для ЦСКА?
— Не мне судить. Состоялся разговор год назад: «Будешь работать, сколько сможешь и захочешь». Вышло иначе, принял как должное.
— Что стало с вашей знаменитой комнатой в УСК ЦСКА, увешанной регалиями, вымпелами, майками? Цитаделью релакса с манящим холодильником.
— На складе она. Когда съезжали, упаковали всю историю в коробки. Собирал и развешивал по стенам много лет, предмет к предмету, память к памяти. Ребята из тренерского штаба помогали, доктора. Что будет дальше с этим архивом, неизвестно. В Крылатском помещение не дают, да и люди новые в команде, со своими мыслями. Появится подходящее пространство — помогу обустроить, естественно, даже спрашивать не буду.
Смотреть на YouTube— Кто вас заменил в должности?
— Года три назад пришел из биатлона крымчанин, нормальный парень. С остальными меньше знаком, некоторых на играх только видел. Но такого как было, думаю, не будет в плане атмосферы.
— Кому вручили бы знамя хранителя традиций?
— Пока никому.
— Чествовать вас собираются, слышал, 11 ноября.
— На матче с «Маккаби», то ли до, то ли в перерыве. Подробностей не знаю, но приятно.
— Сильно поменялся распорядок дня после ухода?
— Целиком. Когда привык крутиться с утра до вечера, куча дел, ребята заходят, жизнь кипит, и так 45 лет подряд, тяжеловато без этого. Теперь встал с утра, зарядку сделал, чаю попил, пошел в ясеневский лес. Есть там круг, километров пять, за час-другой преодолеваю в среднем темпе. Потом сяду на скамеечку, позвоню, поговорю с кем-нибудь, — полдня прошло. После обеда можно в магазин сходить, в выходные с внучкой и правнуком на дачу съездить, там баня, свежий воздух. Выпивать не тянет, иной раз рюмку хорошего коньяка приму в охотку, и хватает. Жизнь как жизнь.
— Коньяк — любимый напиток?
— По настроению. У меня в комнатке и виски, и водки, и чачи полно было. Редко сам покупал, игроки дарили в основном. Никогда не просил — привозили и вручали. И до сих пор вручают. На день рождения три литра дорогого виски преподнесли и конверт со ста тысячами. Курбанов с Антоновым иной раз звонят: «Дед, водитель завезет кое-что, будь дома». Не забывают меня в команде. На игру наведался — все подошли, обняли. До этого вице-президент Наталья Фураева позвонила, пригласила. Оформили мне пропуск и место выделили на паркете.
— В смысле на паркете?
— Рядом со скамейкой, с командой, сказали, за мной будет закреплено, когда захочу прийти.
— В «Мегаспорте» QR-код проверяют. Есть у вас?
— Второй раз уже привился, как не быть? Даже подарок получил от мэрии. Записался в поликлинику, укололся, они говорят: «Выбирайте, 10 тысяч рублей или приз». Ну что, думаю, деньги, взял подарок: прибор для измерения давления и пульса, зубную щетку с пастой, шампуней разных штук пять, витамины.
— Знаете английский?
— Почти нет, на самом простом уровне.
— Кто-то из болельщиков предположил: много стало легионеров, часто меняются, может, поэтому Дед не может поддерживать нужную атмосферу в раздевалке.
— Не-е-ет. Язык, ясное дело, лучше знать, но иностранцы меня всегда понимали. Любые, без словаря.
— Курбанов назвал вас безоговорочным MVP раздевалки. В чем это проявлялось, какие слова находили?
— Правильные. Матом ругался. Подходил к каждому, когда тренеров не было, и убеждал, применял навыки. С молодости умею быть доходчивым.
— Всерьез вели беседы?
— Какие шутки, если идет тяжелая игра?! Подойдешь, потрясешь: «Дава-а-ай!» Во время матчей, когда стоял за скамейкой, сам заводился и игроков заводил. Может, тренеру этим не нравился, мне так кажется. Старался сдерживаться, но иногда вырывалось. С другой стороны, всю нашу медицинскую бригаду убрали, четырех человек. Меня, двух врачей, серба-физиотерапевта. Хотя тот же доктор Кожокарь сильный спец, больше 10 лет работал. И в сборную я его позвал. Упирался, а я давлю: «Должен за честь считать, это же сборная!» На Олимпиаду с ним ездили, до сих пор вспоминает с благодарностью. Сейчас его снова в сборную зовут, 58 лет, молодой еще, должен соглашаться.
— Как человеку с нормальным ростом быть убедительным в общении с большими? Вы же снизу вверх на них смотрели.
— Так сложилось с самого начала, с первых моих дней в команде. В 76-м она была не хуже, чем сейчас. Белов, Жармухамедов, Еремин, Мышкин… Созведие, почти сборная СССР, которая обыгрывала всех в Европе и мире. Большинство игроков я и раньше знал, жили в армейском пансионате на Песчаной, дружили. Как-то сразу с доверием стали относиться, подход к ним имел. А они уже рассказывали следующим, наверное.
— Иностранцам тоже?
— Видимо, да, потому что проблем не возникало. До сих пор списываемся, созваниваемся с Родригесом, Хайнсом, Смодишем. С Мессиной тоже, тот вообще друг.
В 70-х воду еще не выносили на площадку, только в раздевалке стояла «боржоми» в стеклянных бутылках. И полотенец тоже не было на паркете. А я подсмотрел в НБА, стал брать, команде понравилось. Некоторые поначалу осторожничали, но со всеми притирался в итоге. При этом делал для игроков все. Принести, унести, помочь — пожалуйста. Однако неуважения не допускал, сразу отвечал. Жестко!
Ветеранам всегда помогал и до сих пор помогаю. Володя Андреев недавно звонил, лапы большие, трудности с обувью. «Я там уже не работаю, — отвечаю, — но пока немножко в авторитете, постараюсь через знакомых». Даже гандболисту Чернышову помог, который себя в шутку говноболистом называл, хотя был лучшим защитником мира. 74 года, рост за два метра, что человеку носить? Ветераны создавали имя ЦСКА, а кто не помнит прошлого, у того нет будущего.
В команде сначала друзья мои играли, ровесники. Потом помоложе поколение, затем сыновья по возрасту. Теперь внуки. Хотел до правнуков дотянуть — не получилось.
— Старше стали — все равно жестко отвечали на неуважение?
— Конечно. Просто в молодости заводился вообще с пол-оборота, потом чуть успокоился. Шутки — сколько угодно, но если всерьез затрагивали, сразу реагировал.
Фарфор для Гомельского
— Почему, приехав в Москву с юга, вы закончили смоленский инфизкульт?
— На самом деле его филиал в Малаховке. Учился заочно, предлагали на дневное перевестись, но кто, спрашиваю, мне зарплату платить будет? В вузе стипендия скромная, а в ЦСКА я на ставке 140 рублей. На этом вопросы закончились.
— Вы служили в Группе советских войск в Германии и почти не рассказывали об этом, хотя пять лет — большой кусок жизни. Что там было, чем занимались?
— В 71-м показывал неплохие результаты на Спартакиаде и Кубке СССР, стал чемпионом Москвы, считался кандидатом в олимпийскую сборную. 10,3 на стометровке — хорошие секунды. Начальник физподготовки ВВС германской группы войск подошел на соревнованиях, позвал к себе. «Условия для тренировок отличные, две зарплаты будешь получать, в Союзе и за границей». Почему не поехать? Я только женился, квартиры все равно не было, жил в гостинице. Согласился.
Честно говоря, хотел заработать. Уже в первый месяц что-то продал, что-то купил, деньги завелись. Товары в ГДР хорошие были, не хуже, чем в ФРГ, и дешевле при этом. Посуда, обувь, джинсы — в Союзе уходило всё. Сапоги женские итальянские на платформе стоили там 50 марок, это чуть больше десяти рублей. Здесь за 150 рэ с руками отрывали.
Правда, на Олимпиаду-72 не попал, травму получил на первенстве СССР. Продолжал тренироваться, квартиру мне дали в немецком городке под Потсдамом. Олимпиадорф, слышали про такой? Там сборная Германии готовилась к Олимпиаде 1936 года. Стадион сохранился, спортивные залы. Выступал, выигрывал.
— Семью в Германию взяли?
— Оставил жену у бабушки в Тарту, дети там выросли, маленькими только по-эстонски разговаривали. В ГДР их забрал позже.
— Адыг и эстонка, принято считать, по темпераменту совсем не сочетаются.
— Так и есть. Но все равно подошли друг другу — она терпеливая. А я семьянин, обеспечивал как мог, все самое лучшее — родным, они это знают.
— Звание какое у вас было в Германии?
— Старший прапорщик.
— За забор выпускали?
— Официально выход был ограничен, но мотались в Берлин на электричке, по окрестностям тоже, в гаштеты захаживали. Нравилось мне там служить.
В 1976-м Александр Гомельский привез к нам команду на сборы. Я его помощника Стародубцева знал, дружили. Он попросил помочь: «Тренер закупиться хочет. Фарфор, сервизы, что-нибудь такое». Назавтра приехали за мной на черной «Волге». А у меня в знакомых дед с бабкой немецкие, держали магазинчик на Варшауэр-штрассе с 30-х годов. Привели в подвал: «Выбирайте». Удобно, купили все в одном месте, загрузили в багажник, больше искать не пришлось.
— Поехали обедать в гаштет, разговорились. «У тебя пятилетка в Германии когда заканчивается?» — «В сентябре. Потом рассчитываю тренером по легкой атлетике в большом ЦСКА устроиться, вроде договорился». — «Давай лучше к нам, в баскетбольный клуб, оформим перевод». Отлично, собрал вещи, отправил жену в Москву, жду документы, а их все нет. И тут как раз с начальником физподготовки сцепился.
— Отнесся без уважения?
— Ругал, оскорблял. Устроил собрание и при всех: «Чем ты тут занимаешься? Приехал наживаться, на соревнования положил». А я на сессию в Москву отпрашивался, ни на что не клал. Отвечаю полковнику: «Ты сам зачем сюда приехал, старый пердун? Я — заработать, а не наживаться. Но моя жена, в отличие от твоей, бутылки по городку не собирает».
— Действительно собирала?
— Да. Они каких-то денег стоили, но все равно бросалось в глаза. Не сказал бы, если бы он не вынудил. Смотрю, покраснел, набычился. Через время заглядываю к начальнику отдела кадров, спрашиваю насчет перевода. А он мне: «Выпить есть? Заходи, по трезвому обсудим».
— Тревожный сигнал.
— Налили по одной, по второй. «Бумаги на тебя пришли. Только едешь не в Москву, а в Оренбург, преподавателем в военное училище. Начфиз постарался. Горячку не пори, уволиться всегда успеешь. Съезди, оглядись, что-нибудь придумаешь».
— Съездили?
— Сначала заглянул в ЦСКА. С Мышкиным на трамвае вместе ехали, у него первый визит в клуб и у меня тоже. Там Гомельский. «Как не было документов? Ну-ка подожди». Позвонил в штаб ВВС, разузнал. «Все нормально, съездишь в Оренбург, дождешься бумаг и вернешься».
— Купил билет на самолет, начало ноября, туманище. Сидели долго в аэровокзале со Стасом Ереминым, он жениться летел в Свердловск. Меня друзья провожали, пока ресторан не закрылся. Наконец объявили посадку. Приезжаю в Домодедово, а там народу битком, и снова отмена рейса. Спускаюсь в подвал, нахожу свою сумку, уже прошедшую регистрацию, выбираюсь обратно. До сих пор не могу понять, как удалось. Силовым способом сажусь в такси, иначе вообще не уехал бы, возвращаюсь в Москву и отчаливаю на следующий день в Оренбург на поезде.
— Довелось поработать с курсантами?
— Неделю всего там пробыл. Но ударную. Ребята с кафедры по-братски отнеслись, не бросили, пока у меня деньги были. Майор-сибиряк к себе зазвал на омуля с пельменями. Начальник училища знал, что не задержусь, разрешил уехать обратно, документы обещал вслед прислать. И действительно личное дело одновременно со мной в ЦСКА поступило.
— Там-то ждали вас?
— Да, но должности все были заняты. Нашли ставку в части ПВО под Воскресенском, ездил зарплату получать раз в месяц. Электричка, сорок минут на автобусе, два километра в лес пешком. А там начфин, начфиз, начальник штаба — все знакомые. Естественно, из зарплаты домой привозил половину, причем ночью, такое выпало испытание. Сидели весело — добирался тяжело, на грузовых попутках.
— В клубе что-то приплачивали?
— Других денег не было, одна зарплата.
— Жена что говорила?
— Огорчалась. «Для чего это все?» — «Так надо». Не хватало на жизнь, что скрывать. 140 рублей и привет.
— Поставки из ГДР уже кончились?
— Конечно. Пока были, королем себя чувствовал. Сам никогда не торговал, поймают, стыда не оберешься, сдавал в комиссионку. Получалось три к одному по выгоде. Как-то собрался срочно в Союз, а взять с собой нечего. То ли закрыто было, то ли расхватали нужное, не помню. Пошел в обычный магазин, стоят дешевые хрустальные вазочки по пять марок. Закупил штук двадцать, тяжелые, еле довез. Сдал в комиссионку на Горького по 27 рублей. Четвертак чистыми на руки! Звоню другу, бери, говорю, срочно. Он пошел на следующий день — уже нету, сообразил кто-то, видимо… Возили, что делать. Жизнь заставляла.
Вино от Мессины
— Всех мы с вами не вспомним, но давайте так: называю фамилию, а вы мне историю про этого человека.
— Попробую.
— Гомельский, естественно.
— Однажды мы с ним оказались в тупике.
— Творческом?
— Железнодорожном. Ехали из Ленинграда на игру в Таллин и всей командой проспали вокзал.
— Так бодро ехали?
— Нет, заснули крепко. Проводники как будят? Тук-тук, ваша станция, и дальше пошел. Ребята — да-да, и дальше спать. Открыли глаза вместе с Гомельским — в депо стоим, вокруг шпалы со стрелками.
Другую историю уже рассказывал. На сборах в Архангельском Еремин с Мышкиным пошутили: приволокли под дверь Едешко рекламную картонную стюардессу в человеческий рост, поставили впритык в темноте. Вместо Ивана дверь почему-то открыл Гомельский. Охнул, присел, ругался потом на «уральских самоцветов», как он их называл.
— Если выделить главное качество Гомельского, какое назвали бы?
— Сильный психолог. Требовательный был, жестко спрашивал, но через время вдруг вел себя как ни в чем не бывало. Знал человеческую природу, команду здорово настраивал на матчи. Для игроков многое делал, это ими ценилось. Машину хоть и за свои деньги выкупали, но ее же еще выбить требовалось! Гомельский это умел, у него все было схвачено.
С Беловым отношения у них прихрамывали, но это не афишировалось. Белов давал результат, в спорте нет ничего главнее. Выходи и играй, с личным потом разберемся, командное на первом месте.
— До открытых конфликтов доходило?
— До всяких доходило. И не только с Беловым. Правда, у того характер тоже не сахарный. Читали его автобиографию? Мне очень не понравилась.
— Почему?
— «Я» в этой книжке много. Он же не один побеждал, верно? Бывает, забьет последний бросок, но до этого все играли, не только Белов. Про Олимпиаду-80 написал: раньше времени примерили золотые медали, а главный тренер — орден, расслабились, бухали, я им говорил, они не слушали. Ну как так?! Работал я в сборной на тех Играх, не было в ней одного святого и всех прочих грешников. Никто не пил, точно знаю, зачем так о своих товарищах? Не упоминая при этом, как с Модей Паулаускасом отдыхали на пару.
— Следующая фамилия — Мышкин.
— О-о, таких игроков сейчас нет. Легкий, с броском, с проходом. И раздолбай. Проводил я беговую тренировку при главном тренере Селихове. Снега по колено в Архангельском, но куда денешься. Подходит Мышкин: «Знаешь, кого тренируешь?» — «Кого?» — «Лучшего игрока Европы! А ты его заставляешь снег месить». — «Потому ты и лучший, что я тебя тренирую. Скоро станешь лучшим игроком мира».
— Этторе Мессина.
— Мой друг, встречались на последнем «Финале четырех». Строгий, заводной, но отходчивый. Уважал меня, и я его тоже, как всех тренеров, впрочем. Помню самый первый сбор Мессины, когда он повез команду в Болонью. Был там белокурый малыш, его сын Филиппо. Только начал ходить, на плечах сидел, я ему мячик подбрасывал. А сейчас подошел — елки-палки, выше на голову, здоровенный мужик!
Но история такая. Мессине в Италии дарили вино ящиками. Перед отъездом зовет: «Дед, бутылок тридцать надо в Москву увезти». Только нельзя с собой в салон жидкости брать, запрещено. Значит, заворачивать каждую в полотенце и в багаж сдавать. «Давай так, — отвечаю, — ты мне даешь пять бутылок, остальное твое». — «Нет». — «Ладно, три». — «Нет».
— Шутили?
— Я-то в шутку, а он не знаю, может, всерьез. «Тебе что, жалко? Вон сколько у тебя!» — «Две бутылки». — «А если разобьются в дороге, я буду отвечать?» И про себя думаю: как он узнает, разбились или я взял? «Отвечать будешь ты, — говорит Мессина, — а разобьются, покажешь осколки». Такие вот у нас разговоры были.
— На каком языке?
— Я ему по-русски, с пальцами, он мне по-итальянски. Когда в Москву приехал «Милан», пришел я в «Мегаспорт». Тех, кто старше 60-ти, не пускали внутрь — подождал на улице, где автобусы подъезжают. Выходит Мессина: «О-о-о!» Обнялись, разулыбались. И бутылку граппы мне — бах! Родригес привез вино, а Хайнс ни хрена. «Кайл, — спрашиваю, — где «дьюти фри»?» Он аж в лице переменился: «Деда, прости, забыл». В последний год я с командой не летал за границу, так Кайл всегда покупал две-три бутылки виски по 100-150 евро, хотя я не просил, и передавал с доктором: «Это Деду». Каждую поездку!
— Что насчет Сабониса?
— В 90-е клуб оплачивал нам после сезона недельный отдых в испанском Торремолиносе, это под Малагой. Море в трех минутах, хороший отель, трехразовое питание. Приезжали с семьями, кто хотел, мог продлить за свой счет. А рядом апартаменты Сабониса, дом его испанский. И вот прилетаем из Москвы уставшие, идем в номера, я живу с Юрием Юрковым, первым президентом ЦСКА. Только прилегли отдохнуть, стук в дверь. Входит Сабонис, подпер потолок: «Чего разлеглись? Что будем делать?»
Он тогда за «Портленд» играл, тоже прилетел в Испанию после сезона. Пошли к нему.
— Вернулись в этот день?
— На следующий. Холодильник у Сабониса забит напитками, а из закуски только арахис с чипсами. Сидим вчетвером, еще его тренер был по физподготовке, тоже прибалт. Культурно отдыхаем, хрустим, разговариваем. К вечеру выбрались поужинать. Мясо вкуснейшее, выпили прилично. Юре говорю: пора в отель. Сабонис: «Стоять. Опять идем ко мне».
И не поспоришь. Продолжили беседы на новом уровне. Ну и зацепились с тренером этим. Он мне: «Крышка вашей России, нищая, голодная». Я ему: «Не зли майора под землей, он хоть и голодный, нажмет кнопку, и не станет твоей страны в три секунды. Да что там кнопка, я тебя сам сейчас угандошу». Сабас с Юрковым молчат, а мы чуть до драки не дошли.
В итоге успокоились, разошлись к утру, Сабонис легко не отпускает, нормальный мужик. Вспомнил, как я его молодого в ЦСКА вербовал. «Готовься сапоги носить, — говорил, — и стрижку короткую, человека из тебя сделаем». С тех пор как видимся, он все время про сапоги напоминает.
Разбитое стекло
— Сергей Тараканов?
— Сидели на сборах в Архангельском, вызывает на разговор Селихов: «Тараканов возвращался на «жигулях» из Москвы и сбежал от гаишника. Заскочил в ворота базы, а гаишник за ним, требует поисков. Выручай».
Захожу в кабинет, там этот милиционер. Селихов представляет: «Наш главный». «Что такое?» — спрашиваю. — «Да вот, остановил вашего, — отвечает гаишник, — а он на меня давай наезжать, фуражку сбил, удрал». Приказываю Селихову командирским тоном: «Позови-ка его сюда». Приходит Тараканов, молодой еще, только в команду зачислили. Я на него: «Клуб позоришь?! Сгною, с зарплаты сниму, в часть отправлю! Извинись сейчас же!» Ору, матерюсь, гаишник слушает и уже вроде как слегка жалеет Серегу. «Ладно-ладно, вы уж его сильно не наказывайте».
Проорался я, начальник все-таки, имею право. Тараканов ушел, гаишник оставил телефон. Назавтра я ему набрал и отправил спортивный костюм. Тот аж расцвел: «Звоните в любое время, всегда помогу!» Не знаю, вспомнит это Серега или нет. По молодости с кем не бывало, а человек он порядочный, много лет общаемся.
— Правда, что вас с Юрковым от отравления в Афинах спас вечер с напитками?
— Не знаю, что спасло, но посидели в гостях у Сашки Волкова хорошо. Может, и нейтрализовало, потому что воды я этой выпил до хрена. По возвращении в Москву у всех взяли анализы, в моих галоперидола было больше, чем у кого-либо. Но самочувствие нормальное. А доктор, к примеру, еле ходил и не знал причину. Пошли прогуляться по Афинам — не могу, говорит, сядет на лавку и сидит. Игроков тоже скрутило, про это много писали в свое время.
— Владимир Ткаченко не при вас стекло в гостинице телом разбил?
— В бельгийском Льеже это было, знаю от очевидцев. Пошел дождь, Володя решил укрыться и шагнул в гостиничное фойе прямо через стекло. Чистое было, не заметил. И жутко толстое. Народ обалдел от звона, кинулся собирать осколки на память. Я их видел, доктор показывал. Пришел хозяин отеля, сказал Ткаченко: «Пропустил шоу, к сожалению, если соседнее стекло так же разобьешь, заплачу». Вова не стал, хотя на нем не было ни царапины.
— Про Димитриса Итудиса есть история?
— Подумать надо. Сначала-то все нормально было…
— А потом?
— Не знаю. Я ничего плохого не делал. И этому, и любому другому тренеру. Не обсуждал, не осуждал. Мог сказать в неформальной обстановке: «Етить-колотить, надо было так, а не этак». Но не больше, потому что не мое это дело, тренеру советы давать. Да и говорю же, сначала все нормально было. А потом он стал какой-то…
— Нервный?
— Важный. Хотя, может, и неверное слово, не хочу об этом говорить.
— Видел однажды, что творили на матче болельщики «Сиены». Мирные виноградари заплевали Мессину с ближней трибуны так, что в перерыве ему пришлось голову мыть. Сталкивались с более экстремальным болением?
— Драхмы и лиры летели в нас постоянно, ранили до крови. Во второго тренера Диму Шакулина запустили в Витории апельсином. Да так, что уделали ошметками весь костюм. Из Испании мы летели в Самару, ему туда специально чистый подвезли. А однажды я сам Шакулина облил, водой, правда.
— За что?
— На эмоциях. Играем в Лондоне за третье место с Аргентиной, кто-то из наших мажет «трешку», у меня в руках открытая бутылка с водой. Ну, я ее и сдавил в сердцах. Дэвиду Блатту слегка на воротник прилетело, а Дима на себя весь поток принял, аж подлетел от неожиданности. Хорошо, что в горячке матча не до того было, а когда выиграли, и подавно.
— Где сейчас Шакулин?
— Ездит с лекциями по стране, в клубах пока не востребован. Хотя соображающий и баскетбол знает здорово. Истек контракт вскоре после прихода Итудиса, новый не подписали. Такова жизнь.
— Продолжим галерею образов. Папалукас?
— В Греции всегда спрашивал: «Дед, тебе сколько бутылок «метаксы»?» Я отшучивался: «Каких бутылок? Ящик!» Через время — р-раз, и вправду ящик.
— Почему сливовицу от Смодиша в команде называли «стиратель»?
— Потому что память стирала под ноль.
— Точно. Я ведь пробовал, но забыл.
— За 50 градусов, натурпродукт. А еще он настойкой угощал на черноплодной рябине, изумительный напиток. На матчи в Центральной Европе всегда приезжала родня Смодиша на нескольких микроавтобусах. Привозили это дело в пятилитровых бутылях, штук по шесть. Их в Москву везти надо, а это непросто, изворачивался по-всякому. И пироги с мясом доставались в самолете всей команде, словенские буреки. Редкая вкуснятина.
Смодиш после каждого победного сезона дарил мне швейцарские часы. Одни я забыл на контроле в кипрском аэропорту. Очень жалел, все-таки память.
Золотая свадьба
— Про Едешко что вспомните?
— Шухарной был по молодости. Игрок хороший, а тот пас в финале Олимпиады-72 сделал его знаменитым. Даже обижался слегка: «Будто я ничего кроме этого паса в баскетболе не добился!»
— Холден?
— Русского не знал, только два слова, оба непечатные. Применял в волнении по поводу и без. Перед финальной серией чемпионата России с «Химками» купил билеты домой, хотя не было известно, сколько матчей нас ждет. И как давай их фигачить в третьей игре, чтобы до четвертой не дошло! Специально себя мотивировал, рвал «Химки» со страшной силой. На чемпионский банкет никогда не оставался, сразу улетал.
— Душан Ивкович?
— Очень душевный человек. Мы его так и звали — Душа, хотя другие Дудой. Несправедливость жутко не любил, царствие ему небесное. Если кто предаст, переставал для него существовать. Спросит иной раз: «Как дела, Аскер?» — «Хреново». — «Я тоже так думаю».
После тренировки мог сказать: «Сегодня едем ужинать в ресторан». А однажды пригласил наш штаб, человек десять, в посольство Сербии, там есть вкусное заведение. Поели, выпили, перебрались в ночной клуб возле ЦУМа. В первый и последний раз я в таком месте оказался. На улице народ толпится, очередь, но хозяева, сербские кореша Ивковича, провели нас с уважением. Слышу, молодежь бухтит: «А эти старперы куда собрались?» Сесть негде, встали в центре, по подиуму девка ходит. Душа заказывает выпивку, таскают нам эти шоты. Дай, думаю, тоже закажу парочку. Назвали цену — дураком себя почувствовал. А Ивковичу хоть бы что, не жадный был ни на грамм.
— Чем закончилось?
— Разъехались под утро, за несколько часов до тренировки. На цыпочках открыл дверь, лег, чтобы жену не разбудить. Потом выяснилось, что некого было будить, она уже на работу ушла. Я тоже умылся, встряхнулся, поехал на тренировку.
— Почему ЦСКА Ивковича уступил в домашнем «Финал четырех»-2005, ваша версия?
— «Олимпийский» нефартовый, не любил я его. Ровно там проиграли Олимпиаду-80. И еще перегорела команда, мне кажется. У нас в том регулярном сезоне было единственное поражение. Во всем сезоне, во всех турнирах! Если бы прошли в полуфинале «Басконию», финал не отдали бы. Но не сложилось на ровном месте. Бросали — не попадали, трагедия для всех.
— Когда у вас золотая свадьба?
— Недавно была, 22 октября. Посидели с детьми дома, сейчас банкет не устроишь, не те времена.
В разговор вступает жена Светлана:
— Государство поздравило денежкой, 25 тысяч. Но вычло налог, осталось 22 тысячи.
— Каждому?
— На двоих. («Бабушка себе забрала», — уточняет Исмаилыч.)
— Родина у нас экономная. Могла год жизни в тысячу оценить, но решила, что больше пятисот такое не стоит.
— И про налоги не забыла. Хоть свадьба и золотая, а вынь да положь.
— Пенсия у вас большая? — спрашиваю хозяина.
— 45 тысяч.
— В сравнении неплохо, но для Москвы негусто.
— Будем жить, куда денешься.
— Клуб обещал помогать?
— Слышал, что да.
— Что означает по-адыгейски ваша фамилия?
— Барчо — храбрый.
На самом деле вместо «ч» был воспроизведен звук, который автор не может ни повторить, ни тем более написать.
— Адыги и шапсуги — одно и то же?
— Да. Еще кабардинцы и черкесы, мы все одна народность. И язык тот же. Все сочинское побережье — наши названия. Дедеркой, Шепси, Шахе, Чемитоквадже, Кичмай… Сочи — Шъачэ по-адыгейски, Туапсе переводится как «двуречье». Чуть выше раньше жили бжедуги, в районе Новороссийска и Анапы — натухайцы, тоже адыгские племена.
— Детство часто вспоминаете?
— Оно всегда со мной. Рос в ауле через реку от Краснодара, через Кубань. Ходили по дальнему мосту в городской парк на танцы, была еще лодочная переправа, а зимой по льду. В какие-то дни нас с матерью забирал катер, ехали продавать помидоры на Сенной рынок. Бежишь изо всех сил, чтобы место занять. Мать торгует, а я лечу за пятикопеечными пирожками с картошкой и ливером, за ряженкой в граненых стаканах с сантиметровой запекшейся коркой. Дома такая же, но для ребенка покупное всегда вкуснее. А сколько на рынке калек было после войны? Сидели на колясках или тележках с подшипниками вместо колес, продавали кожаные ремешки и безделушки. Рынок был для меня как культпоход — все пестрое, яркое, интересное.
— Что из адыгейской кухни стоит попробовать?
— Мать часто делала щыпсы — подливу с курицей. Еще картошку запекала со специями.
— Рассказали вы про себя все, кроме одного. Расставание с ЦСКА — сильное переживание?
— Очень. Иной раз тащу сумки большие с формой, суечусь, еду куда-то, потом вдруг открываю глаза и понимаю: снится. Раньше думал: как это пенсионеры не хотят уходить? Пора отдохнуть, хватит уже работать. Когда сам столкнулся, ощутил: тяжело это. Не жалуюсь, все принял, так устроена жизнь, судьба. Хотя пару-тройку лет мог бы еще поработать. С ребятами и в хлопотах лучше себя чувствуешь, забываешь про болячки. Мой первый детский тренер Евгений Мартьянов, представьте, работает в свои 83, тренирует бобслеистов. Я в его первом наборе был после института. Жену похоронил, переживает, но не сдается, встречаемся в отпусках.
Когда работы нет и больше не будет, по ней начинаешь тосковать по-особому. А если занимался этой работой 55 лет… Да что там говорить.
